Большая, щетинистая собака подошла к ней и начала ее обнюхивать; она так была похожа на волка, что Христина едва не закричала, но так как она боялась людей, что могли придти к ней на помощь, еще более чем собаки, то она тихо назвала ее по имени: Фестгольд, и дрожащей рукой осмелилась ее погладить; собака начала лизать руку девушки и вилять хвостом, наконец, легла у ее ног, как бы собираясь быть ее защитницей.
– Это знак, что ангелы предохранят меня от злых людей, – подумала Христина; и, обессиленная усталостью, скоро заснула.
ГЛАВА IIОрлиное гнездо
Когда Христина проснулась утром, картина, бросившаяся ей в глаза, представляла страшную противоположность с мирным очагом, к какому она привыкла в доме дяди. То была пора, когда свободные имперские города Германии находились в таком же порядке, как и итальянские города, и достигли той степени цивилизации, от какой отстали во время тридцатилетней войны; от страшных потрясений этой войны, они никогда уже не могли оправиться; выгодами цивилизации городов пользовались и окрестности. Крестьяне-собственники, освобожденные от всяких личных обязательств, жили в довольстве и спокойствии; они жили в прекрасных, живописных лесах, справляли многочисленные сельские и религиозные праздники, доставшиеся им в наследство от древних обрядов тевтонской мифологии, и более или менее сохранившиеся под христианской оболочкой.
Совсем не то было в горах и окрестностях замков. Избирательный образ правления в Империи, частые перемены династий, постоянно спорное престолонаследие, – все это чрезвычайно ослабило власть императора, которая в сущности чувствовалась только в наследственных владениях царствующего императора. Между тем, как города пользовались всеми выгодами самоуправления, дворяне, в особенности те, жилища которых были почти неприступны, – не зависели ни от какого правительства и не признавали ничьей верховной власти. В некоторых местностях старинная дикая свобода свевов и других тевтонских племен существовала не по названию, а на самом деле. Герцоги вступали на службу императора в качестве полководцев, и получали за то вознаграждение. Графы исправляли должность судей и были коронными ленниками. Но свободные бароны (Freiherren) были безусловно свободны; они защищали свои права вооруженной силой, не признавали себя вассалами государя, и, – несмотря на то, что были бедны, не пользовались никакими щедротами императора, считали себя неизмеримо выше коронных вассалов. Во всяком случае, оставленные в тени своими соседями, имевшими положение в обществе, и сообразовавшимися с духом времени, – большая часть свободных баронов должны были отречься от независимости и подчиниться новому порядку дел; но таковые были всегда на заднем плане, и, подобно английским и французским баронам, составляли низшую степень дворянства.
Между тем, в самых гористых и отдаленных местностях оставалось еще несколько семейств свободных баронов, находящихся постоянно во враждебных столкновениях с остальным обществом и делавшихся даже все более и более дикими по мере своей отдаленности.
Не смотря на все это, австрийский императорский дом приобретал в пятнадцатом веке силу, закреплявшую за ним не только императорский престол, но и придававшую верховной власти значение, какого она до сих пор не имела. Фридрих III, человек еще бодрый и крепкий, с помощью своего сына, молодого человека, способного и предприимчивого, заставлял чувствовать тяжесть своей власти. Везде более и более становилось ясным, что дни независимости баронов были сочтены, и им оставался только один исход – сдаться или быть подавленными силой.
Бароны Адлерштейнские принадлежали к одному из самых древних родов свободных баронов, и если владельцы Орлиной Скалы в былые времена сражалась под знаменами великого Конрада и Фридриха Швабского, зато потомки их всячески старались забыть слабость своих предков, и считали себя совершенно свободными от всяких служебных обязанностей.
Дикий, невозделанный вид их владений как нельзя более согласовался с их врожденным отвращением от всякого внешнего влияния. Маленькая гостиница, если ее можно так назвать, была ничто иное, как хижина угольщика, скрытая в лесу, у подошвы горы, и служила постоялым двором для приверженцев барона. Обитателям этой хижины разрешено было жечь уголь в лесу, с условием снабжать углем замок и давать в хижине убежище людям барона в случае надобности.
Когда бедная Христина вошла в общую комнату, она вздрогнула, увидав входящего угольщика, всего запачканного, полуодетого; белки глаз резко выдавались от зачерненного лица; он возвращался со своей ночной работы с длинным шестом в руке.
Гуго расхохотался, увидав испуг дочери.
– Ты думаешь, что попала к самим чертам в пекло, дочь моя; не бойся, увидишь еще кое-кого и пострашнее честного Йовста, – подожди! А теперь перехвати-ка кусок-другой, да и в дорогу. В горах проголодаешься еще порядком до приезда в замок. А ты, Йовст, слушай меня хорошенько: найди у себя место мулу и спрячь у себя в сарае половину вещей моей дочери.
– Боже!.. Что вы это, отец!.. – вскричала Христина в отчаянии.
– Мы перевезем все в замок понемногу, дитя. Если весь твой багаж привезти сразу в замок, баронесса как раз наложит лапу на него, и, верь мне, у тебя после этого немного останется. Да кроме того, мне немало будет хлопот вести тебя по горе, где же мне еще возиться с твоим мулом, выращенным в городе.
