— Пойдем за ними, Баккат! — стал умолять его Джим. — Покажи мне этих зверей!
— Нет, эти следы оставлены целый сезон назад. Видишь, их следы в грязи от прошлых дождей высохли, стали как камень.
— Но когда мы их найдем? Мы вообще найдем их когда-нибудь?
— Мы их найдем, — пообещал Баккат. — И тогда, может быть, ты об этом пожалеешь. — Он кивнул в сторону одного из поваленных деревьев. — Если они могут сделать такое с большим деревом, что они могут сотворить с человеком?
Каждый день Джим и Баккат выезжали вперед, чтобы изучить местность, поискать свежие следы слонов и отметить зарубками дорогу, по которой могли проехать фургоны. При этом они всегда искали хорошую воду и корм для волов и других животных, заполняя бочки на тот случай, когда воды поблизости не окажется.
Баккат показывал Джиму, как наблюдать за полетом стаек песчаных голубей и других птиц, за направлением движения стад животных, стремившихся к ближайшему водоему. Лошади тоже являлись хорошими проводниками — они чуяли воду за много миль.
Часто эти двое так удалялись от каравана, что не успевали вернуться к нему до захода солнца, и тогда им приходилось с наступлением темноты разжигать костер. Но когда они возвращались к фургонам, им всегда казалось, что они возвращаются домой; вдали виднелись огни костров, низко мычали волы… Потом им навстречу неслись собаки, возбужденно лая, а Смолбой и другие погонщики громко приветствовали их.
Луиза тщательно вела календарь и никогда не пропускала Шаббат. Она настаивала на том, чтобы Джим в этот день оставался в лагере. Утром в воскресенье они спали допоздна, и каждый из них слышал, как пробуждается другой, когда лучи солнца пробирались сквозь щель в задней занавеске фургонов.
Потом, не покидая своих постелей, они сонно переговаривались через стенки фургонов, пока Луиза не заявляла, что пора вставать. Запах кофе, который варил на костре Зама, убеждал Джима в том, что девушка права.
Луиза всегда готовила особый воскресный ужин, обычно по какому-то новому рецепту из тетради Сары. А Джим тем временем занимался разными мелкими делами, которыми пренебрегал в течение недели: от замены лошадиных подков до починки порвавшейся парусины фургонов и смазки колесных втулок.
После обеда они частенько подвешивали гамак в тени деревьев и читали друг другу вслух какую-нибудь книгу из их маленькой библиотеки. Затем обсуждали события прошедшей недели и строили планы на следующую.
В качестве сюрприза на первый день рождения Джима, который они провели вместе, Луиза тайком вырезала шахматные фигурки и доску, используя дерево разных цветов. Но Джим, хотя и старался изобразить восторг, на самом деле не испытал воодушевления от подарка, потому что никогда прежде не играл в эту игру. Но Луиза прочитала ему правила, изложенные на последних страницах альманаха, а потом поставила доску под раскидистыми ветвями верблюжьей колючки.
— Можешь играть белыми, — великодушно предложила она. — А значит, твой ход первый.
— Это хорошо? — поинтересовался Джим.
— Это главное преимущество, — заверила его Луиза.
Джим со смехом передвинул пешку на три клетки. Луиза поправила его, а потом безжалостно разгромила.
— Шах и мат! — заявила она, и Джим вытаращил глаза.
Униженный легкостью, с какой она одержала победу, Джим внимательно изучил доску и стал оспаривать законность каждого хода, приведшего к его поражению. Когда же стало ясно, что Луиза не мошенничала, он выпрямился и снова мрачно уставился на доску. Затем в его глазах медленно разгорелся огонь сражения.
Джим расправил плечи.
— Сыграем еще раз! — зловеще произнес он.
Но результат второй партии оказался не менее унизительным.
Возможно, именно по этой причине Джима захватила игра, и вскоре шахматы стали главной связующей силой в их повседневном существовании.
Под тактичным руководством Луизы Джим так быстро продвинулся вперед, что вскоре они почти сравнялись. Они провели множество эпических сражений на доске, и, как ни странно, эти столкновения делали их ближе друг к другу.
Однако кое в чем Луиза не могла догнать Джима, хотя и старалась со всей своей решительностью, и часто оказывалась близка к этому. Это была стрельба. Воскресными днями после обеда Джим ставил мишени в пятидесяти, ста и ста пятидесяти шагах. Луиза стреляла из маленькой французской винтовки, а Джим брал один из тяжелых лондонских пистолетов. Трофеем назначался пушистый хвост жирафа, и победитель недели вывешивал этот хвост на своем фургоне.
В те редкие недели, когда приз доставался Луизе, Смолбой, погонщик ее фургона, надувался важностью. И чаще необходимого оглушительно щелкал своим кнутом.
Постепенно Луиза обрела такое чувство гордости и удовлетворения, управляя лагерем и налаживая общий быт, и стала так наслаждаться обществом Джима, что мрачные воспоминания о прежней жизни начали угасать. Ей уже не так часто снились кошмары, да и сами пугающие картины, приходящие во сне, поблекли. Понемногу к девушке вернулось чувство радости и наслаждения жизнью, куда более подходившее к ее возрасту, чем постоянная настороженность и подозрительность.
Как-то днем Джим и Луиза во время одного из верховых выездов, который они предприняли вдвоем, наткнулись на лозы диких арбузов — цама. Желто-зеленые полосатые плоды были размером с человеческую голову. Джим набил ими седельные сумки, и, когда они вернулись к фургонам, он разрезал один арбуз на толстые ломти.
