От всех этих голосов Виктор окончательно пришел в себя. Обошел вокруг управления, прочитал надписи на досках около дверей. Потом увидел столовку, зашел и поел. Сидя за столом с какими-то рабочими, он подумал: «Вот они тут работают. И не падают в обморок от всей этой сутолоки и грохота. И компот едят по три стакана. Нужно проситься в котлован, а там я разберусь. Не такие трудности переживали».
Это у них в солдатской самодеятельности, в конферансе были такие слова. Артисты спрашивают бойцов, понравился ли им концерт, а бойцы отвечают: «Терпим, не такие трудности переживали».
Виктор поел и вышел из столовой. Наступали длинные сумерки, мороз больно жег лицо. Зажглись прожекторы. Но и они едва просвечивали сквозь туман, было тяжело дышать. Виктор еще раз окинул взором котлован, все большое и малое в нем, доступное взгляду. Теперь он слышал непрерывный, исходящий от всего, что тут было, гул, улавливал сложное движение машин и механизмов, двигающихся, казалось, бестолково, суетливо, почти без участия людей.
Уже без паники, без чувства страха он подумал: «Надо же столько наворочать! И кто-то все это понимает, направляет! Сколько же здесь людей работает, сколько рук приложено ко всему этому! Ведь и техника руками управляется...»
Теперь он увидел то, что прежде не смог увидеть, если б даже захотел. Темную тайгу на высоких берегах, черную, почти густую воду Ангары, которая кипела на морозе и подымалась паром, и неожиданные березки, росшие прямо из скалы. Виктор поразился этим березкам почти так же, как совсем недавно поражался фантастическому скопищу металла и бетона. Откуда здесь самые обыкновенные, подмосковные березы, косо растущие из камня, они-то откуда здесь?
Виктор влез в машину, спросил высокого парня:
— До гостиницы доеду?
— Доедешь,— ответил тот.
Виктор не сел, а вытянулся рядом с парнем, чтобы смериться с ним ростом. Выходило, что парень немного выше, но по другую сторону от Виктора стоял малорослый дядька, сварщик, которого все называли «сварной». Дядька был явно ниже Виктора, и он опять подумал: «Ничем я их не хуже. Получу робу и буду такой, как они. Никто не отличит. А бушлатик нужно поберечь, новенький совсем выдал старшина Захаров. Бушлат еще пригодится в жизни».
Было воскресенье. В гостинице от голосов позванивали стекла. Какой-то парень, привязав бечевку к градуснику, опускал его через форточку.
Виктор стоял у окна и смотрел на парня. Как будто себя увидел со стороны. Ехал на стройку и ничего особенного не чувствовал, только возбуждающее действие дороги. Новые станции, новая, особенная чем-то земля.
Потом, за Тайшетом, увидел он из окна поезда грузовик и белое-белое поле. Что за грузовик, зачем в поле один? Стынет, бедолага, черной точкой, конца и края нет полю.
Он смотрел на грузовик, ему стало холодно. Завернулся в одеяло, и все исчезло: поле, черный одинокий грузовик в белом пространстве и чувство одиночества. Да и при чем тут, действительно, грузовик?
Внизу хлопнула дверь.
— Везли-и! — кричит подвыпивший морячок за спиной Виктора. В бушлате, голова перевязана бинтом. — Вез-ли? Златые горы... И реки, полные вина?
Морячок снимает с руки новенькие часы и кричит:
— Вот они, дорогие, нез-за... неза-ржавленные...
— Батюшки, вызовите патруль! — кудахчет сторожиха и смотрит из-за угла.— Батюшки, драка будет...
— Вез-ли?! — кричит морячок, потрясая часами, и у него на глазах выступают слезы.— За службу награждали — во, читай! «Отличнику боевой и по-литической...» А сейчас я кто? Приживальщик на стройке, вот кто я! Подсобник на пятьдесят в месяц... Берри часы!.. Налетай, подешевело!..
— Слава, прекрати сейчас же,— говорит, откуда-то появляясь, маленькая визгливая женщина.— Слава!
— Ты моряку говоришь? — ревет Слава, наклоняя голову.— Ты моряка понять можешь? Ты знаешь молитву мор-ряка? Госпо-ди! Преврати ты море Охотское в водку московскую, утоли ты душу матросскую! Знаешь?
— Слава!
Виктор участливо смотрит на сторожиху, на визгливую женщину, пытающуюся остановить скандал, на морячка. И понимает: ввязываться не стоит. Он новый здесь человек, лучше помалкивать.
— Да отстань ты, не лезь! Не по силам тебе! — кричит пьяный Слава, отодвигая женщину и глядя теперь на Виктора.
Теперь и женщина глядит на Виктора и сторожиха. Женщина почти с мольбой, сторожиха недоверчиво, а морячок изучающе: этот ввяжется или нет?
Виктор становится как бы соучастником происходящего. Он понимает, что не сможет просто так уйти. Разве сделать вид, что ему все равно? «Мало ли кто орет, я не милиция. Гори они синим огнем, чтобы мне же за подвиги побили морду...»
Слава-морячок почувствовал пассивность Виктора и, уже презирая его, сознавая свое превосходство, с силой плюнул в его сторону.
И женщина, как показалось Виктору, взглянула с уничтожающей жалостью и отвернулась.
Тогда Виктор шагает, расталкивая людей, и берет морячка за руку.
— Ты? — говорит морячок, удивляясь и краснея от гнева. Он тянет руку, но Виктор держит ее.
