…А ведь только тогда я и почувствовал себя настоящим буржуа. Не в Питере, хотя и соучаствовал в бизнесе. Но это как настоящий рок-н-ролл. Он только английский, ну, то есть американский. Или как хокку — только японское. Хотя, ведь когда-то на Руси были и честные купцы, и промышленники, меценаты…
Тут Вася не выдержал и засмеялся по своему обыкновению. Валя на него шикнула, как зрительница в кинотеатре.
Отправились мы своим ходом, я настоял на этом, задумав свой план. Ехали на метро, шли пешком, любуясь индейским летом, а парижане любовались нами, и я чувствовал себя папуасом, замечая легкие улыбки, движение бровей. Дался ей этот павловопосадский платок. Наконец мы вошли в эту церковь Сан-Франсуа Хавье, довольно вместительную, серокаменную, с плитами на полу, узкими окнами, витражами, скульптурами святых. Народ рассаживался. Заняли и мы места на деревянных скамейках. Вход, разумеется, был бесплатным. И после томительного ожидания музыка грянула сверху, с возвышения, где размещался орган, этот лес колоссальных труб, он загудел всеми своими соплами, заревел, и плиты под нами задрожали. Это точно было похоже на налет вражеской авиации. Или дружеской… не поймешь сразу… Я взглянул украдкой на Калерию Степановну. Лицо ее ярко бледнело, губы контрастно алели. На лбу выступила испарина. Минут через двадцать я предложил Калерии Степановне уйти, то есть ей одной уйти, а я еще посижу послушаю. Но она наотрез отказалась, поджала губы и покрепче перевязала павловопосадский платок на груди.
Часа два она мучилась.
А мне нравилось.
После концерта мы пошли к метро. И там я ловко «потерялся» в толпе. Повернул и пошел в другую сторону. Ничего ведь страшного? Париж для нее дом родной.
Выйдя наверх, я быстро высмотрел такси. Уселся рядом с водителем, достал карту и указал ему маршрут. Он сразу понял. Мы мельком взглянули в глаза друг другу. Кажется, это был малый с Востока. Как обычно. Я держал на коленях карту и разговорник. По вечерам я учил французский. И Калерия Степановна была моей доброй наставницей.
Уже на выезде из города я вспомнил, что хотел купить цветы. Начал объяснять водителю. Тот спокойно слушал и наконец кивнул и снова набрал скорость. Мы выехали из города, Париж остался позади.
А хорошее было время без мобильных телефонов! Можно было затеряться.
Через некоторое время я снова принялся объяснять таксисту, что мне нужны цветы.
— Силь ву пле, экскюзэ муа, мэ жё нё пё па…
Тут уже и Валя рассмеялась и спросила, что это такое?
— Пожалуйста, извините, но не могу… Жё нё пё па… Никак не могу приехать к мадемуазэль без флёр… цветов. У пюиж аштэ? Где можно купить?
— Де флёр? — переспросил он и кивнул. — Уи, дакор.
И вскоре мы свернули к огромному магазину в чистом поле. Сейчас и у нас такие строят. А тогда это было что-то вроде летающей тарелки. Да, магазин был чудовищно огромен. Но я сразу узрел цветочный ряд и устремился туда, купил букет белых роз. Вернулся, и мы поехали дальше. И вот въехали в лес. Я невольно снова залюбовался мощной колоннадой. Узкая, но отличная дорога рассекала лес. В салоне запахло палой листвой, хвоей, и этот запах смешивался с тонким ароматом роз. Мы выехали к деревне, виляжж по-французски… Это странно все-таки звучит для русского уха. Виляжж. То ли дело — деревня — как удар обухом. А виляжж — слишком много романтики. Хотя, да, есть жужжание пчел и прочих менее полезных насекомых. И слышен купаж, вьется дымок винокурни… Это глупость, конечно. Винокурня — в нашей деревне. Дымок-то курится при самогоноварении, вьется из печки. А французские крестьяне вино давят, оно у них бродит, и все.
Все-таки какая это была деревня? Действительно — виляжж. Низкие оградки, лужайки, каменные дома с черепицей, чистые дорожки, никаких тебе кур, коз, собак, — нет, за одной оградкой сородич вашего кролика — большой и как будто ватный сенбернар философски наблюдал за потугами девочки с красными бантами расшевелить его: она дергала его, бросала мячик. Я поворачивал голову, наблюдая за ними. И сенбернар поворачивал тяжелую морду за нашей машиной.
И тут я вдруг понял, что не очень-то хорошо помню, как выглядел дом Гали Люк. Я присматривался к домам. Но они все были серые, каменные, основательные. Выручила меня светелка с башенкой. Ее я увидел и узнал.
— Здесь.
Таксист остановился. Я протянул ему франки, от сдачи отказался. Таксист одобрительно кивнул, хотя глаза его выражали удивление: чаевые были больше ожидаемых. Калерия Степановна пеняла мне за это, требовала, чтобы я не давал чаевых, тут так не принято. «Вы же не Ходорковский с Березовским».
Я попросил таксиста подождать и направился к калитке. Ограда там была низкая, как и всюду. Калитка не запиралась. Я свободно прошел в сад, опасливо косясь на окна трехсотлетнего дома и вдруг вспоминая, как сражался во сне с рыцарем, и направился к флигелю с букетом роз. Двери флигеля оказались заперты. И на втором этаже тоже. Оглядев виляжж с высоты, черепичные крыши, сады, дорожки, аккуратную церковку посередине, я спустился… Пошел к дому. Но и там все двери были на запоре. Таксист курил, открыв окно, и наблюдал за мною. Враз букет роз показался мне каким-то дурацким веником. И сам я себе представился не менее дурацким валенком. Что было делать? Но у меня есть упорство. Я не мог отступить так сразу. И, сделав жест таксисту, означающий, что надо еще подождать, я отправился по дороге в надежде встретить кого-нибудь и узнать, где итальянская художница. Спохватился, что оставил в машине разговорник, вернулся, забрал. Улыбнулся таксисту. Тот смотрел с интересом. Видно, почуял мое волнение.
