Отец Верити стоял в центре каюты. Он все еще был в рубашке. Лицо его застыло в злом выражении.
— Что за грязную ложь ты наговорила своей матери? — резко спросил он.
— Никакой лжи, отец, — с вызовом ответила Верити.
Она знала, каковы будут последствия, если его спровоцировать, но чувствовала, что теперь ей все равно.
— Повтори это при мне, — приказал сэр Гай.
Верити тихим ровным голосом пересказала все то, что говорил ей Мансур. Сэр Гай выслушал ее молча. Потом отошел к иллюминатору и стал смотреть на невысокие волны лазурного моря. На жену он не взглянул.
Молчание все тянулось. Верити знала, что такое молчание — один из отцовских маневров: он желал устрашить дочь и вынудить ослабить оборону и сопротивление.
— Ты скрыла все это от меня, — заговорил он наконец. — Почему ты не рассказала все сразу, как только узнала? Это твой долг по отношению ко мне, дитя.
— Ты ничего не отрицаешь, отец? — спросила Верити.
— Я не обязан что-либо отрицать или подтверждать. Я не в суде. А вот ты под следствием.
Снова наступила тишина. В каюте стояли жара и духота, корабль тошнотворно покачивался на медлительных волнах течения. Верити задыхалась, ее мутило, но она не собиралась это показывать.
Сэр Гай снова заговорил:
— Ты вызвала у матери настоящее потрясение этими дикими сказками.
Каролина театрально всхлипнула и снова высморкалась.
— Сегодня утром из Бомбея пришел быстрый пакетбот. Я отправляю ее обратно в консульство.
— Я с ней не поеду, — ровным тоном откликнулась Верити.
— Да, не поедешь, — согласился сэр Гай. — Ты останешься здесь. Возможно, для тебя станет отличным уроком, когда ты увидишь казнь бунтовщиков, к которым проявила столь нездоровый интерес.
Он в очередной раз замолчал на время, прикидывая, как много знает Верити о его делах. И выходило, что ее знания настолько велики, что могли оказаться смертельными, вздумай она обратить их против него. Сэр Гай не мог позволить дочери ускользнуть из-под его власти.
— Отец, главные бунтовщики — твой родной брат и его сын, — нарушила наконец молчание Верити.
Сэр Гай никак не отреагировал. Он продолжил, словно ничего и не слышал:
— Судя по тому, что рассказала мне твоя мать, ты изображала из себя распутницу, общаясь с тем молодым арабом. Ты что же, забыла, что ты англичанка?
— Ты роняешь свое достоинство, обвиняя меня в подобном.
— Это ты унижаешь меня и свою семью немыслимым поведением. За одно только это тебя следует наказать.
Он подошел к своему письменному столу и взял лежавший там хлыст из китового уса. И снова повернулся к дочери.
— Разденься! — приказал он.
Верити продолжала стоять неподвижно, на ее лице ничего не отражалось.
— Делай, что велит отец, нахальная девчонка! — вмешалась Каролина.
Она перестала всхлипывать, ее тон был мстительным и злорадным.
— Разденься немедленно! — повторил Гай. — Или я позову парочку матросов, чтобы они это сделали.
Верити медленно подняла руки к горлу и развязала ленту на блузке. Когда она наконец предстала перед ними обнаженной, она вызывающе вздернула подбородок и встряхнула головой, позволив волосам рассыпаться по плечам и спрятать гордую юную грудь и прикрыть женский пушок между ногами.
— Ложись лицом вниз на кушетку! — приказал Гай.
Она подошла к кушетке твердым шагом. И легла на зеленую кожаную обивку. Очертания ее тела были нежными и плавными, словно высеченными из мрамора самим Микеланджело.
«Я не закричу», — твердила она себе.
Но все ее мышцы инстинктивно напряглись, когда хлыст свистнул в воздухе и опустился на ее ягодицы.
«Я не доставлю ему такого удовольствия», — поклялась себе девушка.
Она крепко зажмурилась, когда второй удар обрушился на ее бедра. Он обжег ее, как укус скорпиона. Верити закусила губы так, что ощутила во рту соленый, металлический вкус крови.
Наконец сэр Гай отступил назад, дыша тяжело и прерывисто от усилий.
— Можешь одеться, бесстыдная шлюха, — пробормотал он.
Верити медленно села, стараясь не обращать внимания на огонь, обжигавший ей спину и ноги. Гульфик отцовских бриджей оказался на уровне ее глаз, и Верити с холодным презрением улыбнулась, видя наглядное свидетельство его возбуждения.
Сэр Гай поспешно отвернулся и бросил хлыст на письменный стол.
— Ты вела себя предательски по отношению ко мне. Я больше тебе не доверяю. Ты будешь сидеть взаперти в своей каюте до тех пор, пока я не решу, как еще тебя наказать, — предупредил он дочь.
Дориан и Мансур стояли вместе с шейхами на балконе минарета и наблюдали за плюмажами и верхушками бронзовых шлемов турецких штурмовых отрядов — те двигались по окопам, подбираясь к стенам города. Когда они собрались у стен, тяжелые батареи Зейна аль-Дина удвоили силу обстрела. Они сменили снаряды. И теперь вместо каменных ядер осыпали парапеты и стены дождем камней размером с кулак и малыми железными ядрами. Потом пушки затихли, и трубы прогудели атаку; вслед за ними мерно застучали барабаны.