— Тише,— говорит Виктор, и ему противно уже, что он ввязался в это дело, его тошнит от запаха сивухи, от этих красных, возбужденных глаз.
— Тут тебе не океан, а гостиница,— говорит он еще.— Успокойся, дружок.
— Дружок? — кричит Слава.— Вот как врежу по-дружески! Сделаю асимметрию.
Слава вырывает, наконец, руку, безумно смотрит на Виктора, приближая свое лицо. Может, он сейчас ударит головой в зубы?
— У тебя что?.. Родители богатые, что всю жизнь на лекарства работать будут? — спрашивает Слава, оттесняя Виктора назад.
Виктор понимает, что сейчас последует удар. Он старый детдомовец, он прошел через все. Когда бьют, больно только вначале. Потом удары только слышишь, не чувствуешь.
Так он думает, быстро, помимо своей воли соображая, как ударят и успеет ли он ответить.
Он прислоняется к стене, ждет.
— Слава! — кричит маленькая женщина, и с ней появляются два милиционера.
Слава тяжело дышит и глядит в пол.
— Везли? — говорит он, шмыгая носом.— А теперь вон как. С милицией...
Он размахивает часами и с силой хлопает их об пол.
— Вот вам. Видели? А больше и ничего.
Он поднимает часы, подносит их к уху и не торопясь уходит по коридору.
Виктор остается один. Он стоит у окна, с неприязнью думает о себе.
Он думает, что он испугался. Противно. Сейчас бы пойти поговорить с кем-нибудь, хоть письмо написать, да в общем-то некому. Разве только бывшему командиру роты Кузьменко? Что-нибудь в таком роде: «Здравствуйте, товарищ старший лейтенант, вот и приехал на Ярскую ГЭС. Еще толком ничего не видел, один котлован. Основное сооружение, как тут называют. Пятый год идет стройка, но и на нашу долю работы осталось. Я слышал, как кто-то сказал: «Чем дальше в лес, тем больше ГЭС». Это правда. Сейчас наступил ответственный период, в плотину идет большой бетон, много техники. Я доехал от гостиницы до управления котлована. Сверху стройка напоминает гору небоскребов. Вертикальные блоки, эстакада, костры через морозный туман. Но что к чему, тут сразу не разобраться, нужно поработать. Много таких ребят, как я, только отслуживших. Работают где придется. Где я буду работать, пока не знаю, у меня ведь диплом строителя...»
Старший лейтенант Кузьменко был ненамного старше Виктора, иногда они разговаривали о жизни. Оба любили читать, брали друг у друга книги, особенно их интересовали стихи. Они до хрипоты спорили, кто лучше: Маяковский или Есенин? Это было время, когда все почувствовали, что их интересуют стихи. Поэты попадались разные, но они читали всех, и радовались, и старались понимать стихи, и им казалось, что они действительно все понимают. Потом Кузьменко уехал в Крым отдыхать и там женился на медсестре. По приезде он пригласил Виктора домой на воскресенье. Они сидели втроем и пили водку. Виктора поразило, что молодая жена пила не меньше мужа. Она, нисколько не смущаясь, любовалась Виктором, говорила ему:
— Солдатик... ты красивый, ты хороший.
Он оглядывался, замечая женские вещи, брошенные на стул, и искусственную косу, висящую на спинке кровати. Он удивлялся этой искусственной косе, что так вот ее прицепляют и носят или оставляют на спинке кровати. Он вдруг подумал, что старшему лейтенанту не повезло, жена его просто обманет.
«Разве можно так жениться?» — серьезно огорчаясь, думал он. Он заторопился в часть.
— Солдатик, посиди, ну, солдатик...— шептала жена Кузьменко, глядя Виктору прямо в глаза. Ласково до головокружения. Но старший лейтенант и этого не понял. Добродушно усмехаясь, он сказал:
— Машка, пожалей человека... Он в увольнении, он должен идти. Но он придет еще к нам. Виктор, ты приходи, не стесняйся. Ладно?
— Приходи, солдатик, — сказала кузьменковская Машка и поцеловала Виктора в щеку.
— Ладно,— хрипло ответил Виктор, словно выполняя приказание, и потом бегом шел до части, не мог опомниться. «Никогда не буду жениться. Никогда, до тридцати. Нет, до сорока лет».
«Товарищ старший лейтенант, как вы живете, как супруга? Я пока живу в гостинице, но потом, может быть, устроюсь в общежитие. Все будет нормально, я ко всему привык, важно устроиться работать по специальности строителя. Потом вам еще напишу...»
— А вы кто? — спрашивает его та самая маленькая женщина, подойдя так тихо, что он вздрогнул.— Вы тоже после армии?..
Она смотрит на него снизу вверх. У нее черные брови, черные блестящие глаза.
— Да, я приехал...— говорит Виктор, пожимая плечами и чувствуя неудобство, что сказать ему больше нечего. Откровенничать с этой женщиной ему не хочется, все, что связано с пережитой сейчас сценой, вызывает в нем раздражение.
Маленькая женщина говорит:
— Вы здесь живете? Вы бы пошли куда-нибудь, пока... пока они такие, не протрезвились, а?
— Куда, например? — сдержанно спрашивает Виктор, как бы говоря: «Ну что еще вы ко мне пристали?»
— Да,— произносит женщина, понимая его раздражение, как бы извиняясь. — Да, сегодня холодно. Вот что, приходите вы к нам в девятнадцатое общежитие. Восьмая комната. Я здесь политрук, зовут меня Кира Львовна. До свидания. Мы рады свежим людям.