вой пушки. Кто-то даже помахал им рукой, а Мансур приказал пушечным расчетам помахать в ответ, чтобы успокоить турок.
Все происходило неторопливо, как во сне. У Мансура хватило времени на то, чтобы пройти вдоль орудийной палубы и самому нацелить каждую из пушек на команды с лестницами. Ему с трудом удалось убедить некоторых матросов, что сила орудий не зависит от того, до упора ли закручены винты. Они подбирались все ближе и ближе к берегу, и Мансур одним ухом прислушивался к лотовым, выкрикивавшим:
— Отметка пять!
— Достаточно близко, — пробормотал Мансур и повернулся к Кумраху. — Выводи на позицию.
«Эльф» повернул и пошел параллельно берегу.
— А теперь мы испробуем на вкус работу мистера Пандита Сингха, — проговорил Мансур, не опуская подзорную трубу.
Орудия «Эльфа» были готовы. Но Мансур пока выжидал. Он знал, что первый залп должен стать самым разрушительным. После него враги разбегутся и спрячутся.
Они подошли уже так близко, что сквозь трубу Мансур видел звенья кольчуги ближайших турок и черты лиц под украшенными плюмажами шлемами офицеров.
Опустив трубу, он вернулся к батарее. Матросы смотрели на него, ожидая команды. Он высоко поднял в руке шарф из алого шелка.
— Огонь! — рявкнул он, резко опустив шарф.
Кадем ибн Абубакер и Херминиус Коотс, странная парочка, стояли на каменной высотке и смотрели через открытое пространство на южные бастионы города. Их свита собралась вокруг, и среди приближенных были и турецкие офицеры, чья власть усилилась благодаря Зейну аль-Дину.
Все они наблюдали за штурмовыми отрядами, шедшими тремя колоннами по двести человек. Они несли лестницы, их плечи прикрывали круглые бронзовые наплечники для защиты от метательных снарядов, которые должны были посыпаться на них, когда они подойдут ближе. Следом за штурмовиками двигались батальоны, которым предстояло вырваться вперед и завоевывать каждую площадку на крепостных стенах.
— Конечно, мы рискуем потерять несколько сотен людей, но быстрый прорыв того стоит, — сказал Коотс.
— Мы можем позволить себе такие потери, — согласился Кадем. — Вторая часть флота подойдет через несколько дней, а там еще десять тысяч человек. Если потерпим неудачу сегодня, сможем с завтрашнего дня начать регулярную осаду.
— Вы должны убедить вашего почтенного дядюшку калифа привести военные корабли и блокировать залив и порт.
— Он отдаст этот приказ, как только увидит результаты первой атаки, — заверил голландца Кадем. — Не сомневайтесь, генерал. Мой дядя — опытный командир. Он сражается с врагами с того самого дня, как унаследовал Слоновий трон. Этот бунт пожирателей свинины, которых мы видим перед собой, — он махнул рукой в сторону городских стен, — единственное его поражение, но и оно произошло только из-за предательства его собственных приближенных. Такое больше не повторится.
— Калиф — великий человек. Я никогда и не говорил иначе, — поспешил заверить его Коотс. — Мы повесим этих предателей на стенах на их же собственных кишках!
— С помощью Господа, и возблагодарим Его за это! — напевно произнес Кадем.
Первые хрупкие связи между этими двумя превратились в стальные цепи за те два года, что они находились вместе. Такого страшного путешествия, которое им пришлось выдержать после гибельного столкновения с Джимом Кортни, человек немного слабее просто не вынес бы. Они тащились сотни лиг по диким местам, страдая от болезней и умирая от голода. Их лошади пали от истощения или были убиты местными дикарями. Последнюю часть пути они преодолели пешком, через болота и мангровые леса, пока не добрались снова до побережья. Там они наткнулись на рыбацкую деревушку. Они напали на нее ночью, перебили всех разом, взрослых и детей, но пять женщин и трех маленьких девочек прикончили лишь после того, как Коотс и Оудеман утолили свою животную похоть. Кадем ибн Абубакер не стал участвовать в оргии. Пока женщины кричали и рыдали, он молился на берегу. Потом до него донеслись последние вскрики, когда Коотс и Оудеман перерезали горла женщинам.
Они сели в лодки рыбаков — древние, обветшалые каноэ. Еще один тяжкий переход — и они наконец добрались до порта Ламу. И там распростерлись перед Зейном аль-Дином в тронном зале его дворца.
Зейн аль-Дин тепло приветствовал племянника. Он думал, что тот давно погиб, и пришел в восторг от сообщения о том, что Ясмини казнена. Как и обещал Кадем, калиф благосклонно отнесся к его новому компаньону и внимательно выслушал доклад о его жестоких талантах.
В качестве испытания он дал Коотсу небольшой отряд, приказав подавить оставшиеся на Африканском континенте гнезда бунтовщиков. Калиф ожидал, что Коотс потерпит неудачу, как и другие до него. Однако Коотс в соответствии со своей репутацией за два месяца привел на Ламу всех главарей бунтовщиков, закованных в цепи. И там собственными руками, в царственном присутствии Зейна, выпустил им кишки. В награду Зейн даровал ему половину лакха золотых рупий из награбленного и пленных женщин. После чего повысил его до генерала и поставил во главе четырех батальонов армии, которую он собирал для нападения на Маскат.
