— Наверное, я выгляжу как детский ночной кошмар…
Она уже не смотрела в глаза Джиму, но пыталась стереть пыль с лица.
«Только женщина может беспокоиться о своей внешности в такой момент», — подумал Джим, но говорить этого не стал.
— Ты выглядишь как моя мечта, — заявил он, и Луиза порозовела под слоем пыли.
Тут подъехал Баккат с двумя заряженными тяжелыми ружьями:
— Слон все-таки может уйти, Сомоя, если ты это допустишь.
Джим вернулся к окружавшей их реальности. Он увидел, что старый слон медленно уходит вниз по склону холма, волоча переднюю ногу и встряхивая головой от боли в выбитом глазу.
— О Джим! — выдохнула Луиза — Это несчастное животное в таком состоянии… ты не должен позволить ему так страдать.
— Мы ненадолго, — пообещал ей Джим.
Он вскочил на Друмфайра и взял протянутое Баккатом ружье. Они вместе поехали вниз по склону, обгоняя охромевшее животное, и Джим остановил Друмфайра прямо на пути слона. Он взвел курок и ждал.
Слон как будто не замечал их, он приближался медленно, с трудом. С расстояния в десять шагов Джим выстрелил ему в грудь. Когда пуля вонзилась в серую шкуру, он развернул Друмфайра, как танцора, на месте. Слон не предпринял попытки погнаться за ними. Он просто стоял на месте, как некий монумент, и кровь из пронзенного сердца пульсирующим фонтаном била из раны.
Джим обменялся с Баккатом ружьями, потом снова повернул Друмфайра к слону. Он спокойно объехал гиганта с ослепленной стороны. Слон начал мягко раскачиваться на месте, из его груди опять вырвался низкий рокочущий звук. Джим почувствовал, как весь его охотничий азарт угас, сменившись грустью и горестным сожалением. Рядом с этой благороднейшей из добыч он намного глубже ощутил вечную трагедию убийства. Ему потребовалось сделать над собой усилие, чтобы поднять ружье и выстрелить еще раз. Слон содрогнулся от удара пули и попятился, двигаясь медленно, неуверенно. Наконец он тяжело, болезненно вздохнул.
Он упал, как падает большое дерево под ударами топора, — сначала медленно, потом быстрее и наконец рухнул на землю с таким грохотом, что по холмам за долиной прокатилось эхо.
Баккат соскользнул со спины Фроста и направился к слону. Здоровый глаз патриарха, широко раскрытый, невидяще смотрел в пустоту, и Баккат легко провел пальцами по его ресницам. Слон не моргнул.
— Все кончено, Сомоя. Теперь он навеки твой.
Несмотря на утверждения Луизы, что ее раны ничего не значат, Джим не позволил ей возвращаться к фургонам верхом. Они с Баккатом срезали две толстые крепкие ветки, соорудили носилки и накрыли их парусиной и дорожными одеялами из скаток. Потом сделали волокушу, чтобы ее тащила Верная. Джим нежно уложил Луизу на эти сани и отправился вперед, чтобы выбирать самую ровную дорогу для лошади.
Хотя Луиза смеялась, лежа в этой удобной постели, и твердила, что это самое легкое в ее жизни путешествие, однако к тому времени, когда они добрались до фургонов, ее раны подсохли. И когда она встала с волокуши, то потащилась к своему фургону, как очень пожилая леди.
Джим с тревогой топтался вокруг нее, подозревая, что любая непрошеная помощь может быть воспринята с негодованием. И его удивило и восхитило, когда Луиза оперлась рукой о его плечо, поднимаясь по ступенькам в фургон. Он оставил ее, чтобы девушка могла снять порванную грязную одежду, а сам отправился проследить за тем, как греют воду и готовят медную сидячую ванну.
Зама и другие слуги сняли задний ящик с фургона Луизы и установили ванну. Потом наполнили ее горячей водой. Когда все было готово, Джим вышел. Он прислушивался сквозь парусиновую стенку фургона, как Луиза плещется в воде, и сочувственно морщился, когда она вскрикивала от боли, когда вода обжигала ссадины и следы колючек. Наконец Джим решил, что с купанием покончено, и попросил разрешения войти в фургон.
— Да, можешь войти, я уже одета как монашка.
Луиза облачилась в халат, подаренный ей Сарой Кортни. Он закрывал девушку от подбородка до лодыжек, и рукава спадали до самых запястий.
