Именно неистощимое терпение стервятника окончательно лишило Ле Рича здравомыслия. Он осыпал птицу проклятиями, с трудом шевеля потрескавшимися от жажды и солнечного жара губами, пока кровь из трещин не полилась ему на подбородок. А стервятник даже не шевелился, только изредка моргал блестящими глазами.
В приступе безумия Ле Рич швырнул в голову птицы палку, свое последнее оружие. Стервятник взмахнул крыльями и хрипло каркнул, когда палка скользнула по его жестким, как латы, перьям. А потом снова застыл в ожидании.
Солнце добралось до зенита; Ле Рич бредил и кричал, взывая к Богу и к дьяволу, проклиная терпеливую птицу. Он набирал в горсти пыль и песок и швырял в стервятника, пока не обломал ногти до крови. Он обсасывал кровоточащие пальцы, чтобы отыскать каплю влаги и приглушить жажду, но на его распухший язык налипла пыль.
Ле Рич подумал о ручье, который они переходили на пути сюда; чтобы добраться до ручья, ему пришлось бы одолеть не меньше полумили. Картина холодной журчащей воды лишь усилила его безумие. Ле Рич покинул сомнительное укрытие под деревом и медленно пополз по каменистой тропе в сторону воды. Ноги волочились за ним, раны открылись и снова начали кровоточить. Стервятник почуял кровь, хрипло крикнул и заковылял вслед за человеком. Ле Рич одолел меньше сотни шагов и сказал себе: «Отдохну немного». Он опустил голову на руки и погрузился в дрему.
Его разбудила боль. Как будто с дюжину острых копий вдруг вонзились в его спину.
Стервятник уселся на него, глубоко погрузив в тело острые изогнутые когти. Хлопая крыльями, чтобы поддержать равновесие, он опустил голову и клювом разорвал рубашку. А потом вырвал кусок плоти.
Ле Рич истерически закричал и перевернулся, надеясь придавить птицу своим весом, но стервятник резко взмахнул крыльями и отлетел немного в сторону.
Хотя перед глазами Ле Рича все расплывалось, он видел, как мерзкое существо проглотило кусок его тела, вытянув шею. А потом стервятник опять уставился на человека.
Ле Рич понимал, что птица ждет, когда он снова потеряет сознание. Он сел и попытался не терять бдительности, напевая, крича на падальщика и хлопая в ладоши, но постепенно слова превратились в бессвязное бормотание, руки упали, а глаза закрылись.
На этот раз, очнувшись, он просто не смог поверить в силу боли, навалившейся на него. Крылья хлопали у самой его головы, и как будто стальной крюк вонзился в его глаз, чтобы вытащить наружу мозги.
Ле Рич с трудом перевернулся — на крик у него уже не осталось сил. Он попробовал открыть глаза, но оказался слеп, лишь ощущал потоки горячей крови на своем лице, которые заливали уцелевший глаз, рот и ноздри, так что он буквально тонул в крови.
Ле Рич поднял обе руки и вцепился в голую шею птицы; лишь теперь он понял, что стервятник погрузил клюв глубоко в его глаз. И вытащил глазное яблоко.
«Они всегда начинают с глаз», — подумал Ле Рич в последнем смирении, сменившем желание сопротивляться.
Ослепленный и уже слишком слабый, чтобы поднять руки, он просто слышал, что птица где-то рядом, жадно глотает его глаз. Он попытался увидеть ее вторым глазом, но его лицо заливала кровь, слишком обильная, чтобы сморгнуть. А потом хлопанье тяжелых крыльев снова приблизилось к его голове. Последним, что почувствовал Ле Рич, был острый клюв, вонзившийся в его второй глаз.
Оудеман ехал сразу за Ксиа, держа бушмена на длинной веревке, как охотничьего пса на поводке. Все прекрасно понимали, что, если Ксиа их бросит — возможно, ускользнет ночью, — никто из них, скорее всего, не сумеет найти дорогу в этих диких местах и вернуться в далекую колонию. А после того, что проделал с бушменом Коотс, такая вероятность стала более чем реальной, так что охотники по очереди сторожили своего проводника, держа его на привязи день и ночь.
Они пересекли еще через один чистый ручей и свернули к проходу между двумя высокими каменными утесами. Перед ними открылась невероятная картина. Чувства охотников уже притупились в неизменном величии этих гор, но теперь они придержали лошадей и застыли в изумлении.
Ксиа запел нечто заунывное, ритмичное; он шаркал ногами и приплясывал, глядя вверх, на священные скалы, вставшие перед ними. Даже Коотс испытал нечто вроде благоговения. Расколотые каменные стены, казалось, тянулись до самого неба, а над их вершинами клубились облака, как пролитое молоко.
Ксиа вдруг подпрыгнул высоко в воздух и издал ужасный вопль, напугав Коотса до мурашек. Крик бушмена отразился от огромной каменной чаши и вернулся многочисленными эхо, постепенно затихая.
— Голоса предков отвечают мне! — крикнул Ксиа и еще раз подпрыгнул. — О великие святые, о мудрые, позвольте мне войти!
— Войти! Войти! — ответило ему эхо.
Ксиа, все так же приплясывая и напевая, повел отряд вверх по щебнистой осыпи у основания скал. Стены из покрытых лишайниками камней как будто повисли над людьми, а летящие над вершинами облака создавали иллюзию, что скалы опрокидываются на них. Между каменными башенками и бастионами гудел ветер, как голоса давно ушедших, и охотники умолкли, а их лошади нервно перебирали ногами.
