Подозвав своих солдат, он показал им обломок дерева. Его стали передавать из рук в руки. Всем оказался знаком этот символ. Население колонии составляло меньше трех тысяч душ, и каждый все знал о других. А после губернатора ван де Виттена братья Кортни являлись наиболее богатыми и влиятельными людьми в колонии. И их герб знали почти так же хорошо, как герб Голландской Ост-Индской компании. Братья украшали им все свое имущество, строения, корабли, фургоны. Это была еще и печать, которую они ставили на документах, и клеймо для животных. Так что сомнений в том, кому принадлежал караван фургонов, за которым они шли, не оставалось.
Коотс окинул взглядом свой отряд и остановился на Рихтере. Он бросил ему обломок спицы:
— Капрал, ты знаешь, что у тебя в руках?
— Да, капитан, сэр. Это колесная спица.
— Нет, капрал! — возразил Коотс. — Это тысяча гульденов золотыми монетами, вот что ты держишь!
Он перевел взгляд с двух белых лиц, Оудемана и Рихтера, на желтые и шоколадные лица Ксиа, Гоффела и других готтентотов:
— Что, кому-то из вас еще хочется вернуться домой? На этот раз я позволю вам забрать ваших лошадей, в отличие от того несчастного ублюдка Ле Рича. А мы получим не только денежную награду. Там, впереди, еще и четыре фургона, и целое стадо домашнего скота. Даже Ксиа заработает больше, чем те шесть голов, которые я ему обещал. А остальные? Кто хочет вернуться домой?
Мужчины усмехнулись, переглядываясь и скалясь, как стая диких собак, почуявших раненую дичь. И покачали головами.
— А еще там девчонка. Неужели вам, черным уродам, не захочется позабавиться с белой девушкой с золотыми волосами?
При таком предложении охотники разразились громким похотливым хохотом.
— Мне, правда, очень жаль, что одному из вас такого удовольствия не достанется.
Коотс задумчиво оглядел охотников. Среди них был один готтентот, от которого Коотс с удовольствием избавился бы. Его звали Минна, и он сильно косил. Это придавало его лицу хитрое и злобное выражение, и Коотс уже понял, что внешность Минны вполне отражает его природу. Минна дулся и жаловался с тех пор, как они вышли из колонии, и был единственным в отряде, кто не выразил никакого энтузиазма при сообщении о том, что погоня продолжается.
— Минна, мы с тобой братья-воины. — Коотс обнял мужчину за плечи. — Поэтому мне грустно из-за того, что мы должны расстаться. Но мне нужен надежный человек, который доставит сообщение в крепость полковнику Кейзеру. Я должен дать ему знать об успехе нашей экспедиции. И ты, мой дорогой и верный Минна, как раз такой человек. Я попрошу полковника щедро наградить тебя. Кто знает, может, ты даже получишь золотую тесьму на мундир и полный карман золота за эту работу.
Коотс почти час сидел, согнувшись над своим грязным блокнотом, составляя донесение. Он знал, что Минна неграмотен. Поэтому, расписав в самых ярких красках собственные достижения, в последнем абзаце своего донесения полковнику Кейзеру он добавил: «Солдат, который доставит эту бумагу, Йоханнес Минна, совершенно лишен солдатских достоинств. И я почтительно рекомендую лишить его ранга и привилегий и уволить со службы в армии компании без пенсии».
«А это, — с удовлетворением подумал он, складывая лист, — освободит меня от любых обязательств по разделу приза с Минной, когда я доставлю в колонию Джима Кортни или его голову».
— Тебе только и нужно, что идти по следам фургонов, и они приведут тебя прямиком на мыс Доброй Надежды, — сказал Коотс Минне. — Ксиа говорит, тут не больше десяти дней пути.
Он отдал Минне письмо и обломок колесной спицы:
— Лично отдай все это полковнику Кейзеру.
Минна покосился на него и с живостью бросился седлать лошадь. Он просто поверить не мог в свою удачу, что ему удалось ускользнуть от этого жуткого путешествия, да еще и с обещанием награды.
Дни проносились куда быстрее, чем вращались колеса фургонов. Джиму со спутниками казалось, что им не хватает часов, чтобы в полной мере насладиться всеми чудесами и приключениями, большими и малыми, с которыми они сталкивались каждый день. И если бы не дневник, который Луиза тщательно заполняла, они бы вскоре затерялись в этих золотых днях. А Луиза еще и ворчала на Джима, требуя, чтобы он держал данное отцу слово. Он же принимался за наблюдения за солнцем лишь тогда, когда того требовала девушка, после чего она тщательно записывала результаты.
Куда более серьезно Джим относился к лоткам для промывки золота; он проверял песок на берегах каждого из ручьев и каждой реки, которые они переходили, надеясь найти драгоценный металл. Много раз он обнаруживал яркие желтые крупинки на ободе лотка, но его восторг жил недолго: стоило проверить эту пыль с помощью соляной кислоты из ящика золотоискателя, как та пузырилась и растворялась.
— Железный колчедан! Золото дураков! — с горечью сообщал он Луизе. — Как бы посмеялся надо мной старина Гумберт!
