Виктор ничего не стал рассказывать Жене, он не хотел ее волновать. Собрался, поцеловал. Они посидели минутку на койке. Поцеловались, и он ушел.
Женя позвонила на работу и узнала, что выходить ей во вторую смену.
Прибежала Нинка, взбалмошная, истеричная, с кучей новостей.
Во-первых, к Усольцеву приехала жена. «Маленькая, старенькая»,— как сказала Нинка. Насчет комнаты Елинсон позвонил Балкину и все уладил.
— А вообще, — сказала Нинка,— я первая увидела, как техничка отсюда выезжает. Я спрашиваю: «Вы надолго?» — «Насовсем»,— отвечает. «А тут что будет?» — «А здесь завтра телефон поставят, начальник ЖЭКа приказал». Я скорее звонить Юрочке Николаевичу, вот так. Живите и размножайтесь.
Еще Нинка говорила, что Рахмаша пригласил ее в гости, а Жуховец уезжает. Нет, наверное, уехал сегодня, его провожал Юрочка Николаевич.
— Куда? — спросила Женя.
— Наверное, домой? — сказала или спросила Нинка.— Я точно не знаю. Он, кстати, для тебя у Юрочки Николаевича оставил какую-то тетрадь, его стихи, что ли...
Потом она стала рассказывать, что в котловане кто-то в расширенный шов свалился, ходят такие слухи...
Женя ее не слушала. Она думала о Жуховце, она понимала, что он мог уехать. Но до конца верить в это не хотелось.
— Почему он уехал? — спросила она, и, наверное, вопрос получился невпопад.— Почему Леша уехал? — повторила она.
— Он никому ничего не объяснял, но, может, он что в тетрадке написал?— отвечала Нинка и с наивным любопытством глядела ей в лицо. Намекала ли она на что-то еще или Жене так показалось, но ей захотелось прогнать Нинку. Вытолкать, чтобы она не смела лезть в душу.
Она сказала: «Я отдохну»,— закрыла за Нинкой дверь и легла.
Она ни о чем не могла думать, только горькое чувство досады угнетало ее. «Нет Витьки, а Лешка совсем уехал, это плохо. Мужчины не должны уезжать насовсем, когда другие остаются. Когда Женя, Верка, все остальные тут. Вся стройка, быть может, ухода одного человека не заметит, она держится на усилиях тысяч, но бесследно ничто не проходит,— в их душах так же, как на рабочем месте Лешки, поселится пустота, которая будет их мучить. А что чувствует он, бросая все и уезжая навсегда»?
На работу она ехала в непривычной нерабочей машине. Сплошь управленческий народ. Она думала: «Не люблю, когда в рабочих машинах всякие нерабочие тетки ездят». Перед этим она зашла в общежитие к Юрочке Николаевичу. Его самого не было, но на столе лежал сверток в газетной обертке с надписью: «Для Жени».
В коридоре управления толпился народ, многие сидели на корточках вдоль стены.
Ей сказали: «Девушка, вы нас смущаете!»
Навстречу попался ее сменщик, старый мастер Виктор Викторович, поздоровался.
— Что случилось? — спросила она, придерживая газетный сверток в кармане.
— На втором участке мало заплатили, по пять рублей, что ли... Они профсоюзом своим недовольны, им начальника сместили, но новый оказался профсоюзнее старого.
Он стал говорить, что получил нагоняй от главного инженера Саркисова за то, что у него с призмы свалилась машина. Шофер успел выскочить, но сломал руку.
— Будет планерка, мне дадут за машину,— сказал Виктор Викторович.— Мне три дня назад говорят: «Что-то у вас машины гробятся». А я ответил: «Ничего не гробятся».
Женя представила, как может ругаться Саркисов.
Она познакомилась с ним в самые первые дни, когда перешла в котлован. У нее застопорился кран при переезде с места на место, и шоферы, окружив ее, требовали, чтобы она подписала акт о простое. Она же не отпускала машины и акт не подписывала, потому что подписание акта — ЧП на стройке, начальство загоняет и съест. Так она стояла, огрызаясь от наседавших горластых шоферов и в отчаянии глядя на кран. Она молилась про себя неизвестному богу, который один мог помочь, потому что тракторист, потный и злой, матерился и ничего не умел сделать.
Она вздыхала и слушала уничтожающую ругань шоферов. Они все были правы, что кричали, но подписать акт она не могла.
Тут и появился Саркисов.
Шоферам, которые кинулись к нему, он крикнул: «Свое получите. Молчите. Ждите. В чем дело?»
Он мгновенно оценил обстановку, вскочил на кран и стал коротко говорить, куда двигаться. «Левой... Еще левой... Немного вправо... Левой — сильно! Еще! Еще, черт! Хватит».
Соскочил, как будто это было так просто, и подошел к ней. Он даже не был сердит на нее, может, он понял, что она пережила. Громко, чтобы слышали все, он сказал: «Запишите каждому три ездки дополнительно. Поняли? Три ездки, ребята хорошие, работать умеют, свое заслужили. Пусть двигают дальше. Не стойте! Продолжайте!»
И ушел.
Она потом долго думала об этом необыкновенном умении лично вмешаться, и повлиять сразу на всех, и все привести к должному порядку.
Какой нужен опыт, талант, технические знания!