На полпути вверх по осыпи путь им преградил гигантский камень. В незапамятные времена он сорвался со скалы и докатился до этого места. Он был размером с хороший дом и почти безупречно прямоугольный, как будто обработанный человеческой рукой. Коотс увидел, что в передней стороне камня образовалось маленькое естественное углубление, превращенное в святилище. В нише лежали странные предметы: рога антилопы нильгау и косульей антилопы, такие старые, что на них поселились личинки кожеедов; череп бабуина; крылья цапли, сухие и хрупкие от времени; тыквенная бутыль, наполовину заполненная чудесными агатами и кварцем, отполированными водой; ожерелье из осколков страусиного яйца; каменные наконечники стрел и колчан, сгнивший и растрескавшийся…
— Мы должны оставить здесь дар древнему народу, — сказал Ксиа, и Гоффел перевел его слова.
Коотс замялся.
— Какой дар? — неловко спросил он.
— Что-нибудь из еды или питья и что-нибудь красивое, — пояснил Ксиа. — Твою маленькую блестящую бутылку.
— Нет! — возразил Коотс, но не слишком уверенно.
В его серебряной фляжке оставалось еще немного голландского джина — он позволял себе время от времени делать глоток.
— Древний народ разгневается, — предостерег его Ксиа. — Они скроют от нас знаки.
Коотс поколебался, потом неохотно открыл свою седельную сумку и достал серебряную фляжку. Ксиа потянулся к ней, но Коотс остановил его руку:
— Если ты снова меня надуешь, ты будешь мне больше не нужен, разве что использовать как корм для шакалов.
Он отдал фляжку.
Тихо напевая, Ксиа медленно подошел к святилищу и вылил несколько капель джина на плоский камень. Потом поднял камень размером с кулак и несколько раз ударил по металлической фляге. Коотс поморщился, но промолчал. Ксиа положил фляжку в нишу, рядом с другими подношениями, потом попятился, продолжая тихо напевать.
— Теперь что нам делать? — резко спросил Коотс. Это место заставляло его нервничать. Ему хотелось убраться отсюда. — Как насчет следа?
— Если Древним Людям понравился твой дар, они покажут его нам. Мы должны войти в священные места, — пояснил Ксиа. — Сначала ты должен снять веревку с моей шеи, иначе древний народ разгневается из-за того, что ты вот так обращаешься с человеком их племени.
Коотс явно засомневался, но в просьбе Ксиа имелся смысл. И Коотс решился. Он достал из футляра мушкет и взвел курок.
— Скажи ему, что он должен держаться рядом, — приказал Коотс Гоффелу. — Если попытается бежать, я верхом сразу его догоню и пристрелю, как бешеную собаку. Это ружье заряжено картечью, и он видел, как я стреляю. Знает, что не промахнусь.
Коотс подождал, пока готтентот переведет все маленькому бушмену.
— Освободи его, — кивнул он Оудеману.
Ксиа не сделал попытки сбежать, и они последовали за ним к основанию скал. Внезапно Ксиа исчез, словно по волшебству своих предков.
Злобно вскрикнув, Коотс пришпорил лошадь, держа наготове мушкет. И вдруг резко остановил ее и в изумлении уставился на узкую щель между камнями, возникшую перед ним.
Ксиа исчез именно в этом темном проходе. Коотс побоялся сунуться за ним туда. Он сразу увидел, что проход слишком узок и лошадь в нем не развернется.
Охотники остановились за его спиной.
— Гоффел! — крикнул Коотс. — Иди туда и вытащи этого мелкого ублюдка.
Гоффел оглянулся назад, посмотрел на щебнистый склон, но Коотс направил на него мушкет:
— Если я не получу Ксиа, то, видит бог, получу тебя!
В этот момент они услышали голос Ксиа, доносившийся из глубины щели: бушмен пел.
— Что он там бормочет? — резко спросил Коотс.
Гоффел вздохнул с облегчением:
— Это песня победы. Он благодарит своих богов за их доброту, за то, что открыли ему след.
Дурные предчувствия Коотса испарились. Он спрыгнул на землю и быстро подошел к проходу между скалами. Ксиа он нашел за первым же поворотом щели — бушмен пел, хлопал в ладоши и торжествующе хихикал.
— Что ты нашел?
— Посмотри себе под ноги, белый бабуин! — ответил Ксиа, прекрасно зная, что Коотс не поймет оскорбления, но показывая при этом на утоптанный белый песок.
Коотс понял его жест, но неуверенность не покинула его. Что тут могло иметься определенного? Просто ямки на песке.
— Откуда ему знать, что это наши беглецы? — спросил он подошедшего Гоффела. — Это может быть что угодно… хотя бы стадо квагг или канн.
Ксиа ответил на это возражение настоящим взрывом опровержений, и Гоффел сообщил за него:
— Ксиа говорит, это священное место. Никакие дикие животные здесь никогда не появляются.
— Не верю! — фыркнул Коотс. — Откуда животным знать?
— Если ты не способен ощутить магию этого места, то ты действительно слепой и глухой, — решил Ксиа.
Он подошел к ближайшей стене прохода и внимательно вгляделся в нее. Потом начал собирать что-то с камней — так же, как бабуины обирают блох с сородича. Положив в ладонь то, что нашел, бушмен вернулся к Коотсу. И показал ему нечто, держа это между двумя пальцами. Коотсу пришлось всмотреться как следует, чтобы понять: это какие-то волоски.