Но вот то из одного селения, то из другого стали поступать вести, что люди видели Тугана Мирзоева. Только теперь он уже был не в форме белого капитана, а в бурке и лохматой папахе и в руках у него была герлыга — крючковатая палка, как у простого чабана. Появлялся он в селениях ночью, стучал в окна домов и просил напиться воды. Кого он искал? Может быть, своих бывших друзей или родственников, которые уже давно были расстреляны чекистами.
А потом начались поджоги.
В одном колхозе сгорела овчарня вместе с овцами. В другом под утро, когда у людей самый крепкий сон, запылал сельсовет. В третьем двумя взрывами гранат была развалена новенькая, только что построенная школа. И кто-то в суматохе успел заметить исчезающего в ночной мгле всадника в чёрной бурке и чёрной папахе.
В страшном напряжении жили люди. Туган мог объявиться везде, и никто не взялся бы предсказать его разбойничий путь.
— Он проглотил сердце волка, — говорили о нём.
Работники НКВД и милиции устраивали засады в ущельях и на дорогах, на окраинах селений и в кукурузных полях, но Тугану каким-то образом удавалось уходить и от преследователей и от пуль. Последнее время он уже не поджигал домов, а просто воровал на кошах овец для еды. Но всё-таки был опасен. Кто мог угадать, что у него на уме?
И вот наконец Туган попался.
«Санбим» всего на несколько минут остановился в Баксане. В машину подсели уполномоченный НКВД и его помощник.
— Он всё ещё там? — спросил Бетал.
— Да, — ответил уполномоченный.
— Гони на всю скорость, — сказал Бетал шофёру.
Мелькнул Кызбурун Второй, и «санбим» ворвался в ущелье.
С правой стороны дороги встала отвесная каменная стена.
С левой — в туманном провале вся в белой пене бесилась река.
Ещё полчаса ходу — ив небольшой долине закраснел черепичными крышами аул Кызбурун Первый. Здесь остановились. Налево к висячему мосту через ущелье шла конная тропа. Потом нужно было идти пешком.
Только перешли мост — услышали удар одиночного выстрела. И сразу же вразнобой загремели ответные.
Неподалёку от засады Калмыкова встретил начальник милиции:
— Бетал, несколько минут назад Туган крикнул, что сдаст оружие. Но только не нам, а тебе лично. И ещё он сказал: пусть Бетал поклянётся, что его, Тугана, безоружного никто не унизит. Потом пусть судят, пусть расстреливают… Вот так.
— Хорошо, — ответил Бетал. — Идём.
Подошли к засаде.
Шесть или семь стрелков лежали за камнями. Они напряжённо вглядывались в расщелину в крутом склоне горы. Расщелина была похожа на узкий чёрный треугольник. Вниз от неё шла каменная осыпь. Она кончалась небольшой ровной площадкой. От площадки до камней, где засели милиционеры, снова шла осыпь из мелких камней.
— Осторожнее, Бетал! — предупредил уполномоченный. — Он очень метко стреляет. Как шайтан. Не высовывайся из-за скалы.
Милиционеры, увидев, что приехал первый секретарь обкома, начали отползать от своих камней. Оказавшись под укрытием скалы, они поднимались на ноги и здоровались с ним за руку.
— Где раненый? — спросил Калмыков.
— Его на лошади отправили в Баксан.
— Хорошо.
Он обернулся к уполномоченному:
— У меня голос слабый. Крикни Тугану, что я здесь.
Уполномоченный подполз к самому дальнему камню, сложил рупором ладони у рта и закричал. Его крик ударился о скалы и рокотом покатился по ущелью. Потом наступила долгая тишина. Только река ворчала за спинами под мостом. Уполномоченный вернулся к прикрытию.
— Не ответит, — сказал кто-то из милиционеров. — Только время оттягивает…
Но вот снова раздался рокот, распадаясь в камнях на отдельные слова. Бетал, приставив ладонь к уху, слушал.
Туган кричал, чтобы Калмыков поднялся по осыпи к ровной площадке. Там они встретятся.
— Не надо, Бетал, — сказал уполномоченный. — Ему терять нечего — так и так смерть. А тебя он убьёт.
— Посмотрим, — сказал Калмыков.
Он сбросил с плеча ремешок маузера и протянул пистолет уполномоченному.
— Держи.
И не успел уполномоченный снова раскрыть рот, как Бетал, вышел на открытое место, не торопясь оглядел всё вокруг и начал медленно подниматься к площадке. Мелкие камешки выскальзывали из-под его ног, струйками осыпался вниз щебень.
Все, замерев, следили за ним.
Вот Бетал миновал половину пути. И в этот момент из треугольной расщелины показался на свет высокий горец в чёрном чекмене и чёрной папахе. В руках он держал короткий кавалерийский карабин. Он держал его на вытянутых ладонях перед собой, как держат оружие, давая клятву, и, нащупывая ногами тропу, двинулся вниз.
Кто-то из милиционеров передёрнул затвор винтовки и рванулся к камням, но уполномоченный крикнул: / — Не сметь!
Бетал и Туган сошлись на площадке.
Туган протянул первому секретарю оружие и что-то сказал. Калмыков что-то ответил. И тут Туган перехватил карабин за конец ствола, высоко поднял его над головой и изо всей силы ударил о камень. В стороны брызнули белые щепки приклада. Остатки карабина Мир-зоев отбросил в сторону. Потом заложил руки за спину й начал спускаться с площадки впереди Бета-ла.
