Осип схватил себя за грудь, рванул. Треснула, разошлась грязная голландская сорочка и свежая, еще кровоточащая татуировка сверкнула в свете луны и редких фонарей на его мощной груди: девушка, разрываемая цепями, с надписью внизу:
– Жаааждууу!!! – прокатился по спящей Москве дикий крик Осипа.
– Вся кровь Родины в бокал Ярости Нетерпения твоего! Смешай ее со слезами Заложенных тобой да со спермой тобою Опустошенных! А моей Мочой Высшего Служения смой чернила непросохших Черновиков твоих: чай, не чернилами писать тебе, Щегол Неземных Пределов! – прорычала ААА, поднимая рваный подол свой и показывая большие, отвислые, лохматые, грязные гениталии с вывороченными, изъязвленными алыми губищами.
Осип остервенело глянул, скрипнул зубами:
– Дай денег, мраморное тесто!
– Господи! От тебя ли, Сокрушитель Стен, слыхать такое?! – всплеснула руками ААА. – Деньги! Это же листья со спиленных дубов Заратустры! Яйца костоеда Гамлета! Фаустовская пыль!
– Дай денег, сестра! Мне разгон нужен! – рявкнул Осип.
– Возьми все, возьми, возьми, возьми! – она стала вынимать из лохмотьев пачки денег и кидать ему.
Осип жадно ловил их широкими сильными ладонями, пихал в карманы:
– Разгон! Разгон! Высокого жажду!
– Все твое! Все твое на земле нашей! Бери без оглядки!
– Не привыкли мы с тобой оглядываться, мраморное тесто! Из высшей глины замесил нас Вседержитель не скуделью хрупкой, а Столпами Стальными, его звездное небо подпирающими! Не на кого, кроме Него нам оглядываться!
Засунув последнюю пачку, он яростно огляделся.
– Куда теперь свое высшее тело кинешь?
– В «Берлин»! По рулетке размажусь! Потом к блядям в «Ощипанный павлин»! Наебусь до рвоты! А уж после – в «Стрельну», всей гоп-компанией – и до утра! Обчитаемся! А утром поползем морду Толстому бить! Partie de plaisir, ёбаные мощи!
– Да сколько можно, Оська! Избейте лучше Борьку: он больше королеву не ебет!
– Правда? – осклабился Осип. – Motu proprio?
– Не думаю.
– А, тюлень переделкинский! Не все тебе в высокие пизды мычать!
– Избить, избить его надобно! Он нас золотого крючка лишает!
– Борьку не бить, а ебать нужно! Он от запоров чудит… такси! такси! – заревел он, заметив серую «Победу» с белыми шашечками.
Машина объехала по кругу памятник Дзержинскому и остановилась возле них.
– Дружище, сделай милость, помоги! – схватившись за сердце, Осип упал на колени. – Умираю!
Пожилой заспанный шофер вылез из кабины:
– Чего такое, уважаемый?
– А вот чего! – Осип хлестким ударом сбил шофера с ног.
– Оська… ну это же… mauvais ton! – хохотнула ААА. Осип схватил старика за седые волосы и стал кровожадно бить головой об асфальт:
– Ad patres! Ad patres! Ad patres! Лицо таксиста быстро превратилось в кровавую кашу. Осип бросил его, залез в машину:
– Finita! Полгода никого по рылу не бил! Люблю шершавую эстетику! Уебония furioso! Поехали к трем вокзалам, вша духовная!
– Оська, я рожаю сегодня.
– Поехали, мраморное тесто! Потом родишь!
– Не могу, mon cher, меня наследники ждут! Да и зачем тебе к трем вокзалам? Ты же в казино хотел?
Небритое лицо Осипа сладострастно расплылось, в мутных глазах сверкнули тайные огоньки:
– Знаешь, что такое утренний мужицкий хуй с трех вокзалов?
– Знаю, щегол беспредельный!
– А знаешь, так чего спрашиваешь? Он захлопнул дверцу, выглянул в окно:
– Приходи вечером в «Стрельну»! Я тюремное читать буду! Новая книга, ААА! Ради этого и садился, ёбаный в рот!
– Господь да укрепит рафинад мозга твоего! – перекрестила его она.
Осип сильно, с рычанием потянул носом и сочно харкнул из окна машины. Густой плевок его звучно врезался в холодный асфальт.
– Bonjour, ААА!
Он лихо развернул машину и унесся по улице Кирова.
Переступив через окровавленный труп таксиста, ААА опустилась на колени перед плевком Осипа, светло-зелено выделяющимся на черном асфальте:
– Харкотиной твоей небесной земное убожество уврачуем…
Она тщательно сгребла плевок в горсть, встала и пошла по просыпающейся Москве. Во дворах уже слышались сонные метла дворников, шуршащие по мерзлым мостовым. Милиционеры в белых валенках с галошами и черных полушубках выезжали на свои посты. Серо-голубые машины с горячим хлебом ехали в булочные. Красно-зеленые фургоны везли пахнущие свинцом газеты. Поползли первые трамваи и автобусы.
ААА прошла министерство Речного флота, свернула на Неглинную, дошла до Столешникова, поднялась по нему и оказалась на улице Горького. Первые прохожие сонно смотрели на нее. Некоторые из них опускались на колени и целовали мостовую, по которой прошлепали ее босые ноги. На Пушкинской площади молодая дама в каракулевой шубе и шапке с песцовой оторочкой побежала за ней:
– Благослови, непричастная!
ААА серьезно плюнула ей в лицо.
