— Ничего,— сказала Женя.
— Хорошо или ничего? — спросила мать.
— Неплохо в общем,— ответила Женя, и они замолчали.
— Больше ты ничего не скажешь?
Голос у Анны Ивановны стал жестче. И Женя почувствовала это. Она сказала:
— А что? Скажу...
— Ну, скажи,— попросила мать, и были в ее голосе твердость и сомнение одновременно.
Стало слышно, как в прорабке ругались и спорили мужские голоса.
— Тебе что-нибудь рассказали? — спросила тихо Женя.
— О главном всегда от чужих людей узнаешь!
Теперь в прорабке стали ругаться сильней, и в спор вступила Женя. «Евгень Васильевна распорядилась. Вы же распорядились, Евгень Васильевна?»
— Я велела перевести бригаду, не кричите, сейчас все объясню,— сказала Женя. Анне Ивановне все было слышно.
— Мам,— повторила Женя.— Я кончаю. Мы сегодня вечером придем. С ним, ладно? — И повесила трубку.
«Ладно»,— подумала Анна Ивановна, вдруг признаваясь себе, что она не верила до конца в эту новость и только сейчас начинает по-настоящему понимать и сильно волноваться.
Где-то помимо нее произошло нечто такое, чего нельзя изменить, а можно только принять, как принимала она многое другое, существенно влияющее на ее жизнь. Принимала, привыкала, сживалась.
А в голову лезли всякие предположения насчет того, чужого пока человека, который уже был без них принят в их родню, заняв сразу главное место в душе их дочери. Были мысли насчет законной свадьбы, честь по чести, насчет жилья, денег и всякого другого.
Так за мыслями она не заметила, как очутилась у домика Елинсона.
Вечером они пошли к Елинсону, с ними увязалась Нинка, которая очень хотела посмотреть на знаменитого Голубева. Виктор сказал:
— Пусть пойдет. Ей сейчас одной еще хуже.
Женя поморщилась, но согласилась. Она подумала, что с болтухой Нинкой будет все не так страшно.
Голубевы встретили их спокойно, но чувствовалась в этом спокойствии некоторая натянутость. Елинсонов дома не было.
Василий Иванович по случаю гостей надел свой парадный коричневый костюм, он, посвистывая, ходил по комнате, и первое, что он сказал дочери, было:
— Ты во сколько ушла с работы? А мы тебе звонили.
— Я на час раньше отпросилась,— сказала она.
— Государство объегориваешь?
И засвистел громче.
— Мам,— сказала Женя,— вот познакомьтесь. Виктор.
— Очень приятно,— сказала та и строго поджала белые губы. Но успела оглядеть его и сделать про себя благоприятные выводы.
— Пап, познакомься: Виктор.
— Ага. Значит, Виктор? — спросил Голубев и тут же, обернувшись к Анне Ивановне, стал громко возмущаться, почему так долго нет чая.
Своей шумной суетливостью он пытался скрыть стеснение и некоторую растерянность, непривычную для него. Но тем самым он себя и выдавал.
— Папа, а это Нина, она тут в геологической партии работает,— сказала Женя, укоризненно взглянув на отца.
— Да ну? — Голубев очень удивился, хотя только сегодня о ней шел разговор. Он придирчиво стал рассматривать Нину, так же как Нинка, не смущаясь, рассматривала его. Но Нинка была естественнее, потому что Голубеву хотелось глядеть не на нее, а на Виктора.
— У вас кто начальник? — спросил Василий Иванович.— Генерал-аншеф Раевский? Мы тут с ним в сорок девятом году из одного корыта, считай, ели-пили, он тогда мальчишка, шкет был!.. Как вот эта! — И показал на дочь, выражая будто бы свое отношение к ее возрасту, к ее поступкам (в частности, к «этому самому») и ко всем таким, как она. Возможно, и Виктор попадал в их число.
— Василий Иванович, я хотела узнать о Соколовке,— спросила Нина, заглядывая в лицо Голубеву, не замечая сама, что кокетничает с ним.— Вы назначены главным геологом?
— Назначен. Ну? — спросил насмешливо Голубев.
— Скоро там начнется строительство?
И Нинка наклонила голову, улыбаясь ласково, всеми силами стараясь расположить к себе Голубева. У нее даже расширились зрачки, а глаза приняли выражение мечтательное, чуть туманное. Как все хорошенькие женщины, она была природная артистка, она могла играть, не сознавая этого. Голубеву льстило такое внимание к его работе. Он взял с полки какую-то карту, развернул ее и ровно, точно на докладе, стал говорить:
— Все зависит от нас. Тут вот устье реки Сокола, тут мыс Старик, между ними расстояние в пределах... километров ста пятидесяти. Нужны миллионы рублей, чтобы закончить исследование, и вот сегодня передают: около Сокола нашли песчаники. Плохо? А я сказал: «Хорошо». Мы сосредоточим технику на этом участке,— Голубев водил ногтем, перечеркивая голубую линию реки в одном и другом месте,— и тем самым сэкономим средства и время.
Женя поглядела на Виктора и по напряженному выражению его глаз поняла, что он совершенно не понимает и не слушает разговора, который, может быть, сейчас и не нужен никому.
В другое время она, Женя, первая бы залезла во все бумаги и карты, но не сейчас, когда должно решиться главное, несмотря на то, что оно уже решено.
Это понимает и Нинка, она оглядывается на Женю, чувствуя ее беспокойство, и уже по инерции говорит:
— Василий Иванович... А потом?