— Один из африканских деликатесов!
Он подал Луизе один ломоть, и девушка осторожно попробовала его. Он истекал соком, но вкус арбуза показался ей невыразительным и не слишком сладким. Но Луиза сделала вид, что ей нравится, чтобы доставить удовольствие Джиму.
— Мой отец говорит, что однажды эти плоды спасли ему жизнь. Он затерялся в пустыне на много дней и умер бы от жажды, если бы случайно не нашел вот такие цама. Разве не вкусно?
Луиза посмотрела на светлую желтую мякоть, наполнявшую кожуру, потом на Джима. И вдруг на нее накатило девчачье озорство, чего не случалось со времени смерти ее родителей.
— Чему ты усмехаешься? — спросил Джим.
— Вот этому!
Она наклонилась через походный стол и размазала сочную мякоть фрукта по лицу Джима.
Он разинул рот и в изумлении уставился на девушку, когда сок и желтые комочки поползли по его носу и подбородку.
— Разве не вкусно? — поинтересовалась Луиза и рассыпалась серебристым смехом. — У тебя такой глупый вид!
— Посмотрим еще, кто выглядит глупее!
Джим опомнился и схватил остатки арбуза. И погнался за бросившейся наутек Луизой через весь лагерь, размахивая арбузом; в его волосах повисли комки желтой сочной мякоти, сок запачкал рубашку.
Слуги ошеломленно наблюдали, как Луиза прячется от Джима за фургонами. Но она ослабела от смеха, и Джим наконец догнал ее, одной рукой прижал к фургону, а другой приготовился измазать ее желтой мякотью.
— Ох, умоляю меня простить! — выдохнула девушка. — Я виновата! Такого больше не случится!
— Да, такого не случится! — согласился Джим. — Я тебе покажу, что будет, если случится.
И он бесцеремонно размазал арбузную мякоть по голове и лицу Луизы. Сок залил ей глаза и даже попал в уши.
— Ты просто зверь, Джеймс Арчибальд! — Луиза прекрасно знала, что Джим ненавидит это имя. — Ты мне противен!
Она попыталась изобразить гневный взгляд, но снова расхохоталась. Она подняла руку, чтобы стукнуть Джима, но он поймал ее за запястье, и девушка налетела на него.
Внезапно оба перестали смеяться. Их губы оказались так близко, что дыхание смешалось, а в глазах Луизы появилось нечто такое, чего Джим никогда прежде не видел.
И вдруг девушка задрожала, ее губы сжались. Замеченное Джимом чувство растаяло, сменившись ужасом.
Джим знал, что все слуги наблюдают за ними.
Он заставил себя отпустить ее руку и сделал шаг назад, натужно засмеявшись:
— Будь осторожна, девица! В следующий раз я суну кусок холодного арбуза тебе за ворот!
Момент был опасный, потому что Луиза вот-вот могла зарыдать. Их спас Баккат, продолжив представление. Подобрав кусок арбуза, он швырнул его в Заму. Погонщики и мальчики-вурлоперы присоединились к сражению, куски арбузов полетели во все стороны. В поднявшейся суматохе Луиза ускользнула в свой фургон. Когда она вышла позже, оказалось, что она переоделась в чистое платье, а волосы заплела в косы.
— Хочешь сыграть в шахматы? — спросила она, не глядя Джиму в глаза.
Он обыграл ее в двадцать ходов, но усомнился в честности своей победы. Джим гадал, нарочно ли она позволила ему выиграть, или просто проявила рассеянность.
На следующее утро Джим и Луиза вместе с Баккатом выехали из лагеря еще до рассвета. Они взяли с собой завтрак в жестяных коробках, привязав их сзади к седлам. Проехав всего час, они остановились, чтобы напоить лошадей и позавтракать у маленького ручья, сбегавшего с линии поросших редким лесом холмов, что стояли поперек их пути.
Луиза и Джим уселись друг напротив друга на упавшие деревья. Они смущались, не в силах смотреть друг на друга. Воспоминание о том моменте вчерашнего дня все еще оставалось слишком живым, и они разговаривали напряженно и чересчур вежливо.
После завтрака Луиза собрала коробки и ушла к ручью, чтобы помыть их, а Джим заново оседлал лошадей. Когда Луиза вернулась, Джим помедлил, прежде чем помочь ей сесть на Верную. А она поблагодарила его более горячо, чем требовалось за столь малую услугу.
Они ехали теперь вверх по склону, Баккат на Фросте двигался впереди. Добравшись до гребня, он внезапно развернул коня и помчался обратно. Его лицо исказилось от сильного волнения, голос превратился в неразборчивый писк.
— В чем дело? — крикнул Джим. — Что ты там увидел?
Он схватил Бакката за руку так, что чуть не выдернул бушмена из седла.
Баккат наконец смог говорить связно.
— Дхлову! — крикнул он так, словно испытывал сильную боль. — Много-много!
Джим швырнул поводья Баккату, выдернул из висевшего на седле чехла мелкокалиберную винтовку и спрыгнул на землю. Он не стал высовываться из-за гребня холма, а пригнулся, чтобы не дать возможность увидеть себя на фоне неба. Его охватило такое волнение, что он с трудом дышал. Сердце готовилось выпрыгнуть из груди. Но у него хватило рассудка на то, чтобы определить направление ветра: он сорвал несколько стебельков сухой травы, растер их между пальцами и проверил, в какую сторону полетят крошечные обрывки. Ветер дул в его сторону.