— Отходим! — выкрикнул Мансур.
Отряд перелез через переднюю стенку укреплений как раз тогда, когда им навстречу прискакал Истаф со своими конюхами и запасными лошадьми. Они галопом помчались назад и проскочили через городские ворота; бин-Шибам не отставал.
Уже в городе они обнаружили, что потеряли пять человек убитыми и еще дюжина оказалась ранена. На рассвете стало видно, как турки раздели тела убитых повстанцев и бросили их на передней стене укреплений.
Мансур и бин-Шибам сумели испортить только два орудия, и оставшиеся восемь снова открыли огонь. Через несколько часов каменные ядра разнесли все то, что было сделано в течение ночи. В середине дня один удачный выстрел заставил обрушиться двадцать футов стены, превратив ее в груду извести и щебня. Оглядывая с минарета разрушения, Дориан решил:
— Еще не больше недели, и Зейн сможет начать вторжение в город.
В ту ночь две сотни авамиров и дахмов оседлали лошадей и уехали из города. На следующий день муэдзин по обычаю воззвал к правоверным с минарета главной городской мечети. Откликнулись обе стороны: большие орудия прекратили огонь, турки сняли круглые шлемы и преклонили колена в пальмовых рощах, в то время как на парапетах городской стены защитники сделали то же самое. Прежде чем присоединиться к богослужению, Дориан иронически усмехнулся при мысли, что обе стороны молились о победе одному и тому же Богу.
Но на этот раз ритуал получил новое продолжение. После молитвы герольды Зейна выехали вперед, выкрикивая предупреждение, обращенное к оборонявшимся:
— Слушайте слово истинного калифа! «Те, кто желает покинуть этот обреченный город, могут это сделать без последствий. Я дарую вам прощение за предательство. Вы можете взять с собой лошадей и оружие и вернуться в свои шатры к своим женам. А любого, кто принесет мне голову виновного в кровосмешении аль-Салила, я вознагражу лакхом золотых рупий!»
Защитники посмеялись над ними. Тем не менее следующей ночью еще тысяча воинов выехала за ворота. Перед уходом двое из младших шейхов пришли попрощаться с Дорианом.
— Мы не предатели и не трусы, — сказали они ему. — Но эта битва не для мужчин. Там, в пустыне, мы будем скакать с тобой навстречу смерти. Мы любим тебя, как любили твоего отца, но мы не станем умирать, как псы в клетке.
— Идите, я вас благословляю, — ответил им Дориан. — И да пребудет с вами Божья милость. Знайте: я снова приду к вам.
— Мы будем тебя ждать, аль-Салил.
На следующий день в час молитвы, когда орудия опять умолкли, к стенам снова подъехали герольды.
— Истинный калиф Зейн аль-Дин объявляет о разграблении города. Любой мужчина или женщина, найденные в его стенах, когда туда войдет калиф, будут подвергнуты мучительной смерти!
На этот раз лишь несколько голосов ответили им насмешками. Ночью ушла почти половина защитников. Турки выстроились вдоль дороги и не делали попытки кому-либо помешать.
— Ты рассеянна, милая. — Каролина Кортни насмешливо наблюдала за дочерью. — Что же так встревожило тебя?
Верити почти не разговаривала с матерью, выйдя на палубу «Арктура» из большой отцовской каюты, и лишь рассеянно поздоровалась с ней. Разговор с командующим калифа Кадемом ибн Абубакером тянулся большую часть утра. Теперь Верити стояла у поручней и наблюдала, как быстрая фелюга везет генерала обратно на берег. Она переводила отцу доклад ибн Абубакера и сообщение о приказе калифа сжать кольцо блокады вокруг залива, чтобы не дать вражеским кораблям сбежать, когда город наконец избавится от узурпатора.
Верити вздохнула и повернулась к матери.
— Осада подходит к концу, матушка, — послушно ответила она.
Они никогда не были особенно близки друг к другу. Каролина была нервной, истеричной женщиной. Муж полностью подчинил ее, и у нее оставалось мало времени и энергии на то, чтобы исполнять роль матери. Казалось, что она, словно ребенок, не могла надолго сосредоточиться на чем-то одном, ее ум порхал от одной темы к другой, словно бабочка в весеннем саду.
— Я буду только рада, когда весь этот ужас наконец закончится и твой отец разберется как следует с этим негодяем аль-Салилом. Тогда мы сможем вернуться домой.
Для Каролины домом было консульство в Дели. За его каменными стенами, в ухоженных садах и прохладных двориках с журчащими фонтанами, она чувствовала себя надежно защищенной от грубого, чужого мира Востока. Тихо застонав, Каролина почесала горло. На белой коже выступила красная сыпь. Влажный тропический воздух и жара тесной каюты вызвали обострение старого раздражения.
— Сделать тебе прохладную примочку? — спросила Верити.
Она гадала, как матери с такой легкостью удается вызвать у нее чувство вины. Верити подошла к Каролине, лежавшей в широком гамаке, который капитан Корниш устроил для нее на углу шканцев. Полотняная ширма загораживала Каролину от солнца, но позволяла прохладному ветерку овевать ее пухлое потеющее тело.
