Когда взлетели, из иллюминатора стал виден их поселок, и Женя помахала ему рукой: «Прощай, Балкин, мы извиняемся, но мы не сможем увидеть, как вы общими героическими усилиями высадите нашу дверь. Наверное, это будет впечатляющее зрелище и навсегда прославит жэк и вашу фамилию. Желаем успеха!»
В иркутском аэропорту они сели в такси и попросили отвезти их в центральную гостиницу.
Эта гостиница имела вид неприступной крепости — круглая, толстостенная, с окошками, смотрящими во все стороны, как бойницы. И таковой она была на самом деле, обороняясь со времени основания, и не без успеха, от всех приезжих и командированных, пожелавших занять в ней какое-нибудь место.
Виктору и Жене тоже сказали, что мест в гостинице нет.
Правда, потом предложили койку только одному Виктору, и он воскликнул простосердечно: «Но ведь я с женой!»
Для обоих это слово прозвучало странно, почти дико, Жене стало казаться, что на нее все смотрят, и она ушла за колонны вестибюля.
Администраторша заметила резонно, что в Иркутске можно пожить и раздельно, многие приезжают и живут раздельно.
— Опять раздельно? — спросил Виктор.
Больше разговора не было, администраторша занималась другими делами, как вдруг всплыло слово «люкс».
Может, им подойдет «люкс»? Правда, это дорого, но это очень удобно, несколько комнат, туалет и душевая и все прочее.
— Ну да, «люкс»,— сказал Виктор.— Конечно, «люкс»! Это как раз то, что нам нужно.
Что же они сразу не сказали, что им нужен «люкс»? Пожалуйста, паспорта, ваш и вашей супруги, деньги на день вперед, вот тут квитанция и ключ... Ваша комната восемьдесят четвертая. Спасибо. Пожалуйста.
Это было как в сказке.
Женя скакала по комнатам, трогала руками мебель и вещи.
Все это было настоящее — зеркала, журнальный и ночные столики, комод и всякие шкафчики, полочки, кресла.
Она переходила от одной вещи к другой, несколько раз попыталась сосчитать многочисленные ящики и ящички, но все сбивалась со счета.
Тогда она разложила по одному предмету, бывшему у них, в каждый ящик, даже пасту разделила с зубной щеткой. Все равно пустых осталось больше, это ее удручало.
Она произнесла со вздохом:
— Странно, но мне уже понравилось жить в роскоши. Даже перед собой неудобно, что я такая. Да?
Тем временем Виктор спустился в ресторан и вернулся, держа бумажный сверток.
— Угадай,— сказал он,— какую я принес рыбу.
— Камбалу? — спросила Женя.
— Сама ты камбала плоскостопная! Это омуль, настоящий, горячего копчения. Представляешь, в городе есть омуль!
— Это хорошо, да? — спросила Женя.
Виктор задумался. Ответил:
— Не знаю. Странно как-то.
В эти сутки было много всяких странностей, очень приятных им, начиная от блестящих комодов гостиницы до общего вида города, который как бы действительно украсился и расцвел к их приезду. Заборы, что тянулись от аэропорта, были все покрашены в голубой цвет, гостиница подновлена, снег у подъезда был в красных следах, потому что полы интенсивно натирались мастикой.
Они гуляли по городу, замечали подновленные дома, недавно асфальтированные улицы.
Ресторан был только после ремонта и чуть пах свежей краской. И шампанское прямо с завода «Массандра» — так им невероятно везло.
— Мы погрязаем в роскоши,— сказала Женя, с удивлением сознавая, что это нравится ей.
В ресторане все же она возмутилась:
— Неужели за этот обед мы должны платить восемь рублей? У нас в котловане за рубль лучше поешь!
Виктор дал гардеробщице «на чай», для него это тоже было непривычно, но он знал, что так делают. Женя ничего не сказала ему, но вдруг почувствовала неприязнь и к красивому ресторану, и к Виктору, и к самой себе.
«Но почему, почему так положено?» — думала она, почти враждебно рассматривая теперь встречных. Если к ней, к мастеру, подойдет шофер, которому она помогла сделать быструю ездку, и будет совать двугривенный... Чудовищно думать об этом.
Посреди улицы с дежурной машины вешали новые, газоразрядные лампы, и она успокоилась. Вид рабочих ее всегда успокаивал.
Они просмотрели вечернюю программу в афишах, и выбор показался им роскошным: гастролировали филармонии и театры из других городов.
Они пошли на оперетту «Баядерка». Когда раджа по ходу действия, увидев девушку, закричал: «Женюсь!» — Женя шепнула: «Смотри. У них еще быстрей, чем у нас».
Мысли перенесли ее в Ярск, потому, что в человеке живет противоречивое чувство, и если ему хорошо, то все равно хочется вернуться домой, потому что там, дома, должно быть еще лучше.
Она вспомнила об их первой ночи в дежурке, когда к ним все время стучались, но все равно им было хорошо. Ей захотелось погладить Виктора.
Она смеялась всякой чепухе на сцене и все думала о том, как она погладит Виктора.
Это чувство было так сильно, что передалось ему, и он подумал, что хочет обнимать и целовать ее.