— Что потом? — спрашивает ровно Голубев, не отрывая глаз от карты.— Пробурим со льда дно реки, уточним геофизическую разведку, по окончании напишем отчет. Летом приедет из Москвы комиссия, примет окончательное решение, передадут заключение и материалы в высшие органы, в правительство.
Он стал складывать карту.
— Выбор створа — дело ответственное, не на десять лет строим, тут все нужно продумать.
— И все от вас зависит? — наивно, но искренне воскликнула Нина.
Голубев будто бы не слышал ее восклицания, крикнул вдруг раздраженно:
— Нюра, мы будем пить чай или нет?
— Несу,— сказала, улыбаясь, Анна Ивановна.
— Зависит и от меня,— сказал Голубев, сразу смягчаясь, но не хвастливо.— Надо делать, а не болтать. Вот в Ярске: как показал я, где строить плотину, там и построили и не изменили ни на один метр.
Он и все остальные занялись чаем.
Потом подсела Анна Ивановна, оглядывая стол.
— Чай из ангарской воды... Самая лучшая вода, говорят.
— Я знал одного человека,— сказал Василий Иванович, позванивая ложечкой и глядя в стакан.— Знал человека, который мог, как дегустатор, определить вкус любой речки Союза... По вкусу воды назвать речку, откуда она взята. Он говорил: лечу на восток, от Москвы терплю, чтобы в Иркутском аэропорту стакан чаю выпить. Вкуснее ангарской воды нет ничего.
— Ну, Москву ругать нечего, там вкусная вода,— говорила Анна Ивановна.— Не такая, как здесь, конечно. А вы не из Москвы?
Она, еще садясь за стол, почувствовала напряженность обстановки и дважды повторила свой вопрос «А вы не из Москвы?», чтобы дать и Виктору возможность что-нибудь сказать.
— Я жил в Брянске,— ответил Виктор.
— А ваши родители?
— Мам, у Вити нет никого,— сказала за него Женя.
Все замолчали.
— Вы не читали,— спросила Нина, обводя недоуменно всех большими глазами,— был тут скандал. Шварца раскритиковали в газете, за строительство.
— Шварца? Нет. Не читал,— сказал Голубев.
Женя протянула:
— Папа со Шварцем не как мы, а за ручку.— И было непонятно, удивлялась она или сказала это с осуждением.
Но Голубев оживился, стал рассказывать, как Шварц у него просил машины то для хлеба, то для перевозки рабочих.
— Гол как сокол был, я ему ни в чем не отказывал.
Когда Голубев уезжал, Шварц говорил: «Пессимист! Удираешь?»
На что Василий Иванович добродушно отвечал: «Мы свое дело сделали, теперь ты свое делай. А мелочами и молодежь может заниматься, вон новый кадр, молодой, Таня Уткина... А я другую реку возьму, я тебе найду такую реку, только поворачивайся».
— Шварц знает, что вы приехали? — спросила Нина.
— Звонить я ему не собирался,— сказал Василий Иванович,— но если бы нужно было...
— И если нужно будет, не позвонишь,— отрезала Анна Ивановна.— Я тебя, что ли, не знаю.
— Вот бы попросить комнату для Жени и Виктора! — сказала Нинка и засмеялась.
И все опять замолчали. Василий Иванович пододвинул к себе остывший чай. Женя не смотрела на Виктора, но знала, что он сейчас может все сказать, она пугалась и желала этого.
Он тоже понимал, и все понимали, но ничего не было сказано.
Допили чай, стали прощаться.
Василий Иванович ушел в другую комнату. Анна Ивановна собирала посуду и, вздыхая, кивала выходящим.
Женя робко подошла к ней.
— Мам,— сказала она, помолчав,— я завтра позвоню. Да?
Она не это хотела сказать, а может быть, и ничего не хотела сказать, ей нужно было увидеть глаза матери. Постоять около нее. Анна Ивановна поняла это, влажными руками стала поправлять воротник на куртке дочери, почти машинально проверив, все ли есть на ней пуговицы.
— Надо все по-хорошему решить,— сказала она.— Чего он у тебя такой молчаливый, пусть что-нибудь скажет.
— Мам, он не скажет,— ответила Женя.— Он не умеет, понимаешь?
— А что же, в этом, в Брянске... он не мог себе девушки найти?
— Но ведь он меня искал! — засмеявшись или всхлипнув, сказала Женя, и у нее выступили слезы.
— Да, да... Бывает, наверное,— проговорила поспешно Анна Ивановна и посмотрела на дочь.— Свадьбу-то вы собираетесь справлять? Или как?
Женя вздохнула и ответила:
— Не знаю. Ведь нам все равно.
Она как бы говорила: «Делайте что хотите. Я не буду против. Лишь бы это скорее кончилось».
— Нужно, чтобы по-законному,— сказала мать.— Чтобы день назначить, кого пригласить... И телеграммы послать родным, чтобы поздравили.
— Мам, не надо телеграмм,— попросила Женя.— Честное слово, не надо. Это же формальность!
Анна Ивановна сурово возразила:
— А как же? Ведь положено. Один раз небось выходишь замуж, все должны знать и поздравить. Вы бы хоть предупредили, мы бы в Москве какой подарок купили.
— И подарка нам не надо! — воскликнула Женя, потому что ее начинал угнетать этот разговор.— Ну, ничего, мам, не надо, ведь нам без всего хорошо! Понимаешь?