— Но ведь нас могут выселить?— спросил с сомнением Виктор.— Ведь это нечестно?
— Мамочка, он еще думает! — заохал, запричитал Елинсон, схватываясь за голову.— Он еще хочет по совести получить в Ярске квартиру!
— Рувим Моисеевич,— сказала Женя.— Но ведь они правда начнут выселять?
— Это они, а вы на что? Ставьте кровать, запаситесь продуктами по программе атомной тревоги... Вон мамочка вам завернула закуску, которая осталась от вечера. И сидите, не открывайте, если даже потребует министр строительства гидростанций! Но он не будет требовать, уверяю вас.
Они доехали на автобусе до девятнадцатого общежития и вошли в подъезд.
В коридоре первого этажа было пусто, только из одной комнаты доносился то ли крик, то ли пение. Кто-то свирепо выводил Гимн демократической молодежи мира.
Появилась огромная тетка в косынке, в валенках. Она грохнула по двери кулаком, предупредила:
— Замолкни, Мезозой! А то я тебе руки-ноги повыдергаю. Понял? Замолкни и дрыхни!
За дверью стало тихо. Должно быть, там соображали, насколько реальна угроза.
Но вновь завопили:
— Тетка Матрена! Они заперли меня, а ключ унесли. А я перетерпел по нужде, тетка Матрена! Я кричу для ослабления внутримышечного давления!
Они разыскали узкую, с окошечком дежурку, в которой стояла еще пустая койка и две тумбочки — все, что могло здесь поместиться. На полу валялись обрывки газет, висел на шнуре репродуктор.
Женя села на тумбочку, а Виктор на кровать.
Оба молчали, разглядывая комнату и друг друга, и каждый хорошо понимал, что думает другой.
Виктор вспомнил, как Голубев назвал их сегодня босяками. А вот уже и не босяки. Комната, четыре стены, он дотронулся, и рука стала белой.
— И окно есть! — сказала Женя.
— И потолок!
— И дверь!
Они посмотрели на дверь и подумали одинаково о тетке Матрене.
— Я ее боюсь,— сказала Женя, пересаживаясь к нему.— Ты видел, какие у нее кулачищи? Она вышибет дверь и станет выдирать руки и ноги, а это очень больно.
— Пусть только попробует,— сказал Виктор решительно.— Я ее свяжу и отнесу морозиться на чердак. Это доказано, холод успокаивает.
Они обнялись, но сразу же оглянулись. Так, машинально.
И вдруг до конца поняли, что это их дом. То есть место, где можно целоваться без оглядки.
Он ее целовал в холодные еще от улицы щеки, в нос, уголки губ и в глаза, которые были горячей всего. Он гладил ее куртку, окунаясь носом в теплую ее шею и произнося какие-то слова, лишенные смысла, предназначенные для выражения его восторга перед ней. В этом бормотании было про ранний березовый сок, которым пахла ее кожа.
Но, может, не про березовый сок было в тех словах, ведь никто, даже она, не понимал их.
Они сходили в женское общежитие и перенесли постель. Часа в три ночи, когда они еще не спали, в дверь с силой забарабанили, мужской голос сказал:
— Лид-ка, дрянь, ты легла с Никитой? Зачем ты с Никитой? Ты разрываешь мое сердце! Это я, Антон...
Они молчали, смущенные, не сразу сумев понять, к кому обращены эти слова. Человек говорил:
— Лидка, знай: Никита тебя обманет. У него есть жена в Торжке.
Виктор зажег свет и подошел в трусиках к двери. В коридоре стоял парень и рассматривал трещины на стене.
— Здесь нет этой твоей Лидки, она переехала, слышишь? Иди, не мешай спать.
Виктор запер дверь и вернулся. Но парень не ушел, он заплакал за дверью, слезы он вытирал рукой и размазывал по стене.
Виктору это надоело, он крикнул:
— К чертовой матери!
И человек ушел.
Женя лежала, закрыв глаза. Как будто не слышала ничего или не хотела слышать. Но громко и отчетливо вдруг она сказала:
— Не надо при мне ругаться. Ладно? И не подумай, что я чистоплюйка, я слышу в тысячу раз худшее. Когда первый раз на Иркутской услыхала, у меня прямо сердце закатилось... Но это другое. Меня на работе не пугает... А твое слово прямо в кожу, в тело, понимаешь?.. Ну, потому что оно твое!
Вскоре пришел Никита, как они поняли, и стал звать Антона, чтобы поговорить с ним на чисто производственные темы. Так как Антон не выходил, Никита сдержанно пристыдил его. Он сказал:
— Антон, ты же лентяй, ты не выполняешь плана, и ты хочешь, чтобы тебя любили женщины. Никогда! Лида, он не выполняет план, он сачок и лентяй, у меня сохранились наряды. Антон, выйди, я выведу тебя на чистую воду.
Виктор терпел и нервничал.
Наконец, не выдержав, он закричал:
— Нет здесь твоего Антона, понял? Он сделал три нормы, женился и вообще уехал в Торжок!
Никита огорошенно спросил:
— Лидка, ты бросила Антона? Это золотой человек, ты еще пожалеешь о нем!
Виктор швырнул в дверь подушку, и стало тихо.
Но ненадолго. Начали вставать люди к первой смене, они шли умываться и несколько раз стучали в дверь и спрашивали, почему нет воды, работает ли титан и прочее такое...
