— Я приеду! — закричал он, но вряд ли она его слышала.— Я приеду, и все будет хорошо!
Теперь и он отстал. Возвращаясь, услышал, как Анна Ивановна сказала:
— Хорошо, что Таня Уткина едет с этим поездом. Я попросила последить за Женей. Все-таки четверо суток.
Через два дня Голубевы уехали в Кисловодск. Виктор заказывал для них такси. Бабку они отправили к брату. Перед выходом они сели в прихожей на ступеньки внутренней лестницы. Так они всегда делали, когда покидали этот дом. Виктор видел их сутулые спины, седые затылки. Они посидели мгновение, встали и уехали.
В Ярске все было по-прежнему. Только не было Матрены. Рассказывали, что однажды пришел в общежитие мужчина. Матрена взвыла на весь дом и бросилась ему на шею. Оказалось, что это ее муж, только что освобожденный из тюрьмы. Никто и не знал, что у Матрены есть муж. Она тут же уволилась и уехала с ним, а куда — неизвестно.
Так бывает на стройке. Люди уезжают, приезжают и снова исчезают неведомо куда. И никто о них не вспоминает.
Женя, как приехала, бросила чемоданчик, побежала звонить в управление.
Саркисова не было, но ей сказали, что выходить на работу она может завтра с утра, что на участке не хватает мастеров и ее ждали.
— Я могу выйти хоть сегодня,— произнесла она.
— Ну, выходите сегодня,— ответили ей просто.
Наскоро накинув плащ, натянув резиновые сапоги и замотав голову платком, пешком через весь Ярск она направилась к котловану.
Был серый, мглистый день без дождя. Налетал холодный ветер, трепал на ее плащике капюшон, задувал то в спину, то в лицо.
Это была настоящая осень, преддверие зимы. Женя куталась и прятала загорелые руки в карманы. Она торопилась скорее пройти бесконечную улицу, боясь встретить кого-нибудь из знакомых. Ей хотелось избежать разговоров и объяснений, тяжелых для нее.
Миновав два новеньких корпуса гостиницы, двухэтажных, зеленого цвета, мимо редких сосен, еще торчавших на окраине Ярска, она вышла на изрытую машинами дорогу, пошла, почти побежала под горку вниз, к видневшемуся вдали котловану.
Несколько раз ее настигали машины. Она отступала в сторону, но не оглянулась ни разу, не высматривала знакомого шофера.
Дорога заняла полчаса или чуть побольше, но она не почувствовала времени, как не чувствовала усталости. Ею владело нетерпение, хотелось быть скорей там, где ее ждут, там, где все свое, где она сможет думать только о работе.
Не доходя, до управления, она свернула на участок и пошла, увязая в грязи. Внезапно остановилась она перед блоками-пузатиками, вспомнила, как она переживала из-за них, теперь бы это показалось ей смешным. Она видела поднявшуюся массу береговой плотины, новые опоры, свою прорабку. Но она пошла дальше, туда, где, собственно, был сам котлован.
По сваренной железной лестнице, шестьсот с чем-то ступенек, Женя поднялась на самый верх плотины — сердце ее, казалось, вот-вот разорвется от быстрого подъема.
В одно мгновение она охватила взором горы, и тайгу на горах, и широкое русло реки, свинцово-серой сейчас под низким небом.
Рушились последние времянки на правом берегу, скапывались огороды, люди уходили в новые дома, оставляя все прежнее морю. И в самом разрушении их жилищ было новое, что должно было последовать за этим и изменить жизнь к лучшему. Даже сюда, на такую высоту, доносился дикий рык бульдозеров, вгрызающихся в бревенчатые дома.
От верхового порывистого ветра скрипели деревянные перильца. Женя подошла к краю, придерживая на голове платок и глядя вниз. Пропасть, огромная, ледяная пустота была между ней и всем остальным.
Слегка покачнулись перильца, и она отшатнулась, испугавшись, не в силах вдохнуть воздух. Не оглядываясь, она торопливо спустилась вниз и пошла к своему участку.
Саркисов встретил Женю сдержанно, сказал, что много неприятностей, половина людей в отпуску, но план остается планом, его надо выполнять.
— Да, так что я хотел у вас спросить,— говорил он, привычно морщась, становясь маленьким и жалким.— Что там на западе нового?
Но он не слушал ответа, а думал о чем-то своем и все продолжал морщиться.
За его спиной стоял Виктор Викторович и показывал Жене большое яблоко, объясняя одними губами, что яблоки дают в буфете и она может успеть, если поторопится.
Виктор Викторович смешно жестикулировал, и Женя улыбнулась. Но нервно-чуткий Саркисов это заметил, крикнул не оборачиваясь:
— Ращупкин! Уходите с вашими яблоками!
