— В чем же?
— Приеду — скажу,— ответил Виктор.
— Приедешь ли? — невинно произнес Чуркин, откидываясь в кресле и с насмешкой рассматривая Виктора, оценивая его хороший рост и простое, чистое лицо с большими серыми глазами. Виктор не умел лгать, и глаза его не умели лгать, и все-то в них можно было увидеть.
— Приеду, наверное,— ответил он, пожимая плечами.
Чуркин вдруг расхохотался. Он бил ладонью по столу и громко смеялся, покачивая головой.
— Ничего у тебя не выйдет! — воскликнул он восхищенно, почти дружески.— Глупость это — искать на Соколовке работу. Где вы там с Женей будете работать, ну где?
— По-моему, я ничего такого и не сказал,— пробормотал смущенно Виктор.
— Ладно, поезжай! — сказал Чуркин и стал звонить в экспедицию Тане Уткиной, чтобы узнать насчет машины.
— Таня, нужно прихватить на Соколовку одного человека. Нашенский, горкомовский, да вы его знаете. Два десятка комсомольцев словно на Марсе живут; мы о них и понятия не имеем... Значит, договорились?
Чуркин закрывает трубку рукой, говорит Виктору негромко:
— Ничего у тебя не выйдет, вот посмотришь. Я уже пытался в свое время удрать на Соколовку, у меня тоже ничего не вышло. Глупость это... Ладно, спасибо, Таня,— сказал он в трубку.
— Узнай, что там с Голубевым? — попросил Виктор.
— Что там с Голубевым случилось? — спрашивает Чуркин.— Откуда знаю? Так ведь нам все известно, на то горком и есть пуп земли.
Чуркин слушает, кивает головой:
— Да. Да. Да. Да. Да-да. Все понял. Спасибо, Таня.
Он говорит Виктору: «То-то»,— и рассеянно стучит по столу пальцами. Будто вспоминает, что тот еще здесь, говорит:
— Действительно, сотрясение мозга было у Голубева. Поскользнулся, как говорится, на ровном месте. Вроде бы спасла шапка. Лежал в больнице, вчера оттуда сбежал, не долечившись, потому что у них в экспедиции трудные дни наступили, комиссии разные.
Чуркин еще говорит:
— Ну, езжай. А то передумаю. Дел накопилось много. Поляки приезжают, нужно вот делегата послать на Всесоюзный съезд молодых строителей. Думаем Мухина, а может, он даже в Индию поедет, вчера на партбюро его кандидатуру обсуждали... А тебя корреспондентка из Иркутска искала, хочет о ЛЭПе порасспросить. Позвони ей в гостиницу. И езжай на свою Соколовку, а то передумаю. Ну, пока.
Чуркин кричит вслед:
— Не забудь позвонить корреспондентке, все-таки пресса, ею пренебрегать не следует!
С корреспонденткой Виктору встречаться не хотелось: он обрадовался, когда в гостинице никто не подошел к телефону. Но часа через два, что ли, она сама позвонила ему в горком и договорилась о встрече. Ее звали Вика Петровна.
Вечером она приехала к ним в общежитие, пила чай, расспрашивала о ЛЭПе. Была она небольшая ростом, черненькая, миловидная. Видимо, она умела нравиться людям и знала это.
Виктор рассказал ей про Олега, про других ребят и про Карпыча. Упомянул об отце погибшего Витьки, который приезжал за вещами сына. И про то, как он разговаривал со Шварцем.
Про себя Виктор думал: «Взяла бы да съездила на ЛЭП, что ей толку от моих рассказов».
Вика Петровна сказала:
— Это все очень интересно. Я сама бы съездила, но пурга дороги перекрыла. Помогите мне и напишите, что вы там видели и делали.
— Ничего я там не делал,— сказал Виктор.— Что я мог делать, если погиб их товарищ? Вы не представляете, как это было тяжело видеть.
— Вот об этом и напишите. Это же интересно,— говорила Вика Петровна.— И про недостатки, какие там есть. Если это поможет ребятам, то почему вы отказываетесь?
«Ей интересно,— думал Виктор.— Посмотрела бы, как оно бывает на самом деле». Вике Петровне он сказал:
— Я не отказываюсь, я завтра уезжаю на другой объект.
Вика Петровна посмотрела на молчавшую Женю и сказала:
— Нет, вы уж пожертвуйте временем, это займет не так много. Я вас очень прошу.
В конце концов Виктор что-то написал ей про ребят, про погибшего Витьку. На следующий день он уехал на Соколовку и больше с Викой Петровной никогда не встречался.
Колонна состояла из трех машин. Шофера звали Коля. Молодой, но опытный, на Соколовку пробивался не в первый раз.
Жизнь у Коли была весьма прозаична. Сгонял машину, измок как сукин сын, выпил в столовой стакан ледяной, почти каменной на вкус водки, послушал радио перед сном. Закусил свиной колбасой, которую жена завернула. И снова дорога, а жена небось ждет. Как все жены.
— Фу, черт! — говорит Коля и останавливает машину. — Фу, чуть не задремал. Ну, вы!.. Вы погуляйте, я сейчас...
Он опускает голову на баранку и спит. Полчаса ровно. Пока едущие в кузове рабочие разминаются и ходят оправляться за обочину.
Потом машина останавливается у какой-то избушки около моста. Выскакивает тетка, орет, что не там поставили машину.
В избе на полу стелют полушубки, и все ложатся в ряд.
Виктора затемно будят, при тусклом фитиле, в полумраке он отыскивает шапку и помятый полушубок. Выходит на улицу и садится в свою машину, чтобы подремать в теплой кабине.
На второй день они приезжают на место.
