Посыпались всякие приказы, инструкции, участились комиссии, решено было провести на стройке месячник по технике безопасности.
Она написала первый в своей жизни приказ о нарушении техники безопасности в управлении береговых плотин.
Отпечатав текст красиво на машинке, она понесла приказ к Саркисову. Тот взглянул, сразу сказал:
— Такой приказ не пойдет.
— Почему?
— Нельзя же писать так категорично! Милая Евгения Васильевна, мы что, милиция?
Глядя на нее будто бы с уважительным любопытством, но насмешливо, он отправил ее переписывать, повторив: «Мы с людьми работаем, нужно им объяснить, привести примеры и так далее».
Женя ушла, но свое зло она излила на Терещенко, бывшего начальника. Уж она-то знала, какие безобразия у него творились.
Женя нашла Терещенко в прорабке и предложила подписать предписание — список всех неполадок по технике безопасности, замеченных на его участке. Подписать такой список — все равно что высечь самого себя. Женя это понимала, она бросила листок ему на стол, сказала: «Подписывайте да поскорее».
Про себя же добавила: «Полицай проклятый... Я тебе дам жизни, на тебя еще никто не кричал, так я возмещу этот пробел! Может, через месяц, когда я сдам дела и снова перейду на участок, ты на мне отыграешься, пусть».
— Это не я должен подписывать,— сказал Терещенко и отбросил бумагу. Будто бы небрежно. Он ненавидел Голубеву до того, что не мог глядеть ей в глаза.
Юрка Половников, известный балагур, присутствующий при этой сцене, сказал:
— Евгения Васильевна, смотри, таким бюрократом станешь, что от мужа будешь требовать разрешения за подписью начальника, когда захочет обнять. А если опоздал муж на час — пиши объяснительную, еще опоздал — выговор с корректировкой расчета.
Все засмеялись, и Женьке было бы смешно. Юрка ее всегда смешил. Но сейчас все было по-другому. Может, Юрка и рассказал это для того, чтобы чуть ослабить конфликт: Терещенко он не любил, как и все на участке.
— Вы должны подписать и подпишете,— сказала Женька, стараясь говорить как можно спокойнее.— Техника безопасности у вас всегда была не на высоте. Хватит отыгрываться на рабочих. Если вы меня не слушали как мастера, то будете слушать как инженера. Я получила полномочия, и я использую их! Не хотите подписывать — примем другие меры. До свидания.
По совести говоря, Женя и сама не знала, какие еще другие меры можно было принять. Она была уверена, что таких, как Терещенко, надо расстреливать.
Юрка крикнул с восхищением:
— Ну, теперь техника в опасности!
И Терещенко вдруг сразу испугался, в нем сработал механизм, который не разрешал спорить с начальством, кем бы оно ни было представлено. Женя была для него начальником. Он ничего не понимал и никогда не сможет понять тех принципов, которыми руководствовалась Женька. Он лишь понял, что она может стать опасной для него. И хрипло сказал: «Я сейчас... подпишу». И за это она также презирала его.
— До свидания, нам еще придется встречаться,— сказала она, уходя.
Он понял, она обещала ему нелегкую жизнь.
— Да, да, еще бы! — крикнул Терещенко. В голосе его звучала угроза.
Женя шла от него, поражаясь тому, на что она решилась: где-то в душе ее постоянно жил страх перед Терещенко.
— Он теперь меня со свету сживет, попадись я ему в руки,— сказала она вслух, весело холодея от такой мысли.
Такой же эффект произвело ее появление в бюро по технике безопасности в центральном управлении, которому она теперь подчинялась. Она с ходу наговорила своим начальникам всякого о недостатках в их работе, перечислила нехватку литературы, плакатов, рукавиц...
Они, проглотив обиды, соглашались, не могли не соглашаться, потому что шла та самая кампания, которую они же и затеяли. Когда Женя уходила, слышала, как про нее сказали: «Оголтелая какая-то, сразу видать, новая».
В записной книжке у нее появились записи: «Дать Виктору Викторовичу книжки по технике безопасности. В отделе снабжения: защитные очки, спецодежда для Ю. Половникова. Позвонить механику Соколову: не работает сигнал на кране. Герасимову напомнить об экзаменах, а Виноградскому — почему не включен вентилятор. Перила и переходы!!!»
Сигнал не работал на кране давно, вместо него крановщик высвистывал на губах такие мелодии, что его стали звать музыкантом.
— Не хватало только симфонического оркестра,— сказала Женя механику.
Половников же Юрка был мастером с третьего участка, любимцем Саркисова. У Половникова вид разбойничий: черноволосый, с большими, очень наглыми глазами, которые могли становиться бархатными и даже нежными, если в этом появлялась необходимость. Он будто бы был из цыган или же врал про себя, он смешно умел врать.
Саркисов специально оставлял его в ночную смену, когда было труднее всего доставать машины. Половников извелся на этих дежурствах. Как-то он решился позвонить Шварцу в три часа ночи. Тот подошел сразу, наверное, не спал. Юрка тут же загнул ему целую речь: «...Мы, комсомольско-молодежный участок, обязавшийся... к пуску... Простои, кубометр бетона стоит 36 рублей...»
Через четверть часа пришли машины и ходили как миленькие всю ночь.