Верити опустилась на колени рядом с матерью и смочила белой жидкостью воспаленные, зудящие пятна. Каролина вяло махнула рукой. Кольца с бриллиантами глубоко врезались в отекшую белую кожу. Стройная темнокожая индианка в прекрасном шелковом сари опустилась на колени у гамака напротив Верити, держа чашу со сладостями. Каролина взяла розовый кубик рахат-лукума. Когда горничная хотела подняться на ноги, Каролина остановила ее повелительным щелчком пальцев и выбрала еще два кусочка ароматного лакомства, чтобы сунуть их в рот. Она жевала их с нескрываемым наслаждением, и на ее губах остался белый след сахарной пудры, похожий на иней.
— Как ты думаешь, что будет с аль-Салилом и его сыном Мансуром, если они попадут в руки Кадема ибн Абубакера? — негромко спросила Верити.
— Не сомневаюсь, это будет нечто крайне отвратительное, — без признаков интереса откликнулась Каролина. — Калиф творит жуткие вещи со своими врагами: их бросают под ноги слонам, расстреливают из пушек…
Она даже слегка содрогнулась и протянула руку к стакану медового шербета, предложенного ей горничной.
— Я совершенно не желаю это обсуждать. — Она отпила глоток и слегка оживилась. — Если к концу месяца все завершится, мы сможем вернуться в Дели к твоему дню рождения. Я задумала для тебя бал. Пригласим всех приличных холостяков компании. Самое время подыскать для тебя мужа, дорогая. Я в твоем возрасте уже четыре года была замужем и родила двоих детей.
Верити внезапно разозлилась на эту скучную, глупую женщину — разозлилась, как никогда прежде. Она всегда относилась к матери с терпеливым почтением, принимая в расчет и прощая ее прожорливость и прочие слабости. Но до встречи с Мансуром она не понимала глубинных причин подчинения Каролины своему мужу, не знала о той провинности, которая полностью отдала Каролину под его власть. Но теперь ее взбесила эта ограниченная, бездумная удовлетворенность. И гнев выплеснулся наружу прежде, чем Верити успела его осознать.
— Да, матушка, — с горечью произнесла она. — И первый из этих двоих был незаконным сыном Тома Кортни.
Едва эти слова успели сорваться с губ Верити, как она уже пожалела о сказанном.
Каролина уставилась на нее огромными влажными глазами.
— Ах ты, злое, злое дитя! Ты никогда меня не любила! — всхлипнула она, и смесь шербета и наполовину прожеванного рахат-лукума потекла по ее кружевной блузке.
Остатки уважения покинули девушку.
— Ты ведь помнишь Тома Кортни, матушка? — спросила она. — И то, чем вы с ним занимались, пока плыли в Индию на дедушкином корабле «Серафим»?
— Да ты… ты никогда… Кто тебе рассказал? Что ты слышала? Это неправда! — Каролина истерически зарыдала.
— А как насчет Дориана Кортни? Ты помнишь, как ты и мой отец оставили его пропадать в рабстве, когда он был еще совсем ребенком? И как ты и отец лгали дяде Тому? И как ты врала ему, что Дориан умер от лихорадки? Ты и мне повторяла ту же самую ложь. Даже показала мне могилу на острове Ламу, где, как ты утверждала, его похоронили.
— Прекрати! — Каролина зажала уши ладонями. — Я не стану слушать такую мерзость!
— Значит, это мерзость, матушка? — холодно спросила Верити. — Тогда кто же, по-твоему, этот аль-Салил, которому ты желаешь быть растоптанным слонами или расстрелянным из пушки? Ты разве не знаешь, что это Дориан Кортни?
Каролина вытаращила глаза, ее лицо стало белым, как молоко, и воспаленная сыпь выступила на ней еще резче.
— Ложь! — прошептала она. — Все это просто злобная ложь!
— И еще, матушка… сын аль-Салила — мой кузен Мансур Кортни. Ты хочешь найти мне мужа? Можешь больше не искать. Если Мансур окажет мне честь и попросит моей руки, я колебаться не стану. Я сразу брошусь к нему.
Каролина испустила сдавленный крик и рухнула из гамака на палубу.
Горничная и два корабельных офицера бросились к ней, чтобы помочь подняться на ноги. Как только она встала, то сразу вырвалась из их рук; жир дрожал под кружевным, расшитым жемчугами нарядом, когда она тяжело спускалась по трапу, что вел к большой каюте.
Сэр Гай услышал ее гневные крики и выскочил из двери в одной рубашке. Схватив жену за руку, он втащил ее в каюту.
Верити в одиночестве ждала у поручней возмездия, которое, как она знала, должно вскоре последовать. Она смотрела поверх флота военных дау, закрывавших залив, на далекие минареты и шпили города.
Мысленно она снова и снова перебирала те страшные новости, которые Кадем ибн Абубакер привез ее отцу и которые ей пришлось переводить. Маскат должен очутиться в руках Зейна аль-Дина еще до конца месяца. Мансур находился в крайней опасности, а она ничего не могла сделать, чтобы помочь ему. Страхи и крушение надежд привели ее к величайшей неосмотрительности в отношении матери.
— Господи, прошу тебя! — прошептала девушка. — Пусть с Мансуром не случится ничего дурного!
Не прошло и часа, как отцовский слуга пришел позвать ее.
В каюте Каролина сидела у кормового иллюминатора. В руках она сжимала мокрый смятый платок, то и дело вытирая глаза и шумно сморкаясь.