Но его разочарование тянулось недолго, и через несколько часов к Джиму возвращался энтузиазм. Его мальчишеский оптимизм являлся одной из тех черт, что так нравились в нем Луизе.
Джим постоянно искал признаки присутствия в этих местах людей, но не находил. Как-то раз они обнаружили следы колес фургонов, сохранившиеся на корке соляного пятна, но Баккат заявил, что эти следы очень, очень старые. Поскольку Баккат оценивал время не так, как европейский ум, Джим постарался уточнить:
— Насколько они очень-очень старые, Баккат?
— Они тут оставлены до того, как ты родился, Сомоя, — ответил бушмен. — И люди из этих фургонов, наверное, уже умерли от старости.
Однако встречались им и более свежие свидетельства присутствия людей. Их оставлял народ Бакката. Когда бы путники ни находили пещеру или нишу в скале, там всегда имелись затейливые, яркие росписи на каменных стенах, а кое-где виднелись угли костров, на которых маленький народ жарил добычу, и брошенные кости.
Баккат без труда определял, какие именно кланы племени проходили этой дорогой, — об этом говорили ему символы и стиль рисунков.
Часто, когда они изучали эти художественные обращения к неведомым богам и отражения причудливых обычаев, Луиза ощущала глубокую тоску Бакката по своему народу, жившему свободно и просто, в единстве с природой.
Местность постепенно менялась, равнины уступали место лесам и холмам, и реки текли по широким зеленым долинам и лощинам. Местами заросли оказывались такими густыми и колючими, что люди не могли сквозь них прорваться. Даже попытки прорубить дорогу для фургонов терпели неудачу. Перепутанные ветки обладали твердостью железа, их не брали даже самые острые топоры. Приходилось совершать многодневный объезд, чтобы миновать такие джунгли.
В других местах вельд походил на английские парки, открытые и пышные, с огромными деревьями, высокими, как кафедральные колонны, широко раскинувшими зеленые ветви. Птицы и обезьяны суетились и шумели на них, сражаясь между собой за плоды.
И везде, куда ни падал взгляд, лес кишел птицами и животными. Их количество и многообразие ошеломляло. Люди видели и крохотных нектарниц, и страусов ростом выше всадника, с белым оперением на крыльях и хвостах, и землероек размером с большой палец Джима, и гиппопотамов — тяжелых, как самый крупный вол путешественников. Бегемоты, похоже, населяли каждое озерцо и каждую реку; их огромные тела лежали так близко друг к другу, что образовывали могучие плоты, по которым, как по камням, вышагивали белые цапли.
Джим всадил усиленную пулю между глазами одного старого самца. Тот в агонии ушел на глубину, исчезнув из вида, но на второй день раздувшийся от газов живот вынес его на поверхность, и он поплыл, как воздушный шар, задрав вверх толстые ноги. С помощью упряжки волов бегемота вытащили на берег. Чистый белый внутренний жир гиппопотама наполнил бочку для воды в пятьдесят галлонов. Этот жир отлично подходил для жарки и изготовления колбас, для варки мыла, для смазки колесных осей фургонов и для пропитки ружейных пыжей.
Еще здесь обитало великое множество самых разных антилоп, и мясо каждой из них обладало собственным вкусом и плотностью. Луиза могла выбирать тех, что ей нравились больше всего, и подстреливала их — точно так же домохозяйка выбирает нужный ей кусок в лавке мясника. На травянистой равнине под деревьями бродили стада серовато-коричневых тростниковых коз. Фантастически раскрашенные зебры носились огромными гуртами. Путникам то и дело встречались другие, похожие на лошадей антилопы с угольно-черными спинами и ногами, снежно-белыми животами и огромными, загнутыми назад рогами, напоминавшими ятаганы.
В каждой чаще путешественники находили нервных куду со спиралевидными рогами и стада тяжеловесных черных буйволов — такие многочисленные, что, испуганно проносясь через спутанный кустарник, могучие животные ровняли колючие заросли с землей.
А Джим, постоянно жаждавший увидеть слонов, по вечерам говорил о них с почти религиозным благоговением. Он ни разу не видел живого слона, но их бивни лежали грудами на складе в Хай-Уилде. Отец Джима в молодости охотился на слонов в восточной части Африки, за тысячи миль от того места, где сейчас находились Джим и Луиза. Юноша вырос на историях о том, как его отец преследовал этих легендарных животных, и желание с ними встретиться превратилось в навязчивую идею.
— Мы прошли уже почти тысячу лиг от реки Гариеп, — говорил он Луизе. — Наверняка никто из колонии не забредал так далеко. Мы должны уже очень скоро увидеть слоновьи стада.
Потом его мечты получили некоторое подтверждение. Путники наткнулись на целый лес, в котором деревья оказались повалены, словно ураганом, и разломаны в щепки. А с тех деревьев, что остались стоять, была ободрана кора.
— Видишь? Они жевали кору, чтобы высосать из нее сок. — Баккат показал Джиму огромные шары изжеванной коры, которую выплюнули гиганты. — Смотри, как они ободрали это дерево, а оно ведь было выше грот-мачты корабля твоего отца. И все потому, что им понадобились нежные верхние листья. Ха! Это действительно удивительные животные!