Она кивнула.
— Но… как же?..
Вася не мог опомниться и от только что пережитого, и от этой новости.
— А ты, Фасечка?
— Я?..
— У тебя этого не бывало еще, Фасечка? Ведь так? Я знаю. Я первая, да, Фасечка? Я знаю.
И она целовала его в шею, губы, плечи, обнимала. Потом пошла к воде, присела на корточки, зачерпнула ладонью воды.
— Ху-ууугу!.. Х-холодина!
Вася печально наблюдал за нею, иногда трогал все еще напряженный уд.
Она оглянулась.
— А ты чиво? Иди мой.
Вася подчинился. Опустился на корточки рядом, зачерпнул воды.
— Хых!..
— Ой, Фася… чуешь… каша-то подгорела!
И они поспешили к костру.
— Только не хватайся за проволоку! — воскликнула Валя.
Вася подцепил проволоку суком и снял чадящую кастрюлю.
— Вот зараза-то… — незлобно бормотал он.
Выглядел Вася растерянным. Валя смотрела на его болтающийся уд с рыжими волосами.
— Фасечка, — нежно шептала она и тянула руку к уду. — Фасечка мой…
Вася отнес кастрюлю и поставил ее в воду. Потом они сидели на корточках и ели горелую кашу. Вася хотел одеться, но передумал, вдруг почувствовав, что ходить голым хорошо. Валины трусики и лифчик покачивались под теплым ветром на ветке. Она щурилась и восхищенно глядела на Васю.
— Ты, Фасечка, сильный.
— А ты красивая, — отвечал Вася.
— А я думала уже, ты не такой…
— Хых… И я думал, что ты… прошла все огни и воды. А ты… Но слушай, а как же этот… Мюсляй?
— Мюсляй?.. Он жа любит мальчиков.
— Да?
— Ага… И со мной так же.
Вася поморщился.
— Черлт, вот дерьмо-то, зачем я спрашивал.
— Ничиво, ничиво, спрашивай, Фасечка.
— Ты… его любила?
— Как жа его можно любить? Я его боялася. Он мог вусмерть пришибить.
— А… Митрий? — понуро спрашивал Вася.
— Чиво Митрий? Чиво, Фасечка?
— Ну… с ним-то?
— Ничиво и с ним, Фася!
— Так вы же обжимались в домике.
— Ну и чиво? Мне его жалко. Одинокий жа дядечка, сидит в этой башне, в конюшне, сам, как конек. Я его только хотела… хотела немного ослобонить, и все.
Вася махнул рукой.
— Ладно, Вальчонок… не рассказывай дальше…
— А чиво? Такое наше устройство человечье, Фася… Ну? Чиво ты запечалился, Фасечка? Я жа токо тебя и люблю. И всегда любила одного, как увидала там, на горе, под собором. Ты мой, Фасечка. А я теперь вся твоя. Мы поженилися. Ну? Хочешь еще? Хочешь?
И она протянула руку и поймала его за уд. Вася дробненько засмеялся, но противиться не стал. Да Валя сказала, что ей пока еще больно. И они отложили новую игру. Васин уд снова поник.
Горелую кашу они так и не смогли доесть, выбросили рыбам. Вася долго чистил щепкой кастрюлю, пыхтел, взглядывал на Валю и во весь рот улыбался.
В чистой кастрюле они заварили чая и вдоволь напились. Так и ходили до самого вечера по острову голыми. А как солнце начало клониться к западу, оделись.
— Кажется, обгорели, — бормотал Вася.
Лодку он вытащил полностью на остров, в ней и решили спать, постелив Васино пальто, а сверху укрывшись Валиной курткой. Ночью оба проснулись от холода. Валя дрожала, и Вася дрожал. Баллоны лодки были мокрыми от росы. Остров плыл среди звезд.
— Ф-Ф-Ф-асечка…
— Ну и холодина…
Они встали, прошлись вокруг своей лежанки, помочились и снова легли и тесно прижались друг к другу.
Так и тряслись всю ночь, засыпая на несколько минут и тут же пробуждаясь, пялясь на низкие звезды, слушая речные звуки, какие-то шлепки, вздохи.
Под утро снова забылись, как вдруг послышались тугие хлопки, неясный шум, голоса. Вася вскочил, дико озираясь. За ним приподнялась и Валя. Уже было достаточно светло. И они увидели, что поблизости на воду садятся какие-то крупные птицы. Вася пригнулся и заставил то же сделать и Валю.
— Хто эта? — прошептала Валя.
— Гуси, — прошептал в ответ Вася.
Птицы плавали в фиолетовых водах, тихо погогатывая. Потом начали выходить на берег, встряхиваясь, простирая крылья.
— Что-то сильно крупные… Да это лебеди…
Валя ойкнула, и Вася зажал ей рот ладонью. Птицы расхаживали по острову, не приближаясь, впрочем, к лодке и дубу.
Странно переговаривались, деловито и спокойно, мол, хорошее местечко обнаружили, попасемся, передохнем — и дальше. Но вот один лебедь, видимо вожак или стражник, направился неспеша к темному продолговатому бугру — к лодке. Вася и Валя затаили дыхание. Лебедь четко белел в рассветном сумраке, приближался, высоко неся голову…
— Мамочки! — не выдержала Валя.
Да и Васе как-то не по себе стало.
Лебедь сразу остановился, рассматривая лодку… Вдруг гоготнул, ударил крылами. И вся стая сразу же загомонила, забила крыльями.
Фырх! Фырх! Одна за другой большие белые птицы срывались с острова и низко летели над водой. Вася вскочил и, не помня себя, пошел, пошел, побежал… остановился, глядя птицам вослед.
— Фася! — крикнула Валя, выбираясь из лодки и спеша к нему.