— Калиф уже рядом. Как только он подойдет, можно будет начинать.
Кадем повернулся и пошел навстречу паланкину, который несли на холм восемь рабов. От солнца его укрывал синий с золотом балдахин. Рабы поставили паланкин на землю, из него вышел Зейн аль-Дин.
Это был уже вовсе не тот пухлый подросток, с которым Дориан дрался в гареме на острове Ламу и которому он искалечил ногу, защищая Ясмини от издевательств Зейна. Он по-прежнему хромал, но детская пухлость давно слетела с него. Целая жизнь интриг и постоянной борьбы за власть сделала жестким его лицо и обострила ум. Взгляд Зейна стал быстрым и жадным, манеры — властными. И если бы не жестокие очертания его рта и злобное коварство в темных глазах, он мог бы выглядеть красивым.
Кадем и Коотс распростерлись перед повелителем. Поначалу Коотсу такая форма выражения преданности казалась отвратительной. Однако вместе с восточной одеждой она стала частью его новой жизни.
Зейн жестом велел двум своим генералам подняться. Они последовали за ним на вершину холма и посмотрели вниз, на открытое место, где скопились штурмовые силы. Зейн опытным взглядом изучил дислокацию войск. И кивнул.
— Вперед!
Голос у него был высокий, почти девичий. Когда Коотс впервые его услышал, он исполнился презрения к Зейну из-за этого, но голос был единственной женственной чертой калифа. Он произвел на свет сто двадцать три потомка, и лишь шестнадцать из них оказались девочками. Он тысячами уничтожал своих врагов, причем многих — собственным мечом.
— Одна красная ракета! — кивнул Коотс своему адъютанту.
Приказ был мгновенно передан вниз, сигнальщикам.
Ракета сверкнула, как рубин, взлетая в безоблачное небо и оставляя за собой длинный серебристый хвост дыма. Снизу донеслись бодрые крики, и масса солдат ринулась к стенам города. Перед Зейном встал раб, и Зейн положил на его плечо длинную бронзовую подзорную трубу, используя раба как живой треножник.
Первые ряды турок добежали до рва перед стенами… и тут из-за угла каменных бастионов показался «Эльф». За ним, почти вплотную, шел второй корабль.
Зейн и его офицеры перевели трубы на корабли.
— Это те самые суда, на которых предатель аль-Салил явился в Маскат! — прорычал Кадем. — Шпионы предупредили нас о том, что они здесь.
Зейн промолчал, но его лицо изменилось при упоминании этого имени. Он сразу почувствовал укол боли в искалеченной ноге, и жгучий вкус ненависти появился в глубине его горла.
— У них пушки наготове… — Коотс рассматривал корабли в трубу. — Они могут продольным огнем обстрелять наши батальоны. Отправь к туркам гонца, предупреди! — рявкнул он на адъютанта.
— У нас нет лошадей, — напомнил тот.
— Беги сам! — Коотс схватил адъютанта за плечо и толкнул вниз по склону. — Беги, бесполезный пес, или я сам тебя пристрелю! — Его владение арабским языком с каждым днем совершенствовалось.
Мужчина помчался вниз по склону, крича, размахивая руками и показывая на корабли. Однако турки уже двинулись вперед, и никто из них даже не оглянулся.
— Подать сигнал отойти назад? — предложил Кадем.
Но все они понимали, что уже слишком поздно. И молча наблюдали за происходящим. Первый корабль внезапно испустил облако порохового дыма. Он слегка покачнулся от отдачи черных длинноствольных пушек, потом встал на место, но его корпус почти скрылся за клубами дыма, над которым возвышались только мачты. Грохот залпа долетел до их ушей через несколько секунд, потом раскатился среди далеких холмов, рождая эхо.
Наблюдатели на холме снова повернули подзорные трубы к равнине. Воцарившийся там хаос потряс даже этих закаленных солдат, привыкших к резне на полях сражений. Картечь разлетелась так, что каждый выстрел сразил турок на двадцать шагов в ширину. Как будто коса прошлась по полю зрелой пшеницы.
Никто не остался стоять на ногах на пути заряда. Кольчуги и бронзовые наплечники защитили турок не лучше, чем хрупкий пергаментный лист. Несколько бородатых голов, еще в шлемах, взлетели высоко в воздух. Тела с оторванными руками и ногами повалились друг на друга. Крики умирающих и раненых отчетливо донеслись до стоящих на холме.
«Эльф» развернулся и ушел в открытую воду залива. Его место спокойно заняла «Месть». Уцелевшие на берегу стояли в полном ошеломлении, неспособные оценить масштабы катастрофы, пронесшейся по их рядам. Когда «Месть» направила на них свои пушки, стоны раненых заглушил отчаянный вой живых. Лишь у немногих хватило рассудка на то, чтобы распластаться на земле. Другие просто бросили штурмовые лестницы и, повернувшись к угрозе спиной, бросились бежать.
«Месть» дала залп из орудий одного борта. Он опустошил поле. Корабль развернулся и пошел следом за «Эльфом».
«Эльф» закончил разворот против ветра и снова вышел на позицию, чтобы нацелить на бежавших турок орудия левого борта. А на правом борту тем временем команда перезаряжала пушки картечью, артиллеристы готовились взяться за дело.