Половников не просто изобретателен, он талантлив, подражает любым голосам, его талант идет на пользу третьему участку. Он умеет говорить голосом Шварца, Лялина, Чуркина, Саркисова и многих других. Однажды он до ночи проторчал на бетонном заводе и никак не мог попасть домой. Использовав все возможности, он голосом Шварца вызвал его личную машину и поехал на ней как ни в чем не бывало.
Все номера телефонов он также знает на память.
Самый большой дефицит на стройке — телефонный аппарат. Самый большой специалист по их доставанию — Половников.
Юрку вызовут, скажут: вот-де нужен аппаратик. Он только спросит: «С кругом или без круга?»
Не так давно третьему участку потребовался тепляк для геологов. Но сколотить его заново — нудное дело. Лишние рабочие нужны, время. Половников решает иначе. Берется тягач, и на глазах всего честного народа зацепляется тепляк Терещенко и волочится на третий участок. Сам Терещенко заметил пропажу поздно, когда, вернувшись, обнаружил лишь черный квадратный отпечаток на снегу да недвусмысленные следы, ведущие к Половникову. Он нагнал будку пешком, когда она пересекла границу котлована и была на середине пути в гору.
До черта злой, запыхавшийся Терещенко тут же всыпал трактористу. А тракторист был человек пожилой и положительный, во всей этой махинации с тепляком он ничего не понимал. Он подал заявление Саркисову, Евгении Васильевне (то есть технике безопасности!) и в товарищеский суд.
Терещенко еще оказался и виноват. А между тем, пока шел суд да разбирались в обидах, тепляк оставался стоять на середине горы, меж двух участков. Половников выждал время, а потом подтащил его к себе.
В кабинете Саркисова, при Жене, Терещенко кричал, жалуясь на разбойничьи выпады Половникова, называл его то скифом, то варягом, то ханом Батыем. Но в конце он сказал, смягчившись:
— Если тебе что-то нужно, приди скажи. Может, я и так дам.
Половников запомнил эти последние сказанные впопыхах слова и вечером пришел к Терещенко. В лице его были покорность, раскаяние, почти самоунижение. Он попросил тягачок кран передвинуть. Терещенко покорил скромный вид Половникова, униженные нотки в его голосе. Он разрешил взять тягачок и добавил:
— Вот так всегда проси, будет лучше, понял?
— Да, конечно,— согласно кивнул Половников и увез тягач. Кран же нужно было тащить в гору, работы минимум часов на восемь. Терещенко хватился не скоро, ахнул, когда увидел свою промашку, но изменить ничего не мог. Сам разрешил.
Саркисов умирал от смеха, когда ему рассказали этот эпизод, а Терещенко со слезами на глазах кричал, что Юрка сорванец и бесштанник, он бы с ним не так поговорил, была бы на то его власть!
Женя слушала, думала, что он со многими бы свел счеты, дай ему эту власть. Половников же умел работать, в условиях Ярска нужны были Половниковы; Саркисов и другие понимали это.
В конце марта Верка уехала из Ярска. С ней уезжал Юрочка Николаевич. Он никак не объяснял свой отъезд, решил поехать, и точка. Но все понимали, что едет он из-за Верки.
Накануне собрались их проводить, пели песни, желали Верке удачи. Она была спокойна, улыбалась, а с Женькой выпила за встречу:
— Напишешь? — спросила Женя.
— Да, конечно,— отвечала Вера и предложила выпить за то, что она, Женя, тоже приедет в Красноярск.
— Через год,— говорит Вера,— здесь будет уже неинтересно, приезжай, я все устрою.
— Мы с Виктором приедем,— отвечала Женя.
Конечно, надо было быть слепым, чтобы не заметить, что Вера в разговоре совершенно игнорировала Виктора и даже приглашала будто одну Женю. Словно она не знала, что Женя не станет одна выбирать место будущей работы, а все решат они вместе с мужем. Если бы то не был последний их разговор, Женя не преминула бы прямо сказать об этом. Сейчас же она только упомянула имя Виктора: ведь Верка уезжала. От такого спокойствия подруги, от ее улыбки и от веселых песен Жене стало совсем грустно. Юрочка Николаевич был, как всегда, молчалив, много ел и пил. Женя подумала, что Верка за ним не пропадет.
В середине вечера Женя извинилась и ушла. Лежа дома на койке, она заплакала, теперь даже не из-за Верки, которую в общем-то оправдали при расследовании аварии. Она плакала от жалости к себе самой.
...Вдруг ей понадобилось выметать из комнаты сор. Она веником выбросила его в коридор и подогнала к соседской двери. И обомлела. Прямо перед ней стояла Матрена, глядя в упор. Сердце упало глубоко, она проснулась и решила тут же техничку из сна убрать.
Она прикрыла дверь в комнату, махнула веником по полу, расшвыривая мусор и решая для себя, что никого вокруг нет. И снова испугалась, из-за угла через открытую щелку двери на нее угрюмо смотрела Матрена. Женя испугалась, что никто ее не защитит и Матрена хочет ее убить. Это видно по глазам, и она, Женя, обречена. Проснулась, вздохнула, влезая в куртку, в шапку, пошла в магазин купить хлеба и сгущенку.