Затем Татьяна Михайловна назначила какого-то цыгана, продавцов на базаре, двух мужиков и распустила нас по домам, наказав ещё раз хорошенько прочитать сказку. Я примчался домой в самом прекрасном расположении духа.
— У нас драмкружок, — закричал я с порога. — Мы ставим сказку о попе и о Балде! Меня выбрали чертёнком!
— Ты как раз очень подходишь на эту роль, — сказала тётя. — Когда будет спектакль?
— Через месяц. Мне надо ещё раз прочитать сказку.
— Читай. А Татьяна Михайловна — молодец. Хоть болтаться без дела не будете.
Из чёрного сатина тётя Лена сшила мне замечательный костюм. Он плотно обтягивал тело, как трико у клоуна. А на голове красовалась такая же обтягивающая шапочка с двумя рожками, похожими на маленькие чёрные морковки. Я попросил, чтобы она сделала ещё маску, закрывающую лицо. Она пришила маску прямо к шапочке. Прострочив полоску сатина, вывернула её наизнанку, и получился хвост. Я сам вставил в него проволоку, обёрнутую ватой, и красиво загнул. Тётя пришила хвост сзади к трико.
С каким нетерпением ожидал я спектакля! Я представлял, как эффектно выскочу на сцену, вызванный старым Бесом, как побегу наперегонки с зайцем и как весь зал замрёт и ахнет, увидев меня.
Наконец этот день настал. В нашей школе не было специального зала для собраний и спектаклей. В конце коридора второго этажа, перед дверью в пионерскую комнату, была построена сцена, на которую шли по лесенке в три ступени. Сцена возвышалась над полом почти на метр. Под ней всегда было темно, и мы очень любили на переменах исследовать мрачные подсценные закоулки. К сожалению, в верхнем коридоре почти всегда дежурил преподаватель.
В день спектакля над сценой поперёк коридора натянули занавес из серой материи, перед сценой поставили стулья, стены украсили рисунками ребят из изокружка.
Мы переодевались в пионерской комнате. За нами присматривала пионервожатая Люся.
До этого я считал свой костюм самым красивым. Но когда Игорь Мироненко надел свой — я был сражён наповал.
Старый Бес выглядел настоящим бесом из преисподней. На его лице горбился кривой нос из чёрной бумаги. Глаза сверкали из-под мочальных бровей. До самого пояса опускалась мочальная борода. Спина и грудь его поросли дикой шерстью. Ноги кончались копытами. А на голове двумя серпами изгибались самые настоящие рога!
Мы, бесенята, сразу затихли, когда увидели своего предводителя в таком обличье, подошли к нему робко, и он великодушно разрешил нам потрогать свой костюм.
Дикая шерсть на груди и спине Игоря оказалась вывернутой наизнанку овчинной душегрейкой. Копыта — русскими сапогами, за голенища которых были засунуты полосы лохматой овчины. Но рога на голове были настоящими, коровьими — они росли из белой костяной пластины — куска коровьего черепа. В пластине отец Игоря просверлил по бокам две дырки, вдел в них шнур, и таким образом пластинку можно было прикрепить к голове,
Игорь снял рога и дал примерить. Они оказались такими тяжёлыми, что клонили наши головы вниз.
— Голова закружится — носить такие, — сказал Разов, самый из нас маленький.
— Слабаки! — с презрением сказал Игорь. — Дай сюда.
И он с гордостью водрузил на голову свой страшный шлем,
А на сцене шла суетня.
Ребята передвигали столы, изображавшие торговые ряды на базаре, развешивали на них ткани — куски кумача и серой саржи, взятые из пионерской комнаты, пирамидками раскладывали ярко раскрашенные макеты овощей и фруктов, принесённые из кабинета биологии. Здесь же прохаживался поп — Гришка Афонин. В широкополой шляпе, с белой ватной бородой, в отцовском пальто, доходившем ему до пяток, с картонным крестом, повешенным на грудь на цепочке от ходиков, он выглядел очень солидным и в то же время смешным.
Татьяна Михайловна, увидев нас, вылезших из пионерской комнаты, махнула рукой:
— Брысь! Брысь! Вас ещё не хватало! Сгиньте!
И мы сгинули под сцену до того момента, когда наступит наш черёд.
Нам очень хотелось увидеть начало спектакля, но Татьяна Михайловна строго-настрого запретила высовывать головы из-под пола. Сидя в полутьме, мы слышали топот ног над головами, приглушенные голоса, звук двигаемых стульев в зале, команды пионервожатой.
Наконец всё затихло.
— Занавес! Занавес! — громко зашептала Татьяна Михайловна.
Пионервожатая Люся объявила, что сейчас зрители увидят первую работу драмкружка школы, и начала громко читать первые строчки сказки:
Жил-был поп,
Толоконный лоб.
Пошёл поп по базару
Поискать кой-какого товару…
По смеху зрителей мы поняли, что на сцену вышел Гришка Афонин. И тут мы начали спорить, кто первым выскочит на сцену, когда нужно будет бежать наперегонки с зайцем.
На репетициях мы бегали все четверо, по очереди, чтобы никому не было обидно. А сейчас Татьяна Михайловна забыла объявить, кто будет бежать первым на спектакле. Мы начали тихонько выглядывать из-под сцены, но Татьяны Михайловны нигде не было видно. Тогда мы выползли в проход и тут увидели Татьяну Михайловну— она сидела в зале в третьем или четвёртом ряду!