Через несколько минут они были внизу.
К Тугану бросились два милиционера, но Бетал сделал резкое движение рукой, и они остановились.
Молча перешли мост.
Молча подошли к «санбиму».
Шофёр открыл заднюю дверцу, Бетал кивком показал Тугану: садись.
Туган втиснулся в машину. Калмыков сел рядом с ним.
Шофёр завёл двигатель, и Кыз-бурун Первый, покачиваясь, побежал назад.
Туган сидел, опустив голову.
Время от времени он поднимал её и искоса поглядывал налево. Там ничего не было, кроме непрерывно летящей мимо машины изломанной каменной стены. Но вот она кончилась, и впереди показался Кызбурун Второй. Закатное солнце садилось на горы. Под вечерним ветром трепетали в садах листья яблонь. Мальчишки гнали с пастбища отарку овец. Навстречу «санбиму», заходясь в лае, бросилось несколько собак. Дымились трубы на крышах домов. Какая-то старуха с вязанкой хвороста на спине остановилась и проводила взглядом машину.
— Вот она, жизнь, — сказал Бетал. — Мы сделаем её очень хорошей. Мы проведём сюда электричество и радио. В каждом доме будут книги. В амбарах будет много зерна. И вечером каждый человек будет есть на ужин шашлык.
Туган молчал. Он ещё больше сжался на сиденье в своём углу.
Калмыков посмотрел на него.
— Какие люди у нас пропадают! Жалко, что ты наломал столько дров, — сказал он. — Ты умеешь руководить. Ты грамотный человек. Из тебя вышел бы хороший председатель колхоза.
Туган рывком вздёрнул голову.
— Бетал, — задыхаясь, сказал он. — Не казни меня так… Лучше расстреляй сразу… здесь, на дороге…
Больше до города они не произнесли ни слова.
В тюрьме, сдавая дежурному арестованного, Калмыков сказал:
— Накормите его хорошо. Он три дня не ел. Я сам проверю.
Через месяц Тугана Мирзоева судили и приговорили к расстрелу.
Бетал любил после работы в обкоме прогуляться по Карашаевскому бульвару. Он ходил всегда один, заложив руки за спину, слегка припадая на левую раненую ногу, и все; встречные здоровались с ним, и он здоровался с ними со всеми. В эти вечерние часы он никогда не разговаривал о делах. И если кто-нибудь пытался обратиться к нему с личной просьбой, он отрицательно качал головой и говорил тихим, мягким голосом:
— Приходи завтра к десяти в обком. Здесь я ничего не умею.
Иногда он прогуливался по бульвару и в обеденный перерыв.
Наверное, так было и сейчас.
Я любил Калмыкова той романтической ребячьей любовью, которая из всего делает сказку, добрую и героическую. И всегда мне казалось, что в те славные боевые времена, когда он носил на боку маузер в деревянной колодке и саблю с золотой поцарапанной рукояткой, он был близко знаком с Чапаевым, Котовским, Камо и Олеко Дундичем. В моем понятии все герои должны быть знакомы друг с другом. Даже через века.
И я не знал тогда, что Калмыков окажет такое сильное влияние на всю мою жизнь.
Я забежал вперёд по Карашаевской и пошёл навстречу Беталу.
Он шагал, опустив голову, наверное, думал о чём-то важном. Серые парусиновые сапоги мягко касались тротуара. Большой палец правой руки был засунут за широкий ремень бежевой коверкотовой гимнастёрки. Левой рукой он время от времени поглаживал подбородок или трогал маленькие — щеточкой. — усы на верхней губе. Коричневая папаха закрывала его лоб до самых бровей. Грустное было почему-то у него лицо.
Я поравнялся с ним, задержал шаг и неожиданно тонким голосом сказал:
— Здравствуйте, Бетал Эдыко-вич!
Он остановился и поднял голову. Потом, видимо узнав меня, улыбнулся: '
— Здравствуй, джигит. Ты откуда, из школы?
— Я болен, — сказал я. — В школу пойду только четвёртого.
Он опустил короткую сильную руку мне на плечо:
— Поправляйся. Болеть — это плохо.
— Поправлюсь. Спасибо, Бетал Эдыкович!
— Иди. Учись хорошо.
Он слегка похлопал меня по плечу ладонью и ещё раз улыбнулся. И я побежал по бульвару дальше.
Я не чувствовал своего тела. Было прекрасное ощущение полёта, свежести мира, молодости и силы. И радости, что Бетал помнит меня и только что разговаривал со мною.
День горел над городом в полную свою силу.
Возвращались с базара покупатели, нагружённые бронзовыми связками лука, восковыми початками кукурузы, банками со сметаной, круглыми лепёшками масла.
Мне очень не хотелось идти домой, да меня там и не ждал никто — и тетушка, и дядя Миша были ещё на работе. А я всегда любил просто так, один, бродить по городу.
Я любил его неровно вымощенные камнем улицы. Старые одноэтажные дома под черепичными крышами, позеленевшими от времени. Ограды вокруг садов, сложенные из дикого камня и побеленные снаружи. Зелёные ворота в оградах, всег-
да закрытые, с тяжёлыми коваными кольцами на створках. Покосившиеся крылечки с навесами. Квадратные дворы, куда выходили веранды, между столбиками которых всегда сушилось бельё.