Огромная масса визжащих турок выскочила из окопов. Когда они помчались через последние ярды, отделявшие их от пробоин, пушки защитников с парапетов осыпали их снарядами, а лучники выпустили тучи стрел.
Но первые атакующие проскочили через открытое пространство прежде, чем пушки оказались перезаряжены. Оставляя на истоптанной земле мертвых и раненых, они бежали вперед волна за волной.
Достигнув стены, турки полезли в бреши через груды обломков. Но, очутившись за стеной, угодили в лабиринт узких проулков и тупиков. Дориан приказал построить баррикады поперек каждого прохода. Туркам приходилось под огнем мушкетов брать штурмом каждое препятствие. Как только они одолевали первую баррикаду, защитники отступали за следующую линию обороны, и туркам приходилось атаковать снова. Шла изнурительная и кровавая битва. Постепенно истощенные силы Мансура и бин-Шибама оказались оттесненными к главному базару, где турки могли окружить их и прорваться к городским воротам. Нападающие перебили людей, пытавшихся защитить лебедки. Кадем и Коотс, возглавлявшие отряд из двух тысяч турок, в стороне ожидали момента, когда ворота распахнутся перед ними.
Дориан с вершины минарета видел, как они хлынули, подобно наводнению, по узким улочкам. И испытал облегчение при мысли, что в течение последних месяцев сумел убедить большую часть женщин с детьми покинуть город и уйти в пустыню, потому что они оказались бы бессильными овечками перед этой волчьей стаей. Как только ворота открылись, он приказал подать заранее обусловленный сигнал «Эльфу» и «Мести». А потом обратился к своим советникам и капитанам.
— Все кончено, — сказал он им. — Благодарю вас за храбрость и преданность. Забирайте своих людей и уходите, если сможете. Но однажды мы снова начнем борьбу.
Мужчины стали по очереди подходить к нему, чтобы обнять.
Бин-Шибам, покрытый пылью с головы до ног, почернел от дыма; его одежду запятнала кровь из десятка ран. Она смешалась с кровью турок, которых он убил.
— Мы будем ждать твоего возвращения, — сказал он.
— Ты знаешь, где меня найти. Пришли ко мне человека, когда все будет готово. Я сразу вернусь к тебе, если на то будет воля Господа, — ответил ему Дориан. — Да славится Господь!
— Господь велик! — откликнулись мужчины.
Перед малыми северными воротами их ждали лошади. Когда эти ворота открылись, Мустафа Зиндара, бин-Шибам и остальные советники выехали через них во главе своих людей. Они пробили себе дорогу через турок, бросившихся им наперерез, а потом помчались по пальмовым рощам и полям, пересеченным оросительными канавами. Дориан с минарета смотрел им вслед.
Заслышав шаги на мраморной лестнице минарета, он развернулся с мечом в руке. В первое мгновение он даже не узнал собственного сына под толстым слоем копоти и грязи.
— Бежим, отец! — воскликнул Мансур. — Нужно спешить.
Они спустились по лестнице; в мечети их ждал Истаф с десятком человек.
— Сюда. — Из тени выступил имам, жестом показывая дорогу.
Они поспешили за ним, и он провел их через лабиринт переходов к маленькой железной двери. Имам отпер замок, и Мансур пинком распахнул дверь.
— Прощай, и да благословит тебя Господь, — сказал имаму Дориан.
— Иди, и пусть будет с тобой Божье благословение, — ответил имам. — И пусть Господь поскорее вернет тебя в Оман.
Они выбежали наружу и оказались в полутемном проулке, таком узком, что решетчатые балконы верхних этажей опустевших зданий почти соприкасались над их головами.
— Сюда, повелитель!
Истаф родился в этом городе, и эти проулки были местами его детских игр. Все побежали за ним и вскоре снова вырвались на солнечный свет. Перед ними лежали открытые воды залива, а невдалеке от берега ждал баркас «Эльфа», чтобы забрать их. Мансур закричал и замахал рукой Кумраху, стоявшему у румпеля. Матросы взмахнули веслами, и баркас устремился навстречу беглецам.
В это мгновение позади раздались злобные крики. Один из проулков внезапно ожил: из него высыпала толпа турок и оманцев и рванулась к причалу. Они гнались за беглецами, и их передний ряд ощетинился длинными пиками и острыми ятаганами. Дориан оглянулся через плечо и увидел, что баркас все еще находится на расстоянии пистолетного выстрела от них, за полоской зеленой воды.
— Держитесь вместе! — закричал он.
Они образовали тесный круг перед спуском на причал, встав плечом к плечу, лицом к врагу.
— Аль-Салил! — заорал араб, несшийся во главе нападающих.
Высокий и худощавый, он двигался как леопард. Его длинные жидкие волосы развевались у него за спиной, борода падала на грудь.
— Аль-Салил! — снова закричал он. — Я пришел за тобой!
Дориан узнал это безумное, фанатичное лицо.
— Кадем! — Голос Мансура зазвенел от ненависти — он тоже узнал араба.
— Я и за тобой тоже пришел, ублюдочный щенок грязного пса и кровосмесительной шлюхи! — продолжал вопить Кадем.
— Постарайся сначала достать меня! — Дориан сделал шаг вперед, и Кадем бросился на него.