Забылись они перед самым утром и проснулись одновременно от стука совсем негромкого, наверное, в дверь стучали маленьким ключиком. Оба почему-то сразу поняли, что это «оно», то, чего они боялись; оно и должно было прийти так вот, негромко и властно.
Энергичный молодой голос — наверное, это была комендантша — спрашивал о чем-то Матрену, та отвечала ей глухо, неразборчиво. Женщина сказала в дверь очень спокойно:
— Товарищи, вы заняли служебное помещение. Вы можете объяснить, почему вы там находитесь? Вы должны сейчас же освободить комнату, сейчас же, пока не пришли мастера.
Они оба молчали.
Женщина спросила:
— Вы можете подать голос? В конце концов с вами разговаривают, мы хотим знать, кто там находится и откуда.
— Мы из города Проно,— ответил Виктор.— Улица Графтио, один.
— У нас нет Графской улицы,— сказала комендантша.— Вы там один или с женщиной?
— С женщиной.
— Я так и знала,— сказала комендантша.— Но вы хоть расписаны? — спросила она прямо в дверную щель, стало слышно даже ее дыхание.
— Мы знали, что вы спросите, и поэтому расписались,— сказал Виктор.
Им показалось, что комендантша облегченно вздохнула. Матрена добавила: «А то бывают и нерасписанные».
— Что же вы намерены делать? — спросила комендантша.
— Жить,— ответил Виктор.
— Но жить здесь нельзя. Вы можете поговорить с товарищем Балкиным, если он разрешит...
Они молчали, и комендантша молчала — то ли ждала их ответа, то ли раздумывала.
— Учтите, вас все равно выселят,— сказала она.— Но это будет гораздо неприятнее, уверяю вас. Мы вызовем слесаря и взломаем дверь. Надеюсь, вы понимаете, как это будет выглядеть?
Матрена сказала, что у нее есть ломик, и так дала по двери кулаком, что Женя дернулась в постели.
— Отворяй! — предложила Матрена.— У меня нынче санитарный день, клопов нужно морить, не до вас тут!
Женя сказала:
— Знаешь, в детстве я почему-то говорила: «старуха Извергиль».
За дверью стало тихо. Может быть, они искали взламывающий инструмент или звонили слесарю, а может, своему начальству. Минут через двадцать, которые Женя и Виктор провели в совершенном молчании, подъехала и остановилась за окном машина, «газик», как определила Женя, которая по звуку могла назвать любую машину. В коридоре раздались шаги, комендантша сказала: «Это здесь».
Мужчина сказал в дверь:
— Товарищи, с вами говорит Балкин. Я могу войти один, чтобы побеседовать с глазу на глаз?
— Начальник жилуправления,— негромко сказала Женя.— К нему месяц не достоишься на прием.
— Теперь пускай постоит у нас. Но мы его тоже не примем,— также негромко сказал Виктор.
И он ответил:
— Мы вас не примем.
— Хорошо, мы выясним через милицию, что вы за люди и в каких подразделениях работаете,— проговорил Балкин после некоторой паузы. — Но я должен довести до вас приказ начальника Ярскгэсстроя о принудительном выселении и отдаче под суд всех незаконно вселившихся на общественную площадь. Вы должны серьезно подумать о последствиях, мы не желаем вам зла.
— А комнату вы нам желаете дать? — спросила Женя.
— Об этом нужно разговаривать не таким образом,— ответил Балкин.— Запишитесь и приходите ко мне, я вас приму. Но это помещение освободите.
— Мы к вам не пойдем,— сказала Женя.— Вы сами пришлите нам разрешение на комнату. Тогда мы переедем.
Балкин не отвечал: наверное, такой ответ показался ему грубым. Комендантша стала говорить ему о том, что сегодня у них санитарный день, должны прийти с эпидстанции морить клопов. Они потому и не стали занимать помещение, хотели сперва дезинфицировать его, потому что в нем жила техничка.
Балкин ответил совершенно бесстрастно:
— Взламывайте. Я подпишу акт.
Они слышали, как он уехал.
Женя была удручена таким исходом дела. Виктор же раздумывал о том, что ничего у них не вышло, их выселят силой, и это будет чрезвычайно неприятно. Не лучше ли сейчас уйти отсюда, в конце концов можно пожить и отдельно. В Ярске так живут многие.
Женя дотянулась до репродуктора — объем комнаты позволял с любого места доставать до любого ее конца.
Из репродуктора неслись громкие марши духового оркестра.
Женя вздохнула, спросила, закрывая глаза:
— Ты любишь праздник Первое мая? И я люблю. Знаешь, у меня прямо с детства: проснешься, в комнате чисто, по радио марши передают, а на улице люди, знамена, оркестры. С машин шипучку и бутерброды продают, кто-то обронил бумажные цветы, привязанные к живой ветке проволочками...
Она вдруг привстала в кровати и сказала, всплескивая руками:
— Витька! Мы же себе устроим праздник, правда? У нас целых три дня, мы сейчас вылетим в Иркутск и послезавтра вернемся. И видели они только нас. Матрена, комендантша, Балкин этот.
Они быстро одевались, оглядываясь на дверь и боясь, что их могут опередить. Он швырнул в рюкзак полотенце, бритву, мыло со щетками, что-то еще.
С оглядкой прошли они коридор и выскочили на улицу. Через два часа они были в аэропорту и брали билеты на рейс Ярск — Иркутск. Самолет делал четыре рейса в сутки.