Люди строгих правил, пожалуй, не одобрили бы поведения начальника отдела, он же был убежден, что поступает вполне в духе христианской любви к ближнему. Ну что она получала от него, его хорошенькая молодая жена? Все утро он торчал в министерстве… ладно, другой, допустим, торчит сорок пять часов в неделю у токарного станка. Так ведь и после полудня и вечерами часто бывают всевозможные заседания: в Обществе иностранного туризма, в Институте архитектурного планирования, в попечительском совете по охране садов и парков, в обществе «Венский лес», в комиссии городского архитектурного надзора, в Обществе связи с зарубежными странами; или приходится идти на обед, устраиваемый министром, на коктейль для прессы, на редакционное совещание; или же показывать иностранным гостям склеп капуцинов, винодельческий район Гринцинг, а потом, чего доброго, везти их в бар «Эдем». И чем больше ложилось на его плечи всяких должностей и функций, тем чаще он должен был отлучаться в конце недели: в Лугано на конгресс «Туризм и реклама», в Братиславу на конференцию со словацкими коллегами, в Линц на открытие подъездной дороги к автостраде, в Баден-Баден с докладом о лечебных источниках в Восточных Альпах, в Варшаву на официальное открытие австрийского бюро путешествий, в Мюнхенскую телестудию на конференцию круглого стола об интеграции туризма, в Кицбюэль в связи с пуском новой канатной дороги. (Позабавиться дома своей игрушечной железной дорогой ему теперь уже недосуг.) Нет, жена от него действительно мало что видит, а с тех пор как сынишку отдали в интернат в Либенау, наверняка чувствует себя еще более одинокой. Отсюда, рассуждал он далее, и ее экстравагантные запросы: каждый месяц подавай новую шляпку, а через день она уже ей больше не нравится, и стереоустановка с бесчисленными пластинками Караяна, и требование купить вместо «фиата» «санбим» (правда, он еще не дал на это согласия). Нет, он в самом деле мало уделяет ей внимания, тем более что в глубине души вполне убежден, что брак не что иное, как приватная проституция — так сказать, домашний бордель: не дешевле, правда, но удобнее, и сифилиса не подцепишь.
И будет еще удобнее, подумал он, если все, что для него утомительно, скучно или слишком дорого, удастся свалить на этого милого молодого человека, например покупку шляпок и Караяна. Да и не только шляпки и Караяна, ведь сам он, в конце концов, далеко уже не юноша и вообще склонен к умеренности… Славный молодой человек был ужасно сконфужен, лепетал всякую чепуху и тем не менее не произвел плохого впечатления, несмотря на то что его, оказавшегося между двух стульев, точнее между кушеткой и креслом редактора ежемесячника, прошиб пот и воротничок был ему явно тесен, хотя начальник отдела вел себя весьма тактично: ни разу не взглянул на него в упор, излучал приветливость и осыпал комплиментами. Да, парень ему понравился, огорчительно, что он предложил ему три тысячи шиллингов в месяц. Хватило бы и двух с половиной, ведь главное — держать его на привязи. Но, с другой стороны, шляпки! И не мои же это деньги. Если он будет каждый месяц покупать ей по шляпке, то постепенно можно расплатиться и за «санбим». И начальник отдела позвонил в Главное представительство.
Вальтер Патцак, пошатываясь, прошел сумрачным коридором и спустился по лестнице. Очутившись на улице, он сорвал галстук, а заодно невзначай и пуговицу воротничка. И глубоко вздохнул. Так вот он какой, суровый муж, доведший свою жену до прелюбодеяния! — подумал Патцак.
Мысль эта сама по себе была высоконравственной, как не без удовлетворения отметил он; правда, она никак не вязалась с только что свершившимся событием. Ведь начальник отдела, даже если не принимать во внимание трех тысяч шиллингов, был, во всяком случае, любезен, более того, он показал себя человеком, которого нельзя подводить — по крайней мере с чистой совестью этого не сделаешь. Находясь на кушетке, Патцак частенько задавался вопросом, как выглядит супруг этой женщины, представляя его себе тощим, желчным, неразговорчивым болваном, но уж никак не человеком с лучезарной улыбкой и ласковым пожатием рук. Он полагал, что ее супруг этакий деспот-самодур, а встретил человека, который сидел за своим письменным столом, словно гуляка в кабаке за третьим стаканом вина. Нет, думал Вальтер Патцак, господин Хлоупка не из тех, кто невнимателен к своим женам. И, уже настроившись на моральную волну, он решил порвать с любовницей. Только вот не знал, как это сделать. И потому предпочел думать о трех тысячах шиллингов — как о побочном занятии, ибо свою основную работу в «Абендпост» он, по настоянию начальника отдела, пока не должен был бросать. Потом он долго стоял перед витриной автосалона — так долго, покуда опять не вспомнил о всех пустяковых дорожно-транспортных происшествиях (а также драках и квартирных пожарах), которые почти никогда не попадали в газету. А по ассоциации, вполне естественной, вспомнил о милашке (и о некоторых прежних милашках). Вообще Вальтер Патцак был существом нравственным, однако это еще не значило, что он собирался добровольно сдавать завоеванные позиции. Опять нюхать запах подогретой капусты? Ни за что! — сказал он себе.