– Без «Реквиема» твоего спать не ложусь! – радостно растерла дама плевок по лицу.
Возле казино «Минск» двое бледных щеголей оторвали по куску от ее лохмотьев.
– Куды прешь, билядь? – усмехнулся, глядя на нее узкоглазый дворник в чистом фартуке поверх ватника, выходящий с ведром песка из арки своего двора.
– Пшел, татарская морда! – съездил его по широкоскулому лицу худощавый кадет в пенсне и побежал за ААА. – Благословите, великая! Благословите, единственная!
– Хуй на рыло! – ААА побежала напрямик через улицу Горького.
Милицейский «воронок» резко притормозил перед ней, из кабины высунулся розовощекий постовой в ушанке, сунул в рот блестящий свисток и переливисто засвистел.
– Я вот тебе свистну, каналья! – погрозил ему из саней кулаком в белой перчатке Митрофан Владимирович Пуришкевич, едущий из «Яра» на Сретенку к своей любовнице Целиковской.
ААА свернула на Тверской бульвар. Здесь никого не было, лишь две бездомные лохматые собаки пытались ловить полусонных голубей. ААА дошла до церкви Большого Вознесения, в которой венчался Александр Пушкин, потрогала ступени и приложила руку к ноздрям:
– Дух похоти твоей еще не выветрился, арап тонконогий!
На улице Герцена острая родовая схватка согнула ее пополам.
– Не здесь, Прозерпина… – застонала она, опускаясь на четвереньки.
– Эй, квашня, чего задумалась? – пнул ее разносчик калачей.
ААА с кряхтением приподнялась и, схватившись за живот, побрела вверх по Герцена – к Садовому кольцу. Поравнявшись со зданием Центрального Дома литераторов, она заголила увесистый нечистый зад, сунула указательный палец в заросший калом и полипами анус, вынула и коряво написала по бледно-желтому фасаду здания:
Пройдя дворами на улицу Воровского, она прошлепала еще шагов пятьдесят и оказалась возле своей роскошной, серо-бежевой виллы в стиле модерн, с садом и обсерваторией на крыше. Шатаясь и кряхтя от боли, ААА подошла к воротам с ажурной решеткой и кулаком надавила кнопку звонка. Ореховая застекленная дверь распахнулась, по парадной лестнице сбежал толстый швейцар в фиолетовой ливрее, отпер ворота и подхватил ААА под руки:
Матушка… матушка…
– Оох! Насилу доползла… – облокотилась на него она своим грузным телом.
На пороге двери показались две дамы. Одна маленькая, невзрачная, в глухом сером платье. Другая очень высокая, худая как палка, затянутая в черное трико, с белым костистым лицом, длинным, похожим на вороний клюв, носом и толстыми очками.
– Господи! Мы уже… Господи! – маленькая дама проворно сбежала по ступеням, подхватила ААА своими маленькими, проворными руками. – И думать боюсь! Господи! Да что же это?!
Высокая опустилась на четвереньки и ловко, по собачьи перебирая длинными руками и ногами, сбежала вниз, завертелась у ног ААА, визжа и лая.
ААА ввели по лестнице в дом, Большая, отделанная орехом, розовым мрамором и медью прихожая была полна подростков. Мальчики и девочки лежали на полу, сидели вдоль стен. Увидя ААА, они зашевелились, вставая.
– Сколько? – морщась от боли в животе, спросила ААА маленькую даму.
– 38, светлая, – доложила та. – Двое ушли, у одной падучая, другого я выгнала.
ААА обвела подростков угрюмым взглядом. Они смотрели на нее с подавленным восторгом, переходящим в страх.
– Осипа выпустили! – объявила ААА.
Вздохи и стоны восторга вырвались у собравшихся.
– Сердце надвое порвал, мучитель сладкий! – перекрестилась маленькая дама и сухонькими ладонями закрыла брызнувшие слезами глаза.
Высокая дама завизжала, заюлила и высоко запрыгала, пытаясь достать зубами люстру. ААА пнула ее и разжала свой грязный кулак с плевком Осипа:
– Причаститесь харкотиной великого! Подростки юными языками потянулись к ее ладони, и через полминуты темная шершавая ладонь опустела.
– Воды, воды, воды! – громким грудным голосом закричала ААА, раздирая лохмотья на пухлой груди.
Швейцар и маленькая дама подхватили ее под руки и повели наверх в опочивальню.
– До полудня рожу, чует сердце! – стонала ААА.
– Рожай, великая, рожай, непорочная… – бормотала маленькая дама.
– Будет ли достойный? Сыщится ли? – трясла тяжелой головой ААА.
– Сыщится, королева, сыщится, Дева Света… – успокаивала дама.
Высокая прыгала по ступеням, обгоняя подымающихся и восторженно визжа.
В опочивальне было тесно, но уютно; на обитых синим шелком стенах висели портреты Пушкина, Данте, Гумилева и Сталина. Рядом с широкой кроватью с бархатным балдахином стоял полковой походный складень-иконостас, подаренный хозяйке дома командованием Ленинградского военного округа. У окна разместился небольшой красного дерева письменный стол, заваленный книгами и рукописями; в углу возвышалась мраморная ванна на золотых ножках в виде ангелов с крыльями. Ванна была полна воды.
ААА подвели к ванне, она опустилась на колени и с размаху погрузила свою голову в воду. Часть воды вылилась на пол. Высокая прыгнула к ААА и, изогнувшись, стала лизать ее черную пятку.