И Бернард вдруг мягко ударил по его руке лапой.
— Ой, мамочки! — вскричала Валя. — Фасечка, ты видел? Вы видели?! Он жа поздоровался!
— Ничего удивительного, — проговорил Горец, осматриваясь. — Кто только не здоровается с Севой. Я видел однажды, как даже конь хотел его поприветствовать. Правда, задним копытом.
Они засмеялись, видимо, вспоминая этот случай.
Лунь потрепал кролика по голове и встал, прошел к сетке, но тут же обернулся к окну, на котором стояла клетка с зарянкой, протянул руку к прутьям, и коротко просвистел особым образом. Zaragoza затрепетала крыльями и начала петь.
— Фасечка, — подавленно пролепетала Валя, — это родной братец Мартыновны.
— Его отчество Максимович, — возразил Митрий Алексеевич.
Усы Луня топорщились в улыбке, толстый нос расплющивался.
Горец увидел аккумулятор, подключенный к радиоприемнику, и спросил: что это значит, снова нет света? Митрий Алексеевич подтвердил.
— Надо было позвонить мне, — посетовал Горец, — мы бы по дороге посмотрели, где обрыв… Ладно, на обратном пути. Всеволод Максимович, диктофон-то не забыли?
— Нет, а как же, — отвечал надтреснуто Лунь.
— Ты же услышал наше предупреждение? — спросил Горец у Митрия Алексеевича. — Вот мы и приехали. И ты уже не отвертишься, как бывало. Радиослушатели ждут вестей из глубин. Хватит отмалчиваться.
— Ну вообще-то можно было и предварительно… — начал Митрий Алексеевич.
— Перестань, анахорет! Выйди к людям, на жизнь, на торг, на рынок. Тебе есть что рассказать. Смотритель развалин, феллах, а? Можно ведь сравнить эти развалины с пирамидой Хеопса? Или руинами в Долине царей?..
— Вполне, — отвечал Митрий Алексеевич.
— Ну, я и говорю.
— Не знаю, что я буду рассказывать…
— Да ладно!.. Расскажешь о птицах, конечно… о Ка, ведь он был крылат, как птица. Бывает, наверное, и у тебя? Дергает за рукав, мол, айда к Аменофису?[7]
— Тут, дядя, кто-то точно ходит, — встряла Валя.
Владислав Георгиевич взглянул на нее, пощипал щепоть усов.
— Не мудрено. В этом ладомире[8] все возможно.
— Мы только пообедали, — сказал Митрий Алексеевич. — Чем вас угощать?
— Нам много ль надо? — со смехом спрашивал Владислав Георгиевич. — Ты же знаешь, мало: шмат сала, чугунок картошки и… Но здесь я умолкаю, щадя твой обет. Пусть и у нас будет обет вместо обеда, ведь истинные творяне всегда меняют Д на Т.[9]
Митрий Алексеевич и Сева Максимович засмеялись.
— Сейчас затопим печку и приготовим царскую картошку, — пообещал Митрий Алексеевич.
— Нет, не надо, — остановил его Владислав Георгиевич. — А то вы так и не запишете ничего с Севой. Будете греметь ухватами и выйдет усмеяльно. Мы стеснять вас не будем, Дима, уедем сегодня.
— Да вот Валя с Васей все сделают, а мы пойдем на воздух говорить, — ответил Митрий Алексеевич.
Так и поступили. Митрий Алексеевич и Сева Максимович с диктофоном ушли на улицу, а Вася принялся разжигать огонь в печи, Валя взялась чистить картошку. Владислав Георгиевич сидел, наблюдал за ними, слушал птиц и, по всему было видно, пребывал в блаженном состоянии.
— Так вы пешеходы? — спрашивал он.
— Ага, дядя, — отвечала Валя, — перехожие.
— Хм… И куда же вы переходите?
— Фася, куда?
Вася хмурился, чиркал спичкой, зажигал стружку. Пламя отражалось на его лице с распухшим носом и синяками под глазами.
— Куда… куда… Куда язык доведет, — вдруг ответил он и просмеялся: — Хых, хы-хы, хы… — Но тут же спохватился, оборвал смех. — Так… в направлении реки.
— А эта река как раз туда и ведет, куда язык раньше водил народ, — заметил Владислав Георгиевич.
Вася испуганно посмотрел на него и торопливо заговорил:
— Да нет, мы думали на север, на Соловки, там белые ночи, рыбы много…
— Так это же в другой стороне, — заметил Владислав Георгиевич, щурясь.
— Ну… Сюда вот добрались, — ответил Вася, — посмотреть… Усадьбу купца. Давно слышали, а дальше автостопом назад — на север…
— А, слышали? — оживился Владислав Георгиевич. — В соцсетях выкладывают посты с фотками. И «Радио Хлебникова» уже рассказывало. В следующей передаче снова будет речь…
— Хорошее радио, — отозвался Вася. — Жаль, раньше не слышал.
— Вы последний выпуск слышали?
— Да… А вы Пирожков и есть?
— Так точно.
— Радио убыточное, наверное, — посочувствовал Вася.
И Владислав Георгиевич раскатисто расхохотался.
— Трата и труд, и трение! А там, где трение, будет и огонек.
— Как у нас в печке, — сказала Валя, заканчивая чистить картошку.
— Да, и из нашего эфира выкатываются печеные картошки, — продолжал говорить со смехом Владислав Георгиевич.
