Через некоторое время ко мне подошла Калерия Степановна и сказала, что если я хочу, то Виттория с удовольствием покажет мне некоторые свои работы. Я сразу согласился. И мы втроем пошли в другой домик, тот, с башенкой. Поднялись по внешней лестнице. Виттория зажгла свет. Там была просторная мастерская с мольбертом, рулонами на столах, красками в коробках, глиняными кувшинами с цветами и картинами на стенах. Это были не только ее работы, но и тех, кто останавливался здесь до нее. Видимо, они оставляли свои картины в качестве платы. Здесь были картины румынского художника, норвежского и чьи-то еще. У Виттории хороши были акварели, нежные, нервные, влажные, словно бы вырванные куски музыки… Грубо сказано. Но, в общем, смысл ясен…
Она родилась и жила в Тиволи, небольшом городке с античными руинами посреди гор, недалеко от Рима.
Виттория была влюблена в Шагала и Кандинского, нравился ей и Сутин. И ей хотелось приехать в Россию, но она побаивалась бандитов, милиционеров, фашистов. Под хмельком и в радужном настроении от удачной операции я тут же пригласил ее в гости. Она лучисто улыбалась, слушая перевод Калерии Степановны. Виттория говорила по-французски… Я уже не сводил с нее глаз. И она это видела, понимала, чувствовала. Что ж, со своей стороны она тоже может ответить приглашением — написать мой портрет. Я согласился. Прямо сейчас? Она засмеялась. Нет, нет, конечно нет. Например, завтра? Здесь? Но… как я сюда доберусь? Калерия Степановна ответила, что можно просто остаться ночевать здесь.
Мы вернулись в дом. Там уже завели музыку, и журналист танцевал с хозяйкой. Дым стоял коромыслом, но без нашего угара. Все были немного подшофе, и только. Хотя Патрисия как раз и перебрала немного. Глаза ее блестели. Щеки пылали. Она потянула меня к себе в сторонку, позвала Калерию Степановну. Ей хотелось узнать побольше о моей службе на востоке. Ведь и она жила на востоке. Но я отшучивался, менял тему, в конце концов был вынужден расспрашивать ее о Ливии или Ливане… Хотя мне это было абсолютно не интересно. Глазами я искал Витторию.
Митрий Алексеевич встал, взял чайник, налил себе в стакан, медленно выпил. Валя во все глаза глядела на него, лаская кролика на коленях. Вася сидел, облокотясь на стол. За окнами стоял туман. Напившись, Митрий Алексеевич прошел к своей койке, застеленной толстым голубым покрывалом, и прилег, заложил руку за голову.
Что же, когда гости стали разъезжаться, но не все, некоторые оставались на ночь, Галина предложила ночевать здесь и мне. Мне отвели крошечную комнатку в доме, а кому-то из гостей — комнату на первом этаже дома с башенкой, где обитала синеокая итальянская птица Виттория. Я предпочел бы с ними поменяться.
Ночью я открывал форточку и курил. И видел на балкончике, куда вела внешняя лестница, темную фигуру Виттории с мерцающим огоньком. В лесу ухали неясыти, много неясытей, удивительно. И мне приснился некий хозяин этих мест, может, того замка, выкупленого, кстати, японцами. Он был в доспехах. Но джентльменски снял их, и мы начали бороться до треска в костях. Не помню уже, чем закончилась схватка.
Утром душ. В саду робкие осенние голоса птиц. Горячий кофе со сливками из кувшина, свежие булочки, сыр.
Виттория пришла позже, видимо, она завтракала у себя. Она позвала меня. Я оглянулся в поисках Калерии Степановны, но выяснилось, что она уехала вчера. Не знаю почему. То ли ей не предложили остаться, то ли по какой-то причине она отказалась. Виттория улыбалась. Она была в голубых джинсах, черном обвислом свитере. На смуглой шее цепочка. Волосы лишь приколоты сзади, волнисто ниспадают…
Мы поднялись в ее просторную комнату. Правда, утро было пасмурное. Но в широкие окна вливался серый свет. Она усадила меня перед окном на стул, сама встала за мольберт.
И я снова думал, что зимы не будет.
Набросав мой портрет, она отложила кисти и развела руками. Я не понял, готово или нет. Хотел забрать, но она энергично закрутила головой, повторяя: «Но, но, но!..»
За обедом Галина объяснила мне, что портрет еще не готов.
После обеда мы отправились с Витторией в лес по грибы. С нами увязалась бывшая жена бывшего посла, но вскоре мы потеряли ее из виду, быстро переглянулись и, засмеявшись, пошли дальше среди толстых пиний, каштанов и дубов. Мы были в оранжевых дождевиках. Накрапывал дождь. Пахло опавшей листвой, мокрой корой, хвоей. Лес был сказочный. И совершенно чистый. Ну, то есть без бутылок, банок, пачек пустых, как это обычно бывает вблизи наших деревень. Мы уходили все дальше, иногда вспугивая птиц. Я увидел снегирей, вьюрка, а когда мы пролезли под проволокой и проникли в замковый лес, то сразу же наткнулись на всамделишного глухаря!.. Да, мы увидели за проволочной оградой несколько боровиков во мху, и, переглянувшись, нарушили частную собственность. И грибы увели нас в глубь замкового леса. Мы вышли на взгорок и увидели прямо внизу среди мокрых лужаек сам замок. Вокруг бегали коричневые доберманы, грациозные, как антилопы. Но и грозные. Мы попятились, повернули и дали стрекача. Виттория была взволнована… Остановившись перед поваленным деревом, мы переводили дух, озираясь и прислушиваясь… Столкнулись плечами. Взглянули друг на друга. Я приблизил лицо к ее лицу. Она смотрела снизу внимательно. Мы поцеловались… И уже не могли остановиться. Опустились на мокрые мхи… Нет, там было слишком сыро и холодно, и мы сразу встали. И поспешно пошли дальше. И вышли к кладбищу. Это было небольшое лесное кладбище с серыми обелисками, черными крестами, засыпанное хвоей, листвой, почему-то похожее на какую-то крепость, хотя никаких оградок там и не было. Виттория что-то проговорила, очерчивая рукой кладбище. Я по-русски спросил, что она хочет сказать. Она повторила, я ничего не понял и просто притянул ее за трепещущие плечи. Мы снова целовались. На ее волосы оседали капли.