Она вздохнула и подумала, что она никогда не сможет быть такой, ну такой, как Саркисов. СУЗП (строительное управление земляных плотин) рабочие расшифровывали по-своему: «Саркисов управляет земляными плотинами». Или же: «Саркисов удерживает заработную плату». Или еще: «Саркисов увольняет за пьянку...» Были всякие другие варианты.
Женя вышла из управления и решила спуститься в котлован посмотреть бригады. Она стала над скалой на стометровой отметке и поглядела вниз.
Огромная впадина котлована была заполнена туманом цвета чая с молоком. Видны были там и сям костры, весь котлован просматривался в трех цветах: черный, белый и огненный. Железо, снег и костры, размазанные по морозному туману и от этого даже не красные, а почти фиолетовые.
Женя вздохнула с облегчением, узнавая все это, и сердце ее стало освобождаться от гнетущих тяжестей, о которых она сейчас не хотела думать.
Она вспомнила, как однажды она сидела на лекции по астрономии, им показывали в рисованных диапозитивах планеты солнечной системы.
Там были ледяные скалы Юпитера, мрачные пустынные пейзажи других планет, а потом показали Землю. Женя подумала тогда: «Какая все-таки удобная наша Земля, голубая, уютная».
Наверное, такое же чувство она переживала сейчас, глядя на котлован. Он был весь виден ей отсюда, с высоты, весь и до мелочей свой, потому что она знала в нем каждый блок и каждый камень, а также то, что было раньше, и то, что будет потом. Она созидала этот котлован, и все в нем было ей послушно, она различила свою прорабку, краны и экскаватор во впадине, машины, людей.
Она любила это, понимала, и привычное, спокойное чувство объяло ее.
Через пять дней приедет Виктор, они украдут у Матрены ковшик от титана и станут из него пить чай со сгущенкой, посмеиваясь своей дерзости. Им будет хорошо.
Она посмотрела на деревянную, почти желтую, отшлифованную дождями лестницу, спускавшуюся отвесными зигзагами на сто метров вниз к нулевой отметке, и весело подумала: «Сейчас можно все. Сейчас ничего не случится».
Она легла животом на качающиеся перильца и понеслась вниз, притормаживая и обжигая руки.
— Дура! — крикнули сверху. — Разобьешься!
Темная эстакада, опрокинутая сейчас набок оттого, что Женя лежала на перилах, снег, скалы, огни и железо — все неслось ей навстречу, угрожающе поворачиваясь перед глазами.
Она словно ошалела от своего счастья, от любви, и с ней действительно ничего не случилось.
На повороте она притормозила, точно приземлилась на деревянную площадку. Прыгнула, замерла, еще раз поглядев вниз. Ей вспомнилось, как один московский кинооператор говорил, что теперь нечего здесь снимать. Вроде бы стройка потеряла свой эффектный вид. «Вот он-то действительно дурак или слепой»,— подумала она и опять понеслась на перилах вниз, а они пищали и гнулись под ней, и сердце ее замирало.
Потом была планерка, где разбирались причины аварии с какой-то машиной и разное другое, чего она не знала.
Когда все кончилось, Саркисов сам подошел к ней и сказал быстро:
— Вам, барышня, выговор! — Каждое слово Саркисова для нее что-то значило, он понял это сразу и поправился: — За что? За то, что носите брюки. Вы же теперь замужняя женщина, пора переходить на платье.
— Это мое дело, что носить,— сказала она ему.
— На планерке спала? — спросил неожиданно он, улыбаясь. Это была самая настоящая, хорошая его улыбка.
— Мучилась,— созналась она и показала руку.— Вот. Искусала. Сидела и кусала, чтобы не спать.
— А блоки видела, как разнесло? — спросил он.— Пойдемте посмотрим?
За неделю до ее свадьбы случилось вот что: в блоке раздался треск и стала гнуться и падать опалубка.
Она перепугалась, прогнала из блока всех рабочих, чтобы не рисковать, и осталась одна. Когда трещало, она вся вздрагивала и обмирала. Но больше ничего не отвалилось. Рабочие стали называть эти блоки «пузатики».
Они шли по котловану, и Саркисов спросил, показывая на опору:
— Твое пузо?
— Не мое, а опорино,— отвечала Женя.
— Нет, твое,— настаивал Саркисов.— Сами будете и исправлять. Как? Это меня не интересует. За это увольняют, вот за такие пузы, поняла?
Она разозлилась на него и вышла на дорогу. Остановила МАЗ, увидела, что шофер с ее участка, и попросила: «На правый берег, только быстро».
Машина грохотала, как камень, сорванный со скалы, тайга летела черная, уже сливаясь с ночью. Она сидела и думала о том, что Саркисов понимает, как для нее важно все, что он ни скажет, и мог бы в первый день не грубить ей. Потому что... Потому... А что «потому что»? Она старый работник, с нее требуют, потому что с нее должно требовать, а Саркисов вообще ни с кем иначе не разговаривает. СУЗП: «Саркисов увольняет за простой... Саркисов уволит за пузатиков».
Она все понимала, но все еще злилась на него. Только с середины пути почувствовала, что отходит, и попросила шофера:
— Теперь обратно, на врезку.
Уже подъезжала, когда пришли взрывники, они разыскали ее, чтобы уточнить участок взрыва.
— Я тоже пойду взрывать,— сказала она мастеру взрывников, и тот промолчал. Она знала, что взрывники не любят брать женщин. Примета такая: то ли шпуры не взорвутся, то ли еще что. Но она решила про себя не уходить.