Грааль АрельскийГолубой ажур
Голубой ажур
Au-to-dafe
Я душу дьяволу предам и вечному огню…
Огнистым вихрем взвейся мгла!
Гореть хочу! Гореть!
На костре вчера Его сжигали.
Был закат. Бледнели все инфанты…
Я смотрела в гаснущие дали,
И в колье алели бриллианты.
Гасло золото на синей черни, –
Закатившись, солнце угасало,
Звал куда-то колокол вечерний,
И горел костер, мерцая ало.
Дочитал монах беззвучно буллу,
Трижды проклял сумрачно и строго:
«Проклят будь служивший Вельзевулу,
Ты отвергший милосердье Бога!»
Дым взметнулся грозно, – чернокрылый,
Он взглянул мне в очи взором властным!
Отвести хотела взор, – нет силы
Перед взором царственно прекрасным.
Вижу я: …уходят в даль чертоги,
Дым курильниц предо мной клубится,
Он склонился в ярко-алой тоге,
Шепчет мне: «люби меня, царица!»
Посмотри, под арфы, и кимвалы
Жрицы славят царство Вельзевула?
Богохульством загорелись залы
В вихре оргий буйного разгула.
Черной мессы крепнут беснованья,
Стройных тел пылает вереница…
«Посмотри, как страстны их лобзанья?» –
Шепчет Он: «люби меня царица!»
И коснулся уст моих устами,
И забылась я в истоме страстной…
Вдруг исчезло все… Перед очами
Догорал костер багрово-красный.
Уходили бледные инфанты,
Пели что-то черные монахи,
Облака бежали как гиганты,
Как гиганты в безотчетном страхе.
И в усталом бархате печальном
Я ушла со свитою придворной,
И зловеще с криком погребальным
Надо мной кружился ворон черный.
Тишина могилы в старом замке,
Сном беззвучным вдаль уходят залы,
В рамке окон, золоченой рамке,
Свет зари мерцающий и алый.
Упадают сумрачно на пяльцы
Змеи кос, – рассыпалась прическа,
В кровь исколоты иголкой пальцы,
И лицо мое белее воска.
Мне не вышить белых нежных лилий,
Все выходят алые, как розы!
Пламенно желанья окрылили
Яркие, кощунственные грезы.
В эту ночь, едва смежила вежды,
Он явился и умчал с собою…
Ночь раскинула свои одежды,
Вышитые ярью голубою.
Серебрился серп луны двурогий,
Лес звенел аккордами созвучий,
Уходили вдаль, змеясь, дороги, –
Он сказал прекрасный и могучий:
«В этом мире жалки наслажденья! –
Вечный гнет бессилья над землею.
Счастлив тот, кто выпил яд забвенья,
И живет лишь жизнью неземною».
На поляне залитой огнями,
Сатаною бал давался странный, –
Танцевали девушки с козлами,
И уста алели точно раны.
Не забыть кощунственных обрядов,
Не забыть полночные восторги,
Глубину бездонно властных взглядов,
В буйном вихре вознесенных оргий.
Гаснет пурпур медленно в лазури,
Бьют часы во мраке старой башни,
Серп луны зажегся в амбразуре, –
Будет вечен этот сон вчерашний!
Инквизитор
Мой властный взор мерцает строго,
Мой приговор всегда жесток, –
Я жгу костры во имя Бога,
Но что мне Бог? – бессильный Бог..
Когда звук колокола дальний
Сорвется с башни Notre Dame,
Внимаю я в исповедальне
Ее задумчивым шагам.
Пройдут маркизы горделиво
В своих сребристых париках,
И горожанки так трусливо
Утопят грех в моих очах.
И вот она в шумящем платье,
В своих печальных кружевах…
О, сколько снов в ее объятье! –
В ее таинственных словах.
Но я молчу в немой надежде –
Что делать мне? Что мне сказать?
Она уйдет грустна как прежде,
А я останусь вновь страдать.
Замрут медлительные звоны,
Дам отпущение грехам,
И в страсти я, к устам Мадонны,
Прильну к пылающим устам.
Октавы
В исповедальне бледного абата
Грустили строго темные иконы,
В узорных окнах яркий свет заката
Зажег огнем гранитные колонны…
Но я ушла смятением объята,
Не положив обычные поклоны.