Испуганный Ращупкин словно растаял в воздухе.
— Сегодня дадут бетон,— говорил Саркисов.— Вы примете у Ращупкина ночную смену, обеспечитесь машинами и будете считать. Вы поняли, о чем я говорю? Идите.
Женя не пошла домой, в холодную, пустую их комнату. Она осталась в управлении.
К вечеру пошел дождь. Земля раскисла, машины застревали. К одиннадцати вечера пришли всего три машины. В половине первого одна из них сломалась.
Бетонный завод звонил и требовал самосвалов. Женя кричала: «Будут вам самосвалы!» — и в отчаянии бросала трубку.
В час встала еще одна машина. Как раз в этот момент позвонил Саркисов. Он всегда звонил в это время.
— Что вы делаете? — спросил он.— Что вообще делается на участке?
Тон у него был такой, будто он не спрашивал, а уже отчитывал ее. Она представляла, что он скажет дальше.
— Ничего не делается,— отвечала она, левой свободной рукой соскребывая грязь на щеке.
— Машин нет? Вы звонили диспетчеру?
— Звонила. Он только ругается.
Вдруг Саркисов замолчал. Потом кашлянул и спросил:
— Вы что, плачете?
— Нет.
— Вы из-за машин расстроились, или у вас дома что-нибудь случилось? Где, кстати, Виктор, он приехал в Ярск?
— Совсем я не плачу,— сказала она.
— Ладно. Прежде всего успокойтесь. Нужно идти на дорогу ловить машины. А лучше вот что: ступайте-ка вы домой. В таком состоянии все равно вы ничего не сделаете. Пойдите отдохните, я вас отпускаю.
— А бетон? — спросила Женя.
— Да черт с ним в конце концов. Первый раз, что ли,— сказал Саркисов.— Валяйте домой, завтра наверстаем.
Она произнесла «ладно» и положила трубку. Но она уже знала, что никуда не уйдет, а останется ловить чужие машины. Так делали всегда, когда бывало трудно.
Она пошла к дороге, увязая в грязи. Какое-то фатальное невезение — вот что она думала.
Она вышла на дорогу и стала ходить вперед и назад, притопывая ногами. Обычно здесь проходило много машин, сейчас, как назло, не было ни одной.
Кругом стыли сосны. Брызги от них летели ей в лицо.
Ей вдруг показалось, что ничего нет в мире, кроме этой беспросветной ночи и пустоты.
Ушли все, все исчезли: Верка, Генка и Виктор.
За эти мысли о Викторе она ненавидела сейчас себя, его, всю эту бесконечную ночь. Она не знала, как ей дальше жить.
Вдали сверкнул спасительный огонек. Она помахала рукой, и машина встала. Шофер крикнул:
— Чего тебе?
Наверное, он думал, что она просит подвезти.
Капюшон плаща и волосы — все было мокро; она стирала капли с лица.
— Заворачивай! — крикнула она, закрываясь рукой от света.— На участок заворачивай, будешь возить бетон...
— Я отработался! — крикнул шофер, открывая дверцу кабины и высовывая голову.
— Ну, еще поработаешь! — прокричала она.
— Чево?
— Нужно — значит, поработаешь. Это распоряжение Шварца!
Она так говорила, потому что все говорили так, когда требовались машины.
— Я отработался,— повторил шофер.— Иди ты со своим Шварцем! — Он сильно хлопнул дверцей.
Она поняла, что он сейчас уедет, а она останется одна. В этой пустоте и холоде.
Она встала у радиатора и крикнула:
— Заворачивай! Тебя по-человечески просят или как? Заворачивай давай!
Она могла так сколько угодно просить, даже умолять его. Шофер помедлил мгновение и двинул самосвал задом.
Она подумала, что уговорила его. С чувством облегчения, почти благодарности она смотрела, как он разворачивается. Она отошла на обочину и прислонилась к мокрому дереву спиной.
Она не сразу разглядела, что машина уезжает прочь.
«Ох ты, проклятье!» — пробормотала она, и ей самой неизвестно было, ругала она себя или шофера.
— Эй! Ты что делаешь! — крикнула она, выскакивая наперерез машине, не думая сейчас ни о чем, кроме того, что машина может уйти.
Бампером или крылом ее отбросило в сторону, в кювет. Шофер этого не видел.
Она не почувствовала удара или боли. Лежа, она видела, как пропадает, гаснет вдали свет машины, она все силилась что-то крикнуть, только у нее не было, голоса.
Она села и заплакала, стирая с лица грязь, все глядя туда, где исчезла машина.
1963—1966 гг.