В деревню мы вышли где-то в другом месте и, пройдя по дороге, увидели небольшое кафе или таверну такую, под навесом столики, за одним парочка пенсионеров в ярких куртках. И мы нырнули туда, заказали виски, чтобы согреться, и по чашке кофе.
И я снова подумал, что зимы и не будет.
Виски и все происшедшее недавно ударило мне в голову, и я ощутил себя истинно свободным и счастливым: никто в этот миг не знал, где я. Я исчез с радаров родины. И мне совсем не хотелось туда возвращаться. Вот и плата за все, за прозябание после увольнения из армии, за армию, операции в горах, брюшной тиф, подхваченный в каком-то кишлаке, за мытарства в бандитском Петербурге, унижения перед братками, ментами, чиновниками, всеми, — все позади и никогда не повторится. Я никуда не вернусь и останусь здесь. Баста. Или перееду под Рим… Весь мир вдруг распахнулся передо мной. Денег хватит. Спасибо дяде и чудаковатому Александру Николаевичу.
В дом Люков мы пришли уже в сумерках, отдали хозяйке наши пакеты с боровиками.
И на ужин были жареные грибы со сметаной, красное вино, картофельные оладьи. Галина не очень-то горела желанием переводить, и разговор для меня был обрывочно-сумбурным. Главным образом мне хотелось говорить с Витторией. Но это не удавалось. Надо было учить французский. Или итальянский.
Поздно вечером, когда усадьба уже погрузилась в сон, я тихонько вышел из своей комнаты. И сразу наткнулся на Галину в пижаме. Она улыбнулась.
— Не спится?
— Хочу покурить… на воздухе, — пробормотал я.
— Можно и в комнате, — сказала она.
— Нет… у вас тут много неясытей… Интересно послушать…
— Да, совы…
Мы разошлись. Я и в самом деле разжег трубочку, помаячил на крыльце под навесом, а потом пошел под сильным дождем к дому с башенкой и поднялся по мокрым ступеням на балкончик на втором этаже, взялся за ручку, дернул, но дверь оказалась заперта. Я стоял под дождем, дергал дверь. Потом начал стучать, сначала тихонько, затем громче. Но никто мне не открыл. Хорошенько вымокнув, я спустился и вернулся в дом. И снова столкнулся с Галиной.
— Боже, да где вы бродили?! — тихо воскликнула она. — Идите сейчас же в душ.
Я и вправду сильно промок и замерз и подчинился. Принял горячий душ, насухо вытерся, прошел к себе. В дверь постучали, и на пороге появилась Галина со стаканчиком.
— Вот, возьмите и сейчас же выпейте. — Она запахнула халат на груди, перехватив мой невольный взгляд и продолжила строже: — Не хватало еще заболеть. Здесь это дорогое удовольствие. И кроме того, послезавтра у вас вылет.
Что ж, и тут я подчинился. Виски отдавало осенним замковым лесом. Хозяйка ушла. Я выкурил трубку перед окном, посматривая на неприступный и таинственный, как давешний замок, дом с башенкой, на балкон, бледно освещенный фонарем. Это было гнездо синеокой птицы. Вот где мне довелось догнать ее. Вся предыдущая жизнь казалась мне лишь подготовкой к этой, настоящей… Конечно, у нее был и некоторый привкус… Да что поделать! Видно, у жизни всегда есть некий привкус чего-либо постыдного, в жизни всегда есть некое преступление. Жизнь всегда немного — в самом лучшем случае! — запятнана. Богословы это выразили с помощью сказки о грехопадении.
Мне хотелось бы все начать сызнова. Все прошлое забыть. Я уже мечтал об античных руинах Тиволи, о том, как буду ловить там птиц, об экспедициях в Альпы, по средиземноморскому побережью, в Африку… Воображение разыгралось.
Ну и что, что для достижения моей цели приходилось многим жертвовать?! Без этого, видимо, невозможно прожить. Жизнь грязна… И потом, потом я как-нибудь сделаю ее чище…
И приснился мне индеец. Хм, наверное, в него и превратилось французское индейское лето.
Он появился на лодке, с веслом, черноволосый. Река уходила в грот. Индеец бросил взгляд на меня и направил свою лодку туда. Я последовал за ним. Так началось мое путешествие по странному подземному лабиринту.
По сторонам возникали различные трудно определяемые образования. Иногда показывались какие-то четкие структуры, нечто похожее на детали какого-то механизма. Я уставал и хотел прервать путь, но сразу впереди из тени выступал силуэт индейца на лодке. И я следовал за ним. Порой я погружался в воду и плыл под водой с рыбами, они задевали меня хвостами, скользили по ногам, двигались впереди и сбоку, снизу.