И я пошел. Но все дома казались пустыми. Я заходил в два или три двора, так сказать, стучал, звонил. Но мне никто не отвечал. Как видно, владельцы все жили и работали в Париже, а сюда приезжали проводить свои уикэнды.
Тогда я направился к тому дому с сенбернаром.
Сенбернар был там же. Сидел в той же позе и созерцал беготню девочки. Увидев меня, он не переменил своей позы. Мы смотрели друг на друга.
— Девочка! — позвал я. — Мадемуазэль!
Она обернулась и, понаблюдав за мной, спросила:
— Уи?
Я раскрыл разговорник, стараясь не уронить букет. Но она оказалась сообразительной, убежала в дом вместе с мячиком и вскоре вернулась в сопровождении старика с бодрой лысиной, в свободных штанах с подтяжками.
Мы поздоровались. И я принялся обяснять про художницу Витторию из дома Гали Люк. Пантх. Художница. Виттория. Мадемуазель Виттория. Из дома Люков. Люков. Ну Люк. Русская Галя.
— О, Гала! — понял он и закивал.
Я перекрестил руки и сообщил, что там закрыто. Девочка с раскрасневшимися щеками и блестящими карими глазами выглядывала из-за дедушки с большим любопытством, прижимая разноцветный мячик к груди. Может, она впервые в жизни видела иностранца, русского, существо, прибывшее вообще из другого мира, совершенно другого, огромного, как космос, дремучего и невероятного. Я как будто увидел все ее глазами. И внезапно почувствал усталость и тоску. На меня нашло электрическое отрезвление. Как будто дернуло током. Словно бы спал и очнулся. Услышал свой голос со стороны.
На мгновение на меня напало онемение. Я не мог больше говорить, забыл слова. Меня как будто лишили права речи. Язык мой сломался, как некий ключ, и больше не отмыкал кладезь речи.
Французский старик с некоторой тревогой вглядывался в мое лицо. А личико девочки приняло лукавый вид…
И вдруг она рассмеялась и бросила мячик мне. Поймать его я не мог, ведь в одной руке держал букет, в другой разговорник. Но я нашелся, резко нагнулся и отбил мячик головой, потеряв, правда, при этом кепи. Девочка восторженно захохотала и бросилась за отлетевшим в сторону сенбернара мячом.
— Ух! — удивленно воскликнул ее дедушка. — Анастазья!
И я снова обрел дар речи. И заговорил на языке той планеты, откуда я сюда прибыл. Самое интересное, старик, внимательно выслушав, кажется, меня понял. Он сделал жест рукой и, обернувшись к девочке, о чем-то ее попросил. Она тут же убежала и вернулась вприпрыжку с его шляпой и джемпером. Старик нахлобучил шляпу, надел джемпер и вышел ко мне. Девочка тоже. И мы куда-то отправились. Девочка посматривала на меня, ударяла мячиком о землю, что-то приговаривая. Мы пришли на самый край деревни. Здесь находился тоже каменный дом, но из красного кирпича, со ставнями, плоскими трубами. Выглядел он каким-то заржавевшим. И кирпичи были неодинаковой формы, я таких никогда не видел: небольшие вроде наших, но тут же и в два-три раза крупнее. Над входом вился какой-то плющ не плющ, может, виноград, не знаю. И слева стояло корявое сухое дерево. Неизвестно, почему его не срубали. Оно казалось каменным, яростно топорщило во все стороны сучья. Может, его уже не брали ни топор, ни пила.
Мой старик покричал негромко, и вскоре из дома вышел садовник… как его… Я забыл имя. Луп, что ли. Был он в красной свободной рубахе, потертых, туго подпоясанных рыжим ремнем с серебряной пряжкой джинсах, простоволосый, с рыжеватой щетиной. Выцветшие глаза прицельно били в меня.
Мой провожатый заговорил. Садовник кивал, отвечал что-то. Наконец он протянул огромную ладонь и похлопал меня по плечу, приглашая в дом. А мой провожатый и его внучка Анастазья, наверное Анастасия, Настя, пошли назад.
— Но… один момент, — сказал я. — мсье Луп…
— Лоуп, — поправил он меня.
И я снова начал спрашивать про мою Витторию. Мсье Лоуп кивал. Выслушав мои объяснения, он пустился в свои. И наконец я понял, что Виттория здесь, но сейчас ее нет. Но она будет. Надо обождать. Куда-то пошла. Рисовать. Уф. Я чувствовал благодарность к садовнику. Да, но надо было что-то делать с таксистом. Я обратился к мсье Лоупу, сверяясь с разговорником. Он тут же окликнул издалека моего провожатого и переговорил с ним. Голос у него грубый, зычный. Вообще в этом старике чувствовалась сила. Все было решено. Тот провожатый отпустит таксиста, а я пока посижу у мсье Лоупа.
Мы вошли в его дом и сразу оказались в просторной комнате с простыми белеными стенами, правда, уже подзакоптившимися и требующими новой побелки или покраски. Из стен выступали черные балки. Балки тянулись и через потолок. Посредине лежал старый желтый, как шкура льва, и, похоже, такой же пыльный, ковер. Круглый стол был завален потрепанными журналами и газетами. Чернел камин. Перед ним стояло кресло. На одной стене висела старинная карта с парусником в проливах и двумя китами, пускающими фонтаны. Я сразу не понял, что это за карта, но позже уяснил — карта Алжира…