Но постоял на месте еще немного, убеждаясь, что верблюды окончательно растаяли вдали.
Обратно Мансур бежал со всех ног. На краю лагеря ему пришлось ненадолго остановиться, чтобы перевести дыхание. Потом он быстро и тихо проскользнул между шатрами, стараясь не поднимать тревоги.
У входа в шатер калифа стояли двое стражей; Мансур негромко произнес несколько слов, и они убрали мечи в ножны и отступили в стороны, давая ему пройти. Он вошел в шатер. Одна-единственная масляная лампа горела на металлическом треножнике, бросая слабый мягкий свет.
— Отец! — окликнул Дориана Мансур.
Дориан сел на постели. На нем была только легкая набедренная повязка, и его нагое тело казалось стройным и мускулистым, как у атлета.
— Кто здесь? — спросил он.
— Я, Мансур.
— Что привело тебя в такой час?
Дориан услышал тревогу и настойчивость в тоне сына.
— В лагерь ночью приходили два чужака. К сэру Гаю.
— Кто они такие?
— Я узнал обоих. Один из них — капитан Коотс из гарнизона на мысе Доброй Надежды, тот, который гнался за Джимом через джунгли.
— Здесь, в Омане? — Дориан окончательно проснулся. — Возможно ли такое? Ты уверен?
— Еще более я уверен во втором человеке. Его лицо отпечаталось в моей памяти на всю жизнь.
— Говори же! — приказал Дориан.
— Это был убийца Кадем ибн Абубакер, та свинья, что убила мою мать!
— Где они теперь? — жестко спросил Дориан.
— Исчезли в пустыне до того, как я смог их остановить.
— Нужно немедленно погнаться за ними. Мы не можем допустить, чтобы Кадем снова ускользнул!
Розовый шрам, оставленный ножом на груди Дориана, блеснул в свете лампы, когда калиф потянулся за одеждой.
— У них беговые верблюды, — сказал Мансур. — А у нас таких нет, и они ушли в дюны. Мы и надеяться не можем догнать их в песках.
— Тем не менее мы должны попытаться.
Дориан, повысив голос, позвал стражей.
К тому времени, когда бин-Шибам собрал карательный отряд из своих пустынных воинов и они вскочили в седла, готовые выступить, восточный небосклон уже окрасился в лимонные и оранжевые цвета рассвета. Они отправились из лагеря туда, где Мансур видел исчезавших беглецов. Земля, обожженная солнцем, была твердой как камень, и верблюды не оставили на ней следов, но преследователи не могли тратить время на то, чтобы опытные охотники обшарили вокруг каждый дюйм.
Во главе с Мансуром они спешили в том направлении, в котором умчался Кадем. Через два часа они увидели вздымавшиеся впереди текучие фантастические очертания дюн. Их переменчивые формы с осыпающимся песком выглядели синими, пурпурными и аметистовыми в раннем утреннем свете. Гребни высились отчетливо и зловеще, как спина гигантской игуаны.
Здесь они нашли следы двух верблюдов — там, где животные поднялись на первую дюну и исчезли за ее гребнем. Отряд пытался следовать за ними, но копыта лошадей при каждом шаге проваливались в песок, и в конце концов даже Дориан вынужден был признать бессмысленность погони.
— Довольно, бин-Шибам! — сказал он старому воину. — Мы не можем ехать дальше. Подождите меня здесь.
Дориан даже Мансуру не позволил отправиться с ним; он поднялся на следующую дюну. Его усталому коню с трудом давался каждый шаг, и до гребня скакун добрался лишь в результате огромных усилий. Там Дориан спешился. Мансур снизу, из песчаной впадины, наблюдал за отцом. Это была высокая, одинокая фигура, смотревшая на пустыню… утренний ветер раздувал одежды. Дориан долго стоял так, потом опустился на колени. Мансур знал, что он молится за Ясмини, и его собственная боль потери разгорелась так, что едва не задушила его.
Наконец Дориан снова сел в седло и спустился с дюны; его жеребец скользил в песке на полусогнутых задних ногах, напрягая передние. Дориан не произнес ни слова, минуя отряд, и с опущенной головой поехал вперед. Остальные потащились за ним, когда он повернул к Искандербаду.
Дориан соскочил на землю у коновязи, и конюхи приняли его жеребца. А Дориан быстрым шагом направился к шатру сэра Гая. Мансур не отставал. Дориан намеревался потребовать от единокровного брата объяснений, с какой целью ему нанесли ночной визит Кадем ибн Абубакер и Коотс.
Еще не дойдя до шатра, он понял, что все изменилось за время его отсутствия. Перед входом в шатер собралась группа чужаков. Они были в морской одежде и серьезно вооружены. Командовал ими капитан «Арктура» Уильям Корниш. Дориан так разгневался, что чуть не рявкнул на них по-английски. Но, сделав над собой усилие, обуздал свою ярость, хотя она продолжала бурлить в опасной близости к поверхности.
Мансур следом за ним ворвался в шатер.
Сэр Гай и Верити стояли в середине помещения. Облаченные в костюмы для верховой езды, они погрузились в беседу. Оба ошеломленно уставились на внезапно появившихся мрачных мужчин.
— Спроси, что им нужно, — велел Гай дочери. — И объясни, что их поведение оскорбительно.
— Отец приветствует вас. И надеется, что не случилось ничего серьезного.
Верити была бледна и явно пребывала в смятении.
Дориан быстро сделал приветственный жест и огляделся по сторонам. Горничные уже укладывали последние вещи сэра Гая.
