— Как может исказить лицо фотография,—сказала она.
— Эй, Бабченко, Бабче-н-ко! — закричала Нинка резво.— Ты обиделся, что тебе не дали ордена?
Тайга молчала, ребята смеялись.
— Нам тоже не дали,— сказала Кира Львовна.
— Слышишь, Бабчен-ко? Нам тоже не дали ордена! — орала Нинка.
— А я бы и сама не взяла,— вдруг сказала Женя.
— Как же не брать, когда дают? — воскликнула Нинка, вытаращив ярко-голубые, будто нарисованные, глаза. И Кира Львовна добавила:
— Ведь он не виноват, что ему дали, он лучше нас, вот ему и дали!
Так, переговариваясь, они двинулись по тропе.
— Вы поймите,— говорила Женя недоуменно, почти испуганно.— Вы поймите, ведь ему придется сюда вернуться, к рабочим, к товарищам. И будет получаться так: все вместе строили, а один получил?
— Господи! — воскликнула Нинка.— Хоть бы наградили, хватай и беги, пока не раздумали... Рахмашенька, ты получишь у меня орден? Или тоже готов отказаться из высших соображений?
Женя молчала, смотрела себе под ноги.
— Нет, я получу,— отвечал Рахмаша очень уверенно и серьезно.— Кончим строить, будут представлять всех к награде, наверное, и меня представят.
— А сейчас? — спросила Нинка.
— Я не тороплюсь,— сказал он.— Все, что мне положено, от меня не уйдет.
— И ты не завидуешь Генке?
— Нисколько,— ответил он, пожав плечами, и посмотрел на Женю.
Они стояли теперь высоко над Ангарой, и тут на крутом берегу бросили наземь сумки, одеяла. Кто-то позвал пить березовый сок.
— А какой он? — спрашивала Нинка.— Его действительно можно пить? Он сам течет? Он густой?
Виктор ножом подрезал кору березы, лезвие стало влажным. Первые мутные капли упали на землю. Женя встала рядом с ним на колени, слизала с коры сок. «Как вкусно! Но сок молодой березы всегда горчит».
Славка орудовал у другого дерева, Нинка суматошно вертелась вокруг него, вопила:
— Сейчас польется! Банку, скорее банку!
Капли холодной березовой крови теперь обливали ствол, захлестывая, как половодьем, любопытных муравьишек. Женя приникла к надрезу губами, щека у нее стала белой от коры. Увидев, что Кира Львовна с Нинкой сосут конфеты, она воскликнула:
— Но ведь так нельзя! У этого сока слишком тонкий аромат. Он же весной пахнет, нет, глубиной весны, вот как...
Славка нашел камышовую трубку, которую сразу же прозвали «трубкой мира», с шипением втягивал сок вместе с воздухом. Нинка просила: «Дай мне, Славочка, полжизни за один глоток!»
Наконец она выхватила трубку и, припав к березе, стала тянуть сок.
Даже Славка загляделся на нее: так она была хороша! И Нинка знала это, но ей хотелось, чтобы все ее видели такой, и Виктор тоже. Она, косо взглядывая в его сторону, спросила:
— Витя, от Лялина тебе крепко досталось?
— Нет,— отвечал он.— Мы хорошо разговаривали.
— О чем же все-таки? — спросила Кира Львовна, которая мельком слышала о Викторовых делах. Она переходила от березы к березе, тычась соломинкой в каждый надрез.— О чем вы разговаривали? Об этой твоей статье?
— Да,— отвечал с неохотой Виктор.
— Он упрекал тебя?
— В какой-то мере.— Виктор поморщился, вспомнив сразу весь разговор. Чувство неудовлетворенности собой, собственной несостоятельности коробило его. Ему было противно вспоминать это.
— Эй! — закричала Нинка.— Тут жук приполз и пьет... Все пить хотят!
— Что я? — сказал Виктор с отчаянием.— Пустое место. Что от меня зависит? Решительно ничего. Одни разговоры. Надоело.
— Как это, что от тебя зависит? — спросила Женя, отрываясь от березы, удивленно глядя на Виктора.— А от кого же тогда зависит?
Он пожал плечами.
— Ну, правильно,— сказала Кира Львовна,— вот, например, что от меня зависит? Ровным счетом ничего.
— Но от кого же тогда? — спросила Женя.
— ...Есть я тут или нет,— продолжала Кира Львовна,— совершенно безразлично. Верка уехала, а что изменилось?
— Я изменилась,— ответила Женя. — И все изменилось.— Она подумала, что Генка бы ее понял. А здесь никто, даже Виктор, не хочет ее понимать.
— Вы спросите Рахмашу, у него на этот счет особое мнение,— сказала Нинка. Но так как все молчали и Рахмаша, молчал, Нинка проговорила: — Он считает, что все зависит исключительно от него самого. Вот он поставил себе целью стать начальником участка и станет, вы сами увидите.
Нинка сказала так, совсем не думая обижать Севу, она даже, наверное, гордилась, что Рахмаша умеет быть таким.
— Гомо пропонет ет деус диспонет,— произнесла с усмешкой Кира Львовна. — Человек предполагает, а бог располагает!
— Вот именно,— сказал Рахмаша.— Ничего никому не известно.
Женя вспомнила, как перед праздником Саркисов настойчиво предлагал ей переходить на участок уже прорабом. Женя упорствовала.
— Да что вы боитесь? — говорил Саркисов.— Я из института пришел и через семь месяцев был начальником участка!