— Ганк-гооо! Ганк-гооо!.. — кричали лебеди, улетая.
Вася резко обернулся к Вале.
— Ну?! — воскликнул он.
— Чиво, Фася?!
— Ты их спугнула!
Валя хлопала глазами.
Они снова смотрели вослед птицам, те поднимались выше, выше и вдруг одна за другой розовели, — где-то уже взошло солнце, хотя внизу вода еще была хладно-фиолетовой.
— Хых!.. — выдохнул Вася и снова посмотрел на Валю. — А где Диотима?
— Идиотина? — спросила Валя. — Так то я и есть, Фасечка!
— Хых-хы-хы-хы-хыыы, — засмеялся Вася. — Мне это снилось.
— А мне остров. Что мы вот на острове, — сказала Валя.
Вася посмотрел на нее.
— В одной книжке я читал про одиночку-мореплавателя, он зажил на острове и даже сделал себе паспорт. И считал себя подданным Солнца.
И считал себя подданным Солнца
Валя перекрестилась.
— Хых, хы-хы, — смеялся Вася. — Думаешь, язычник? Ну он, может, и язычником был. А вот соляристы и Солнце почитали, и звезды, и твоего Иисуса Христа.
— Хто эта?
— Ну граждане Города Солнца, — говорил Вася, ломая сухие веточки с дуба и готовясь зажечь костер, чтобы согреться. — Тоже островитяне, как и мы с тобой, Вальчонок… Они считали Солнце и звезды живыми изваяниями бога. А мне понравилось, что уже тогда, в семнадцатом веке, они говорили, что миров может быть множество. И знаешь, какой у них был аргумент? Мол, у бога нет небытия, ибо это зло.
Валя молча темно смотрела на Васю. Он чиркнул спичкой, поднес к растопке. Повалил белый густой дымок — и огонек вспыхнул.
— Фуй… Они наблюдают за всеми другими народами, изучают языки, даже китайский… Умели летать уже в семнадцатом веке. И считают человека бесконечно свободным, Вальчонок. Говорят, пытали одного философа враги сорок часов, а тот решил не уступать — и не уступил. Раз близкие люди не могли заставить его говорить, то что уж толковать о дальних звездах. А они верят астрологам, ничего без их указания не сделают. И вот: ни звезды, ни злодеи, ни боги не могут отнять у человека его свободу. Я этих соляриев люблю! — воскликнул Вася. — Хотя они и недостаточно мудры. У них же все-таки государство. Да и молельни, боженька… Жертвоприношения.
— Смертельные?
— Ну там главный спрашивает у народа, кто желает добровольно принести себя в жертву. Выбирают достойнейшего, подвешивают его где-то под куполом, и он там месяц постится, молится, питье и немного еды ему поднимают веревкой. После такого солнечного радения он становится жрецом…
Вася подкладывал сучья в огонь.
— Чиво это такое, Фася? — спросила Валя, протягивая ладони к костру.
Вася засмеялся, махнул рукой.
— Да сказка одного чувака из семнадцатого века, Кампанеллы. Он ее написал в тюрьме.
— За что его посадили?
— За что?.. Да там заговор какой-то против испанцев… Короче, за свободу, Вальчонок. Он чудом остался жив. Приговорили-то его к казни. А он разыграл сумасшествие. А у них закон такой был: если после пыток и приговора преступник сбрендил — его оставляют жить. Его и оставили. Хотя проверяли пытками, не придуривается ли. Все выдержал… Мне в юности он очень нравился. А все началось с песни «Энималз» «Дом Восходящего Солнца»… Слышала?
Валя отрицательно покачала головой. Вася насвистел мотив. И тут Валя вспомнила, что такая мелодия на мобибле Мюсляя.
— Хых-хы-хы, — засмеялся Вася. — Черлт, зараза, и тут Мюсляй намутил… Но если подумать, и правильно. Ведь это Джек Королек, музыкант, тогда еще начинающий, соврал, не моргнув, что песня на стихи Томмазо Кампанеллы, поэта семнадцатого века. Песня мне понравилась, потом он дал почитать и книжку. Но перевод песенки был какой-то… не такой. Там про несчастья, про батьку-алкаша, у которого только дорожный чемодан и бутылка, а этот «Дом Восходящего Солнца» — гибель несет… Не поймешь, то ли питейное заведение, то ли тюрьма. И говорят, что есть более старая версия этой баллады, и поется она от лица пропащей женщины. Ее сгубил этот дом — то ли женская тюрьма, то ли вообще бордель. Такой вот Томмазо Кампанелла, хы-хы…
— А он в дурке сидел?
— Нет, в тюряге итальянской. У нас ведь тоже… сумасшедших не казнили. Дурачкам везде поблажка… хых… хы-хы… Да, Вальчонок?
— Чиво? — спросила она, сидя на корточках перед костром, поправляя прядь волос и бегло взглядывая на него.
Они уже пили горячий чай, когда солнце осветило наконец и макушку дуба, а вскоре и весь остров.
— А я испугалася, — сказала Валя, — когда он попер прямо на нас… Страсть-то!
— Да это же птица. Вот Сева Миноров с Красносельцевым обрадовались бы на нашем месте. Они небось такого в жизни не видели… Давай назовем остров.
— Лебединым?
— Нет, это как-то примитивно. По-другому… — Вася чесал затылок, бородку. — Остров Гангко. Также они кричали? Гангко… Короче, остров Ганга.
— А по-моему, они кричали: ви-си-ви-си, ги-ги, ви-си-ви-си, ги-ги.
— Хых, почти Вася-Вася? А «Валя-Валя» не кричали?.. Ладно, назовем остров Вася-Валя. И это первый остров анархии. И первое постановление совета острова: границы и государства отменены. Ты согласна?