Его лицо покраснело слегка. Это был пожилой мужчина с брюшком, хотя и плечистый и по всему видать, сильный. Мешки под глазами и красноватые прожилки в глазах свидетельствовали о том, что, скорее всего, он не давал никаких обетов, но это не мешало ему успешно вести свое дело. Сейчас он снял куртку и остался в джинсовой рубашке, вскоре и ее расстегнул, потому что под нею была надета еще и футболка. На крепкой шее серебрилась цепочка.
— Далеко, конечно, до пророчества Велимира Владимировича, он-то радио будущего мыслил духовным солнцем, а у нас вот только печка, — Владислав Георгиевич развел руками. — Сейчас говорят, что он предсказал телевизор и интернет, — продолжал он, — с цветными картинками. У нас картинки нет, только, так сказать, мыслительная. Но уж точно у нас, по его слову, в потоке молнийных птиц дух преобладает над силой, добрый совет над угрозой. Телевизионщики не могут похвастаться тем же.
— Да там все наоборот! — с жаром воскликнул Вася. — Полное дерьмо угроз и кулачного права.
— Я вижу, кто-то именно этим правом воспользовался в разговоре с вами, — заметил Владислав Георгиевич.
Вася дотронулся до носа и махнул рукой.
— Это Зык-Язык! — воскликнула Валя.
Владислав Георгиевич поднял брови.
— Что за персонаж еще?
— Да-а, зараза, один хам, — ответил Вася.
— Он нашу лодку украл! — выпалила Валя. — И лампу забрал! И одеяла, кастрюлю, чайник… Все!
— Вот как?.. Что же вы, обратились в полицию?.. Где это случилось? Когда?
Вася недовольно смотрел на Валю, отвечал нехотя, что все это было далеко и давно.
— А синяки свежие, — возразил Владислав Георгиевич. — Смотрю, язык не только до Киева, но и до ручки доведет.
— До гроба, дядя! — сказала Валя.
— Давай, ставь чугунок в печку, — напомнил Вася.
Но Валя заупрямилась:
— Сам поставь, Фасечка.
— Но ты же вон как ловко орудовала ухватом! А я переверну, прлоклятье…
— Ну Фасечка…
— Вальчонок, хватит препираться.
И все-таки пришлось Васе ставить чугунок в огнедышащую печь. Глаза его сине пламенели.
— Как же вы теперь без лодки? — спрашивал Владислав Георгиевич.
— А так, — отвечал Вася. — Поймаем попутку… на север.
— Ху-ууугу! К белым медведям! — воскликнула Валя.
Владислав Георгиевич посмотрел на нее.
— Подслушать северные речи? Увидеть северные очи бога, бога севера?
— Ху-ууугу!
— На самом деле, все может оказаться ближе, — сказал Владислав Георгиевич задумчиво. — Как у Хлебникова. Знаете вы его стихи?
— Не-а! — радостно ответила Валя.
— А я вот вам сейчас почитаю, — сказал Владислав Георгиевич, поглаживая щепоть усов, сверкая черным перстеньком. — Ну вот… Как раз про медведей. — Он кашлянул и начал сдержанно, почти монотонно, но легко и просто читать: — «В этот день голубых медведей, / Пробежавших по тихим ресницам, / Я провижу за синей водой / В чаше глаз приказанье проснуться. // На серебряной ложке протянутых глаз / Мне протянуто море и на нем буревестник; / И к шумящему морю, вижу, птичья Русь / Меж ресниц пролетит неизвестных…» — На мгновенье он прервал чтение и продолжил: — «Но моряной любес опрокинут / Чей-то парус в воде кругло-синей, / Но зато в безнадежное канут / Первый гром и путь дальше весенний».
— Ой, Фасечка! Прям про нас с тобою, Фуджик! — изумилась Валя.
— Мы сплавлялись без паруса, — буркнул Вася. — Я вообще-то не фанат Хлебникова, — добавил он.
Владислав Георгиевич воззрился на него. У него были глаза цвета морской волны, зеленоватые, почти и не выцветшие, как это обычно бывает в такие годы.
— А меня его стихи поначалу тоже не торкали, — сказал он. — Заумь эта. Но… я же радиолюбитель. И тут моя первая меня просветила насчет его предсказаний: мол, настоящий пророк. А она и сама увлекалась картами Таро, хиромантией… и была похожа на цыганку… как вот и вы. — Он посмотрел на Валю.
— Какие предсказания? — загорелась Валя.
Владислав Георгиевич откинулся на спинку, сцепил руки на животе, вытянул ноги и устремил взгляд морских глаз вверх.
— Ну он же математик был прирожденный и много занимался числами. Вот и вычислил, например, крушение государства в семнадцатом году…
— На-а-шего? — спросила Валя.
— Да.
— Хых, так что подожди, Вальчонок, еще два годика, — заметил Вася.
— Нет, он имел в виду тысяча девятьсот семнадцатый, — возразил Владислав Георгиевич. — И Первую мировую он предрек. Свою смерть в тридцать семь лет. И появление своей планеты. В повести «Ка 2» он писал, что обернет свой ремень вокруг солнца, носящий его имя, и в своем сердце застегнет пряжку этого солнечного ремня. Что ж, малой планете Три тысячи сто двенадцать, открытой астрономом Черных, дали имя Хлебникова.
— Тут просто астроном прочел это предсказание и исполнил его, — сказал Вася.
Владислав Георгиевич кивнул.
— Не исключено. Но однозначного ответа уже не дашь. Надо было взять интервью у астронома Черных. Кстати, по поводу сбывшихся пророчеств в Библии о приходе мессии, то есть Христа, можно сказать то же: мол, писатели, там, Матфей, другие трое просто взяли эти пророчества и вплели в свои рассказы.