И в темной келье, с непонятной дрожью.
Ждала склонясь к пречистому подножью.
Казалось мне, на полотне картины
Стоял Исус в хитоне ярко-белом…
Грустила я печалью Магдалины
В своем порыве горестно-несмелом.
А вкруг меня, как сон, цвели долины,
Пьянила даль сверкающим пределом…
И странный взор ожившего Исуса
Манил меня вкусить запрет искуса.
Похожая на Мадонну
На заре ее сегодня хоронили,
Шли монахи в серых капюшонах…
На заре ее сегодня хоронили,
При церковных, погребальных звонах.
И она была похожа на Мадонну,
В белом платье, с белыми цветами,
И она была похожа на Мадонну
С тонкими усталыми руками.
Как на старой выцветшей иконе
Были строги бледные ланиты,
Как на старой выцветшей иконе
Были косы розами увиты.
Почему, один монах печальный
Взял из гроба розу незаметно?
Почему, один монах печальный
Задрожал испуганно ответно?
И в капелле мрачной и угрюмой.
Долго ждал у голубой иконы.
И в капелле мрачной и угрюмой
Целовал уста святой Мадонны!
Кэнзели
Прозвучала призывно труба,
И мессир опускает забрало,
И на черни высокого вала
Ярко синяя сталь засверкала.
Перед нами бессильна мольба!
Зарыдают затворы у келий, –
Будет черная месса в капелле…
Прозвучала зловеще труба! –
На поруганном девичьем теле
Будут странно рыдать иммортели.
Перед нами бессильна мольба!
А на утро с добычею вместе,
Сделав к шлемам красивые кисти,
Мы на солнце блеснем золотистей, –
Прозвучала призывно труба!
Нерон
В белой тоге, затканной лиловым,
На покрытом пурпуром коне,
Ты волнуешь сердце чем-то новым, –
Ты всегда волнуешь сердце мне!
Проезжаешь золотисто гордый,
И знамена светятся пестро,
В сталь закованы твои кагорты,
И на шлемах блещет серебро.
И взметая пыльные опилки,
Обгоняешь ряд цветных квадриг,
Вызывая в потрясенном цирке
Исступленный и безумный крик.
И в последнем боевом ударе, –
Ты спокойный и жестокий Марс!
Падает сраженный ратиарий,
Гибкий и медлительный как барс.
Но когда окрасит золотисто
Вечер задремавшие пруды,
Ты мечтой великого артиста
Очаруешь трепетно сады.
И формингу медленно настроив,
Позабыв мятежности стихий,
О пожаре и паденьи Трои,
Декламируешь свои стихи.
Рабыня
Замечталась черная рабыня,
Прислонившись к мрамору амфоры! –
Грезится далекая пустыня,
В золоте вечерние просторы.
Грезится лиловый дым курений,
Шелестят лебяжьи опахала,
Чуткий сон тропических растений
Шепчет что-то знойно и устало.
Юный вождь поник главой у трона,
Опьяняют складки и изгибы,
И дрожат на золоте хитона
Птицы лучезарные и рыбы.
И мечты алеют как зарница,
И забыт позор в немом гареме, –
Грезится, что вновь она царица,
В царской изумрудной диадеме!
Песнь Суламифи
(Игорю-Северянину).
Я ландыш нежный Ваал-Гомона,
В сияньи светлом как в диадеме,
Подобной нет мне в полях Сарона,
В подлунном мире, в святом Эдеме.
Спустился сумрак с гор Галаада,
Потухли звуки, потухли дали,
В саду тенистом цветет прохлада, –
Лобзаний страстных часы настали.
Приди, мой нежный! мой благовонный! –
Рабыней буду твоей у трона.
Сорви свой ландыш, свой белолонный, –
Подобной нет мне в полях Сарона!
Настал час жданный вечерней жатвы, –
До дна мне выпей лобзаньем душу!
Хранить две груди, – давала клятвы,
Давала клятвы, теперь нарушу.
Венки созвездий, – краса Вселенной,
Цветы и песни, – краса земная,
Но светоч жизни над смертью тленной,
Царит над миром любовь святая!
Клеопатра
Пели страсть и арфы, и тимпаны,
И изгибы стройных танцовщиц,
И горели пламенно дурманы
На устах царицы из цариц.