Небольшая деревня с окнами на Ангару, посреди магазин, клуб. У клуба машины остановились. Виктор вылез из кабины, разминая затекшие ноги, и вдруг увидел бегущую ему навстречу Анну Ивановну, которая накидывала на ходу шаль.
— Я смотрю — машина, а тебя-то не вижу,— говорила она, смеясь и показывая рукой, куда идти.— У нас в клубе камералка, а с Васей моим, слышал, беда какая? Из больницы-то он удрал, а что толку, работать и напрягаться ему нельзя, а разве тут дадут отдохнуть? Таня Уткина вчера прилетела, говорит, комиссия из Москвы назначена. Ты ведь Таню должен знать, она на свадьбе была!
Анна Ивановна рассказывала дальше, как все случилось, как поехал Василий Иванович в Соколовку вместе с заместителем Семеновым, засиделись в райкоме партии, а возвращались поздно, он поскользнулся и упал головой навзничь и потерял сознание. Голубева перенесли в гостиницу, потом отправили в больницу. Врачи сказали, что пролежит он не меньше месяца, а вообще его счастье, что шапка смягчила удар, могло быть куда хуже. Потом его перевезли домой. От дома, где он обещал врачу отлежаться, все-таки ближе ко всем делам.
Василий Иванович в пижаме встретил Виктора у порога, обнял, помогая раздеваться, подвел к столу, за которым сидела Таня Уткина. Виктор ее сразу узнал, поздоровался.
Появилось вино и стаканы, в то время как Голубев объяснял, что пить ему, конечно, запретили, какие-то вредные пары образуются под черепной коробкой. И он не пьет, изредка разве рюмочку, да что за рюмочка, посмотришь и скажешь, что никаких паров с нее не наберется. Вот в сорок седьмом году...
Таня Уткина и Анна Ивановна смеялись. Таня сказала, продолжая, должно быть, ранее начатый разговор:
— Василий Иванович, а если не залезать в глубь, так сказать, веков, что мы можем сейчас предложить комиссии?
Голубев отодвинул от себя тарелку, вилку, теперь вдруг мешающие ему, сказал:
— Вы там, в Ярске, как за границей живете. Растянули экспедицию на сто пятьдесят километров, а теперь подавай результаты. А вы сами подите да возьмите,— говорил он, уже раздражаясь, проводя рукой по лицу.— Нюра, ты Семенова не позвала?
— Я просила его зайти,— сказала Таня.
Виктор сидел и слушал.
За окном начинает дымить ветер, видно, как он сламывает с крыши пласты снега.
Пришел Семенов, сел на край табуретки, стал слушать. Был он не брит, тощ, даже неприятен лицом.
— Придвигайтесь,— сказала Таня Семенову.— Чего вы как дальний родственник? Ну, вы знаете, Семенов, сроки те же, а неприятностей вам прибавилось.
— Нам бы еще пару месяцев,— ответил Семенов простуженным голосом.
— Если бы они лежали у меня в кармане, я вынула бы и положила на стол,— перебила Таня.
Виктор почему-то подумал, что ей трудно будет выйти замуж. Наверное, сотрудники боялись ее некроткого нрава.
Анна Ивановна не вмешивалась в рабочие разговоры. Но сейчас она вдруг сказала:
— И говорят и говорят, открыли говорильню. Зачем больного-то мучить? И гости у нас.
— Да, понимаю,— сказала Таня, весело взглянув на Виктора.— Представители младшего поколения, так, что ли? Молодость — такой недостаток, который с годами проходит. В этом я убедилась на собственном опыте.
— Мы их не догоним, а они нас всегда,— сказал Голубев, успокаиваясь.— Нюра, нам чайку.
— Вы с буровиками ехали? — спросила Таня Виктора.
— Да, насчет буровых,— опять заговорил Семенов своим простуженным голосом.— Буровые у нас все и. о., нанимаем на собственный страх и риск. Это как?
— Буровики сюда косяками не идут,— согласилась Таня.
— Гм, не идут! Эти-то скоро побегут!
— Ладно, Семенов,— сказала Таня, поднимаясь.— Я предлагаю завтра с утра поехать, осмотреть створ, а сейчас, как говорится, на боковую. А?
Таня быстро оделась и ушла.
— Знаете,— сказал Голубев, называя вдруг Виктора на «вы». Он расхаживал в трусах по избе, — знаете, среди гор Гиндукуша, почти у самой границы, до революции было царское имение. Там образцово вели хозяйство, и для его нужд в 1906 году австро-венгерская фирма на реке Мургаб построила одну из первых, а может, самую первую электростанцию в России. Как вы думаете, какова была ее мощность?
Виктор не знал и потому пожал плечами.
— Четыре тысячи киловатт,— сказал раздельно Голубев.— Я видел эту станцию: поразительно допотопное сооружение.
Виктор лежал на полу у печки, на спальном мешке из собачьих шкур, вывернутом для тепла мехом наружу. Голубев тоже улегся, выкатив большой живот вверх и глядя в потолок.
Виктор посмотрел на него, подумал: «И чего он мне про какую-то гидростанцию рассказывает? Спросил бы про Женю лучше. Ведь это его действительно интересует».
Виктор закрыл глаза, и перед ним завертелась дорога. Слишком долго он смотрел на дорогу. Он стал думать о Жене, всплыло между неотвязных, мельчайших впечатлений ее лицо. Он стал вспоминать в подробностях эти несколько прожитых вместе дней, смутное беспокойство зародилось в нем. То, чего он не разглядел вблизи, стало видно издалека. Она показалась очень беззащитной, уязвимой — отовсюду могла прийти к ней опасность, даже от тяжелых ее снов. Она не берегла себя, делала что не положено. Но ведь кто-то должен быть рядом, когда ей трудно.