— Не смогу,— сказала она.
— Трусите, Евгения Васильевна?
Женя молчала. Если бы разговор был только о ее чувствах! А то пострадает дело, вот чего она боялась.
— Боитесь не справиться? — допытывался Саркисов.
— Не знаю,— сказала она.— Если бы была уверена в себе, пошла. У нас же есть действительно заслуживающие повышения мастера, Виктор Викторович хотя бы, он столько строек прошел.
Саркисов больше ни разу не заговаривал на эту тему, но она знала, что он помнит ее слова.
Все стали разбредаться кто куда, потеряв интерес к березовому соку. Склон реки был теплый, каменистый, в голубых подснежниках. Сосны на опушке отливали серебром, серебристыми были цветы и камни.
Женя сказала Виктору:
— Когда мне бывает трудно, совсем невмоготу, я так вот посмотрю на Ангару, на плотину...
Он молчал.
Замолкла и она.
Так в их совместной жизни было впервые. Если не считать того маленького разлада, который произошел на дороге, когда они смотрели ледоход. Но между тем случаем и этим была неуловимая связь.
— Что с тобой? — спросила она.— Я не понимаю, что с тобой?
— Я и сам не понимаю,— отвечал он.
Женя молчала, и он сказал нервно:
— Наверное, мы не всегда зависим от себя. Кругом столько всего...— Он искал нужное слово.— Всего... Разного, которое изменяет нас, влияет на наше настроение... Ну, и на характеры. От этого невозможно никуда деться: ни уйти на маевку, ни бежать в нашу комнатку...
Он повторил: «Никуда нельзя деться!» И замолчал.
Женя слушала его и впервые подумала, что она не сможет его понять так, как понимала Генку в трудные минуты его жизни. Почему она вспомнила о Генке, она тоже не знала.
Крохотный жучок терпеливо сидел на оставленной в березе соломинке, опустив усы в прозрачную каплю. Но капля сорвалась и упала. Жучок удивился, нащупал новую, но и та капля, увеличившись, сорвалась в траву.
Жучок ловил капли, сердился или недоумевал, шевеля усами. Потом и он уполз.
За широкой долиной реки, поперек неба, легла темная полоса, надвигаясь и растворяя в себе дальние горы.
Вдруг налетел ветер, такой неожиданно сильный, будто волна от дальнего взрыва. Прямо с голубого еще неба посыпался редкий снег.
— Ура, да здравствует маевка! — крикнула Кира Львовна, размахивая бутылкой вина.— Женатики, идите вино пить!
Они разлили по стаканам вино. Стали орать тосты за тайгу, за Ангару, за Генкину медаль. Потом сквозь деревья посыпался настоящий снег, и все выпили за снег, а Славка сказал:
— На Первое мая могло быть и теплее.
— ...Бьет девчонку дрожь, замочила все юбчонки, идя через рожь! — кричала Нинка со стаканом в руках.
Деревья на глазах побелели. Темная земля оставалась там, где они только что топтались, и Рахмаша заметил, что здесь скоро начнут прорастать цветы.
— За цветы! — крикнула Кира Львовна.
— Я тоже за цветы,— сказала Женька.— Только за первые, они самые смелые, правда? Они как весенний сигнал к теплу, а сами они погибнут от такого вот снега.
— Я сейчас погибну от такого вот снега! — крикнула уже захмелевшая Нинка.— Вы знаете, где моя погибель? Думаете, в сундучке, в хрустальном яичке, на кончике иглы? Как у Кощея Бессмертного? Она в этом снеге, который испортит мою прическу!
Снег сыпал вовсю, и, хотя он был белый, вокруг стало темно.
Проваливаясь в рыхлом снегу, стали они искать дорогу.
— Идите за мной,— сказала Женя, оглядываясь и высматривая Виктора. Она пошла, точно зная, что все непременно пойдут за ней. И в самом деле, они пошли за ней, потому что все равно нужно было куда-то идти.
Женя, не оглядываясь, шагала прямо по снегу, загребая его в новые сапожки, другие старались ступать по ее следам. Вдруг она оглянулась, увидела рядом лицо Виктора. Он пытался ей улыбаться, но она понимала, что он замерз. Она сняла с себя шерстяную шапочку и надвинула ему на голову. Также сняла и варежки и стала натягивать на его руки. Засмеявшись, она сказала:
— Вы, мужики, были всегда слабее нас!
Снег стелился параллельно земле, был он плотный, как стена. У Киры Львовны на бровях наросла сосулька, и целый сугроб в волосах. Рахмаша загораживал галстуком лицо, а Нинка закрывала глаза руками и спотыкалась. Но страдала она, кажется, не от холода, а от своего безобразного, как ей казалось, вида, время от времени у нее вырывалось: «Я как мокрая курица!»
Женя вела всех по снегу, и они шли за ней. Они думали, что она знает, куда идти. Она не знала пути, но вдруг кончились деревья и встал перед ними двухэтажный дом. Кто-то выскочил на них из белого мрака, в пиджачке и с транспарантом в руках, призывающим к дружбе между народами.
— Это какой квартал? — спросила Женя.
— Кажется, восьмой, но точно сам не знаю.
Человек пожаловался, что целый час не может найти свой дом, хотя ходит где-то рядом.
— Мне нужна парикмахерская, перманент, химическая завивка и покраска волос,— сказала Нинка, она была совсем пьяна.
Славка сказал:
— Половина праздника Первое мая, а другая половина — седьмое ноября.