Следовательно, надо было сейчас же с ней поговорить. И он позвонил ей. А немного погодя зашел, чтобы рассказать. Но кушетка поглотила все, что он хотел сообщить. Госпожа Хлоупка узнала об этом позже, от своего супруга. Вечером, в постели. И в темноте — он погасил свет, чтобы избавить ее от какого бы то ни было чувства неловкости.
— Да, вот что еще, — сказал он. — Я решил немного разгрузиться. Понимаешь, в обществе туризма и попечительском совете столько дел, что я просто не успеваю с журналом. И мне рекомендовали одного репортера местной хроники из «Абендпост» — парень молодой, очень старательный и целеустремленный.
Он выдержал небольшую паузу, чтобы дать ей возможность поинтересоваться, как зовут молодого репортера, и услышать, затаила ли она дыхание. Первое она сделала, второе — нет. И он продолжал:
— Его фамилия Ватцек. Или Патцек. Что-то в этом роде. Во всяком случае, «Абендпост» горячо его рекомендовала; думаю, что смогу на него положиться. Надо будет как-нибудь тебя с ним познакомить, интересно, что ты о нем скажешь, ведь вас, женщин, инстинкт реже обманывает. — Он выдержал вторую паузу, прислушиваясь, не участилось ли у жены дыхание, и продолжал: — Мы, старые рысаки, все стремимся делать сами, но надо же дать возможность продвигаться и молодежи, не правда ли?.. Спокойной ночи, душенька! — И вдруг после новой, хорошо дозированной паузы, он повернулся к ней: — Да, чуть не забыл, есть еще кое-что поважнее. — У нее, кажется, совсем остановилось дыхание. — Сегодня я оформил тебе «санбим». — И ему показалось, что она притворно всхлипнула.
Она и всхлипнула, но без всякого притворства, а просто потому, что на нее сразу свалилось слишком много.
— Милый, я этого не заслужила, — сказала она.
Он лишь что-то пробурчал, ибо, в сущности, полностью разделял ее мнение. И продолжал слушать (не догадываясь, правда, как глубоко она рассержена на своего Вальтера за то, что он не ввел ее в курс событий).
— Нет, в самом деле! Я этого действительно не заслужила! — Прерывистый вздох. — Ты надрываешься из последних сил, чтобы доставить мне такую радость, — и она обвила руками его шею, — а я что делаю? — Ему стало не по себе. — Я, — она проглотила ком в горле, — я совершаю поступки…
Все в нем вскричало: «Стоп!» Уста его тоже исторгли крик, но, конечно, в иной формулировке:
— Не хочется дискутировать, хочется совсем другого, — сказали его уста, и не только уста.
Поцелуй он, естественно, получил. Потом сказал, что она делает его несчастным, осыпая себя упреками — неважно какими, — ему же хочется быть счастливым, а не несчастным. И занялся ею таким образом, что практически исключил возможность продолжать дискуссию.
После столь удачно преодоленного кризиса дела поначалу шли довольно хорошо. Все свое время (которого у него, конечно, стало меньше) Вальтер Патцак делил между иностранным туризмом, дорожно-транспортными авариями и кушеткой. И был счастлив. И худел. Между тем как начальник отдела Хлоупка — тоже от счастья — обрастал добавочным жирком. А его жена все недоумевала, как это она могла так сглупить, что чуть было не исповедалась в своем любовном похождении.
Но вскоре едва не случилась трагедия, а именно когда Вальтер Патцак явился к чете Хлоупка на ужин. Он был настолько смущен этим приглашением, что даже позволил начальнику отдела снять с себя промокший плащ. Вдобавок ему не удалось приложиться к ручке хозяйки дома, так как, желая продемонстрировать свою невинность, он не приблизился к ней на должное расстояние. В гостиной, за аперитивом, Патцак сидел рядом с ней на кушетке, но — только сидел; от волнения он уронил горящую сигарету, которая закатилась под кушетку, и полез за ней на карачках, выпятив зад и невольно чувствуя, до чего он смешон в этой позе. Наконец уселись за стол. Начальник отдела пировал, жена его и гость глотали с трудом. Начальник отдела подливал и подливал в бокалы, однако вино ничуть не избавило парочку от скованности. Начальник отдела обратился к своему редактору со словами «мой дорогой юный друг», и это прозвучало тем более невпопад, что так обычно называла своего Вальтера госпожа Хлоупка. Юный друг покраснел до корней волос, а супруга начальника отдела — все уже приступили к кофе — вдруг кинулась в кухню за сахаром, хотя на столе стояла полная сахарница. Начальник отдела помог гостю выбраться из мучительно щекотливого положения, уведя его на чердак, где в просторном, специально отгороженном помещении площадью чуть ли не в пятьдесят квадратных метров был устроен макет железной дороги со станциями, тоннелями, деревнями, лесопилкой, пасущимися коровами и канатной дорогой. Показав и объяснив гостю железнодорожное хозяйство, он пустил поезд.
Да, он может позволить себе такую детскую забаву, подумал Вальтер Патцак, а затем умело и быстро починил испорченный переключатель стрелки. Ведь он был услужливым малым.