Они стали смотреть друг на друга, совсем забыв про сцену. Оба поняли, что оставаться здесь больше не могут. Пригибаясь, под шиканье со стороны, они выбрались из зала и стали обниматься в фойе, в котором никого не было. Они обнимались на улице, в коридоре гостиницы и в своем номере.
В гостинице дежурная на этаже, пристально посмотрев на них, сказала: «Вы как влюбленные, а не как муж и жена».
Женя подумала, что люди должны именно так вести себя, чтобы чуть-чуть не быть похожими на мужа и жену.
Утром они опять гуляли по городу, вытоптали на белом снегу около городского сада свои имена: «Женя + Витя».
Зашли в магазин, в нем были свежемороженые фрукты, овощи.
— Ростки нового,— говорил кто-то,— в виде зеленого лука!
Женя увидела какого-то рабочего с авоськой и бидоном и встала за ним в очередь. Как будто встретила родственника из Ярска. Ей ничего не нужно было брать, ей хотелось подольше постоять так.
Еще она созналась себе, что, даже засыпая, боится закрыть глаза, чтобы Виктор не исчез ненароком. Она все глядела на него, ей было даже неудобно, что она все время на него смотрит. Она пугалась по-настоящему, если он отходил от нее, будто он был миражем и мог внезапно растаять.
Тайное чувство приближающегося расставания начинало томить ее, хотя все было так же празднично, как началось. Заграничные фильмы, ресторан, поездка к плотине Иркутской ГЭС, музей, что-то еще...
Где-то за пределами ее возможностей и ее силы была другая сила, и эта другая уже предрешала их «врозную» жизнь. Она угадывала чисто женским чутьем, каково будет их возвращение в Ярск и все дальнейшее, связанное для Виктора с неожиданными командировками, и ожидание его приезда, и страх не отчего-нибудь, а просто так.
Может, оттого она жадно впитывала каждую минутку их иркутской жизни, и, вся преисполненная бродящей в ней любви, она дарила ее поминутно, то ли прикасаясь горячей рукой, то ли взглядом, то ли голосом.
Но это все кончилось, они оказались в самолете, отлетающем в Ярск, а торопливая командировочная публика достаточно напоминала им об их Ярске. Они не знали, что столь блестящий прием в Иркутске был им оказан потому, что город ждал официального визита короля и королевы далекой экзотической страны. Когда они садились в самолет, иностранные гости сходили с другого самолета, они разминулись на какие-то доли минуты. Король был красивый мужчина в очках и круглой шапочке, королева в темном, похожем на тогу платье. Их встречали представители общественности и пресса, их ждали приемы, банкеты, театрализованные представления.
Виктор и Женя летели на стройку, их ждала работа.
Последние два часа они пробыли в своем восемьдесят четвертом номере. Они выпили шампанского и танцевали на коврах без обуви и без музыки. «Теперь это будет все не наше»,— сказала Женька жалобно, и Виктор подумал точно так же. Они не жалели об этих красивых комнатах: на кой они им нужны? Им жалко было, что сюда придет кто-то еще, будет тут выпивать, курить или приводить сюда женщин. В то время как для них все здесь было исполнено первого, святого их чувства, открытия в себе и друг в друге того, что они до сих пор не знали. Эти вещи — зеркала, комоды, ковры и кресла,— даже окна и двери стали их молчаливыми друзьями, соучастниками их открытий.
Вот чего им было жалко.
На дверях своей комнатки они нашли записку, засунутую за ручку двери: «Просим срочно зайти в жил-управление для законного оформления жилой площади».
На другой день с утра Виктор ушел в горком и через час вернулся. Он сказал:
— Сейчас уезжаю на ЛЭП. Прямо сейчас. Не смотри так, это необходимо.
А она подумала: «Вот и началось. Теперь я буду ждать. От приезда до приезда. Как я смогу жить одна? Это будет только существование. Я совсем разучилась быть без него».
Он не рассказал, как его встретили в горкоме. Чуркин был очень занят. Он не обрадовался, не удивился, только сказал:
— Так, пришел? Хорошо. Сейчас поедешь на ЛЭП. Это срочно.
Рядом с Чуркиным сидел толстый человек с напомаженным, каким-то дешевым лицом. Такие лица бывают у администраторов, которые были прежде артистами. Он говорил:
— У нас артисты — молодежь, прямо-таки герои. Честное слово. Представляете, их перевозили в такой фанерной коробке...
— Будке,— сказал Чуркин.
— Да, да, и там дырка, в нее дул ледяной ветер. Но они ее прямо телами загораживали, эту дырку.
— Так что вы хотите? — спрашивал Чуркин.
Администратор сказал, наигранно улыбаясь:
— Отметить бы их надо. Они в такой холод приехали, публика довольна. А? Товарищ секретарь?
— Ладно, — сказал Чуркин, но администратор не уходил, и Чуркин начал говорить Виктору, что на девятом Углу погиб парнишка, его перешибло тросом. Кстати, звали тоже Виктор. Вчера хоронили здесь, на первом участке.— Ты вот что,— сказал Чуркин.— Ты ничего не делай, ты побудь с ними, понимаешь? Им тошно будет поперву, ну там пить или еще что не мешай. Пусть разрядятся. Прораб у них Карпыч, жутко злой и справедливый мужик, я его знаю.