— Вы уезжаете?
— Мой отец получил чрезвычайно важные новости. Он должен немедленно вернуться на «Арктур» и отплыть. Он просит меня принести вам самые искренние извинения. Он пытался сообщить вам о перемене своих планов, но ему сказали, что вы с сыном покинули Искандербад.
— Да, мы гнались за бандитами, — объяснил Дориан. — Но мы в отчаянии, что ваш отец вынужден покинуть нас прежде, чем мы достигли соглашения.
— Отец тоже огорчен. Он просит поблагодарить вас за щедрость и гостеприимство, оказанные ему.
— Я буду благодарен ему, если он окажет нам некоторую помощь до отъезда. Мы узнали, что прошлой ночью лагерь посетили опасные разбойники. Двое мужчин, один из них араб, второй — европеец, предположительно голландец. Ваш отец разговаривал с ними? Мне доложили, что их видели выходящими из этого шатра ночью.
Сэр Гай улыбнулся при этом вопросе, но улыбка коснулась лишь его губ, а глаза остались ледяными. Верити передала:
— Отец желает заверить вас, что двое мужчин, посетившие ночью лагерь, не разбойники. Это посланцы, они привезли ему ту весть, из-за которой пришлось изменить планы. Они пробыли здесь совсем недолго.
— Ваш отец хорошо знает этих людей? — не отступал Дориан.
Ответ сэра Гая прозвучал, как и ожидалось.
— Он никогда прежде их не видел.
— Как их зовут?
— Они не назвали своих имен, да отец и не спрашивал. Их имена никому не интересны и значения не имеют. Это же просто посланцы.
Мансур внимательно наблюдал за лицом Верити, когда она отвечала на вопросы. Девушка выглядела спокойной, но в ее голосе слышалось скрытое напряжение, а в глазах сгустились тени, словно некие мрачные мысли одолевали ее. Она избегала смотреть на Мансура. Он чувствовал, что Верити лжет — то ли ради отца, то ли ради самой себя.
— Могу ли я спросить его превосходительство о сути послания, доставленного ему?
Сэр Гай с сожалением покачал головой. Потом достал из внутреннего кармана пергаментный пакет, на котором красовались королевский герб с надписью «Honi soit qui mal y pense» и две красные восковые печати.
— Его превосходительство огорчен, что не может сообщить об этом. Это официальный и секретный документ. Иностранцам нельзя знать его содержание. Если кто-то попытается им завладеть, это будет рассмотрено как акт агрессии.
— Пожалуйста, заверьте его превосходительство, что никто и не думает проявлять агрессию.
Дориан не рискнул настаивать.
— Мне очень, очень жаль, что его превосходительству приходится уехать столь внезапно, — сказал он. — Желаю ему благополучного путешествия и скорого возвращения в Оман. Надеюсь, мне будет позволено сопровождать его в первую милю его путешествия?
— Это честь для моего отца.
— Тогда я удалюсь, чтобы вы могли завершить приготовления к отъезду. Буду вас ждать с почетной стражей на краю лагеря.
Мужчины поклонились друг другу, и калиф ушел. Когда он уже покинул шатер, Верити бросила на Мансура единственный страдальческий взгляд. Он понял, что она отчаянно хочет поговорить с ним.
Сэр Гай и Верити под эскортом капитана Корниша и его вооруженных матросов подъехали туда, где их ждали Дориан и Мансур, у восточной дороги. Дориан держал свой гнев в узде. Дальше они отправились единым отрядом. Хотя Мансур ехал рядом с Верити, она оставалась рядом с отцом, переводя вежливую, но несущественную беседу между ним и Дорианом. Однако, когда они поднялись на первый холм, ветер с моря подул им в лица, прохладный и освежающий. Словно ему в ответ Верити развязала шарф, державший на ее голове цилиндр. Она как будто случайно выпустила его из рук, и ветер сорвал цилиндр с ее головы. Он покатился вниз по холму, как колесо.
Мансур развернул коня и погнался за ним. Наклонившись в седле, он подхватил с земли цилиндр, даже не придерживая жеребца. Вернувшись, он протянул цилиндр девушке, уже скакавшей ему навстречу. Она кивнула в знак благодарности и, надевая его на голову, позволила шарфу на мгновение прикрыть ей лицо. За это время оба отстали от остальных по меньшей мере на сотню шагов.
— У нас есть всего минута, прежде чем отец начнет что-то подозревать. Вы не пришли ночью. Я ждала вас, — сказала Верити.
— Я не смог, — ответил Мансур.
Он собрался объяснить остальное, но Верити тут же перебила его:
— Я оставила записку под пьедесталом той богини.
— Верити! — резко окликнул ее сэр Гай. — Езжай сюда, детка! Нужен перевод.
Вернув цилиндр на голову, Верити подъехала к отцу. Она больше не смотрела на Мансура, даже тогда, когда два отряда всадников, обменявшись комплиментами, расстались. Сэр Гай поскакал к Маскату, а калиф со свитой вернулись в Искандербад.
В безжалостном полуденном свете лицо богини выглядело меланхоличным, ее красоту портили следы, оставленные многими веками. В последний раз оглядевшись, чтобы убедиться в отсутствии посторонних глаз, Мансур опустился перед статуей на одно колено. С одной стороны к пьедесталу ветром надуло груду песка. На ней кто-то выложил из мелких обломков белого мрамора некое подобие стрелы. Она указывала на то место, где песок недавно потревожили, а потом снова аккуратно разгладили.