– Но я надеюсь, что по крайней мере здесь будет хороший уход за моим бедным мулом. Я заплачу… – говорила Христина.
Но отец сжал ее руку, и своим сильным голосом заглушил слова дочери:
– Йовст будет ходить за мулом, как за моей собственностью; иначе, горе ему!
Но угрозы эти были, казалось, напрасны; угольщик с женой и без того спешили горячо уверять, что за животным будет отличный уход.
– Выслушай меня, Христина, – сказал Гуго Сорель, когда, посадив ее на мула, они отъехали от хижины, – если у тебя есть с собой деньги, смотри, никому не говори этого там в замке. – Потом, видя что дочь собирается что-то отвечать, прибавил: – Да и мне самому не говори, я не хочу этого знать!
Такого рода предупреждение не очень успокоило Христину, помолчав немного, она спросила:
– Где твоя лошадь, отец?
– Я отослал ее в замок с Лаврентием Желтым и с маленьким портным, самым большим и самым свирепым из наших воинов. Я буду помогать тебе взбираться по Орлиной лестнице пешком.
Во время этого разговора, отец и дочь шли по темной тропинке через дубовый и березовый лес.
Вскоре лес сменился мелким кустарником, в свою очередь тоже понемногу исчезнувшим; и затем виднелись только голые, остроконечные скалы, изборожденные глубокими оврагами, и возвышавшиеся над головами путников, как темные пирамиды. Христине показалось, что ей суждено было цепляться по стенам собора, как мухе или червяку.
Она остановилась и перевела дух; отец сказал ей, чтобы она не торопилась удивляться до тех пор, пока они не дойдут до Орлиной Лестницы. Бедная Христина! Она нисколько не восхищалась живописной местностью; она знала, что хмурые черные вершины чрезвычайно эффектны на заднем плане пейзажей и театральных декораций; но ей было бы теперь гораздо приятней очутиться среди зеленых лугов, в окрестностях Ульма, на берегах Дуная; его серебристые излучины казались ей издали гораздо прекраснее бурных потоков, прыгавших со скалы на скалу, прежде чем броситься в реку, которую она знала только в ее грандиозном величии. Однако не смотря на страх, свежий, возбуждающий воздух гор, как будто придал Христине бодрость и силу, и она пришла в восторг от сладостной свежести воздуха.
– Не правда ли, дитя? – сказал Гуго. – Да, стоит всех ваших пуховиков и духов Ульмских, ведь так? Я совершенно отделался от этой проклятой итальянской лихорадки только тогда, как попал сюда. В ваших сырых долинах просто дышать невозможно, – смотри, какая перспектива открывается перед нами. Ну, что ты скажешь об Орлином Гнезде?
Лес остался далеко позади наших путников, они дошли до круглой горы, огибаемой тропинкой, по какой шли. Влево, на вершине скалы, отделяемой от них мрачной пропастью, возвышалось массивное здание из красноватого камня, с громадной башней.
– Так это Адлерштейнский замок? – вскричала Христина.
– Он самый и есть, дочка; и часа через два ты будешь там, если только черт не помешает и ты не оступишься. Но, предупреждаю тебя, если оступишься, тогда сам сатана не спасет тебя.
Христина собралась с силами, и подавила страх. Один вид винтообразной тропинки так ошеломил девушку, что она закрыла глаза. Вскоре отец с дочерью обогнули гору, и вышли на тропинку, внизу которой была пропасть. Когда Христина решилась открыть глаза, она увидала, что овраг походил на громадную расщелину, бороздившую склон горы, и что поток, образовывавший Спорный Брод, катился по дну этой пропасти. Овраг продолжал свою извилистую кривую линию по-видимому до одной из самых высоких вершин, и по мере своего повышения делался менее и менее глубоким; но в том месте, где теперь находилась Христина, он был чрезвычайно глубок и являлся в самом мрачном, ужасающем виде. Тут Христина увидала, что Орлиная Лестница ничто иное, как ряд террас из обнаженных скал, и на одной из них возвышался замок. Нелегко было Христине понять, каким образом был построен этот замок, и как она сама дойдет до него. Сквозь горы виднелись зеленеющие луга и леса, расстилавшиеся по долине; и когда Гуго показал дочери Спорный Брод, казавшийся ей теперь ближе к замку, чем они были сами, она спросила, зачем они сделали такой круг.
– Потому что мы уже ведь не в самом деле орлы, – отвечал Гуго. – Видишь ли ты, над самым двором замка ту скалу, что вдруг обрывается и спускается в глубину долины, как крепостная стена? Утес, на который мы поднимаемся теперь, не так перерыт, как та скала, река вынуждена делать там такие скачки, какие может делать только серна. Есть там вверху тропинка, по ней ходит иногда барон Эбергард, – он привык ходить по ней с детства, но я не в состоянии решиться по ней идти. Га! Га! Твой дядя может говорить что хочет об императоре и его союзах, увидишь, что заговорит сам император, как заедет сюда.