Кричать? Но тогда нас заметят и всё пойдёт кувырком.
Подать ей какой-нибудь знак? Тоже заметят…
Что же это она? Почему ушла в зал? Скоро же наш выход!
Мы снова забрались под сцену и стали спорить.
Я был твёрдо уверен, что побегу именно я. Но оказывается, и Разов точно так же был уверен, что побежит он. В спор вмешался Арик Колесников и сказал, что мы дураки и побежит именно он — и никто другой. Кириллов шлёпнул его по макушке ладонью:
— Цыц! Побегу я.
— Татьяна Михайловна, — сказал я Кириллову, — когда выбирала бесенят, назвала меня первым, а тебя — последним!
— Мало ли что! — сказал Кириллов. — У меня ноги длиннее, чем у вас у всех! Вы — коротышки.
— Это я — коротышка?! — я вскочил и изо всей силы ударился головой о доски пола. Удар был настолько силён, что на целую минуту я выбыл из спора, а когда звон в голове прошёл и боль в надувающейся шишке немного утихла, увидел, что верх в споре взял Орька Кириллов.
— Нечестно, Кирилл! — закричал я так громко, что, наверное, в зале слышно было.
— Тише ты! — зарычал старый Бес и дёрнул меня за хвост.
Что-то треснуло сзади моего костюма, и хвост — мой замечательный хвост, которым я так гордился, на который положил столько труда, — оказался в руках Игоря Мироненко.
Онемев от ужаса, я хлопнул ладонью по задней части костюма и ощутил там большую рваную дыру.
— Ты…что… — задыхаясь, произнёс я, но в этот момент под настил заглянула пионервожатая:
— Старый Бес, на сцену! Быстро!
Мироненко взвился пружиной, лицо вожатой исчезло. А мой хвост с треугольным обрывком чёрного сатина остался на полу.
Глотая слёзы, я подобрал его, попытался приставить на место. Но он, конечно, не приставлялся…
Оглушённый несчастьем, я держал хвост в руке, и на него часто-часто капали мои слёзы.
Тут снова под настил заглянула вожатая:
— Кто бежит с зайцем? Быстро! Быстро!
На сцену выскочил Кириллов.
— А вы — приготовьтесь! — сказала вожатая.
Маленький Разов посмотрел на меня и хихикнул.
Я ударил его хвостом по голове и до конца спектакля больше уже ничего не видел и не слышал.
В пионерской комнате, когда мы переодевались в свои нормальные костюмы, Татьяна Михайловна сказала Игорю:
— Что же ты так подвел Внукова, Игорь? Вот видишь, из-за тебя… он не играл свою роль. Это нехорошо.
— А чего у него хвост такой слабый? — сказал Игорь. — Татьяна Михайловна, а ведь и двух чертенят довольно, правда?
Я задохнулся от этих предательских слов. И едва Татьяна Михайловна вышла из комнаты, бросился на Игоря с кулаками.
Он мог одним ударом перебросить меня через всю комнату, но от удивления отступил на шаг, споткнулся о наш большой отрядный барабан и всей тяжестью сел прямо в него…
Несколько дней подряд после уроков он поджидал меня у выхода из школы. Мне очень не хотелось выяснять с ним отношения, и я исчезал из школы через окно туалета первого этажа, которое выходило во двор, перелезал через забор и прокрадывался домой переулками. Но он в конце концов догадался об этом манёвре, поймал меня в глухом месте и сполна рассчитался за нагоняй, который получил от вожатой за барабан.
После этого я надолго охладел и к драматургии и к сцене.
Потом меня захватило новое увлечение и засосало с головой, как и все увлечения в моей жизни.
Произошло это уже в пятом классе.
В витрине игрушечного магазина, мимо которого я проходил два раза в день — утром, когда шёл в школу, и после обеда, когда возвращался из школы домой, — появилась новинка.
Это была большая коробка, разделённая внутри картонными перегородочками на множество отделений. В отделениях лежали стеклянные пробирки, круглые бутылочки, наполненные разноцветными порошками, пакетики с какими-то веществами. Там были специальные держатели для пробирок, похожие на длинные бельевые прищепки. Фарфоровая ступочка с пестиком. Две пузатенькие колбочки с пробками. Целый набор стеклянных трубок разной толщины. Но самое главное — спиртовка с тяжелым стеклянным колпачком для того, чтобы гасить огонь, и с проволочным таганчиком, на который ставились колбочки для кипячения растворов.
И вся эта штука называлась заманчиво и солидно: «ЮНЫЙ ХИМИК».
На крышке коробки, которая лежала отдельно, был изображён стол, на котором стояла спиртовка. Над спиртовкой находился этот самый проволочный таганчик, на нём стояла колбочка, заткнутая пробкой. Из пробки опускалась изогнутая стеклянная трубка. Румяный мальчик в аккуратном костюме, с пионерским галстуком на шее, подносил к концу трубки другую колбочку. Из трубки в неё что-то капало. Рядом с мальчиком стояла симпатичная девочка, такая же аккуратная и румяная. У обоих были очень серьёзные лица, и, конечно, они не просто производили химические опыты, а делали какое-то важное научное открытие.