— Я могу что-то сделать, чтобы тебе стало лучше? — спросил Джим.
— Я намазалась бальзамом и мазью твоей тети Ясмини — обработала и лодыжку, и большинство других ссадин.
Она чуть приподняла подол халата, чтобы показать плотную повязку на пострадавшей лодыжке. Жена Дориана Кортни являлась знатоком арабской и вообще восточной медицины. Ее прославленные мази были лекарствами от всех бед для их семьи. И Сара уложила в медицинский ящик дюжину больших банок этих мазей. Одна такая банка стояла открытая рядом с походной кроватью Луизы, и в фургоне стоял крепкий, но приятный запах трав.
Джим не понял, к чему ведет это замечание, и потому просто кивнул с умным видом. А Луиза снова порозовела и пробормотала, не глядя на Джима:
— Но часть колючек торчат в таких местах, куда мне не дотянуться. А синяков хватило бы на двоих.
Джиму даже в голову не пришло, что девушка таким образом просит его о помощи, и ей пришлось высказаться более определенно. Она потянулась рукой через плечо, насколько смогла:
— У меня такое ощущение, что вот здесь торчит целый лес колючек…
Джим продолжал таращиться на нее, и ей пришлось отбросить все попытки объясниться скромными намеками.
— Там, в ящике, ты найдешь пинцет и набор игл, которыми можешь воспользоваться, — сказала она, поворачиваясь к нему спиной и спуская с плеч халат. — Одна колючка меня особенно беспокоит, под лопаткой. — Она протянула руку к обозначенному месту. — Просто как гвоздь распятия!
Джим задохнулся, сообразив наконец, что к чему, и быстро достал пинцет.
— Я постараюсь действовать осторожно, но если будет больно, кричи! — сказал он.
Однако Джим давно уже натренировался, ухаживая за больными и ранеными животными, так что его прикосновения были хотя и твердыми, но осторожными.
Луиза легла лицом вниз на овечье одеяло и отдалась в его руки. Хотя спина девушки оказалась исцарапана и проколота во множестве мест, ее кожа выглядела гладкой, как мрамор, и соблазнительно светлой там, где осталась неповрежденной. Когда Джим впервые увидел Луизу, она походила на беспризорника, но с тех пор хорошее питание и долгие месяцы верховой езды и прогулок укрепили ее. Даже в нынешнем тягостном положении ее тело представляло собой самое чудесное из всего, что видел в своей жизни Джим. Он работал молча, не доверяя собственному голосу, и Луиза тоже ничего не говорила, только иногда судорожно вздыхала или тихонько охала.
Когда Джим откинул подол ее халата, чтобы добраться до других спрятавшихся колючек, Луиза слегка изменила позу, чтобы облегчить ему задачу. Когда он еще чуть-чуть сдвинул шелк, открылась расщелинка между ее ягодицами, такая тонкая и светлая, что ее не было видно, пока свет не падал под определенным углом. Джим встал и отвел взгляд, хотя это оказалось почти свыше его сил.
— Я не могу дальше… — пробормотал он.
— Но почему же нет? — спросила Луиза, не поднимая лица от подушки. — Я чувствую, там есть еще колючки, которыми ты должен заняться.
— Скромность это запрещает.
— Значит, тебе все равно, что мои раны могут загноиться и я умру от заражения крови? И лишь потому, что желаешь спасти свою драгоценную скромность?
— Не надо так шутить! — воскликнул Джим.
Мысль о смерти Луизы потрясла его до глубины души. Девушка ведь была так близка к ней этим утром…
— Я не шучу, Джеймс Арчибальд! — Луиза подняла голову и окинула Джима ледяным взглядом. — Мне больше не к кому обратиться. Представь, что ты — хирург, а я — твоя пациентка.
Ее обнаженные ягодицы обладали безупречными и симметричными очертаниями, как какой-нибудь геометрический чертеж или навигационная диаграмма. Пальцы Джима ощущали теплую, шелковистую кожу. Когда он вытащил все колючки и смазал многочисленные ранки бальзамом, он отсчитал ей несколько капель лауданума, чтобы успокоить боль. И после этого наконец смог выйти из фургона Луизы.
Но его ноги, похоже, слишком ослабели и с трудом держали его.
Джим ужинал у костра в одиночестве. Зама зажарил большой кусок слоновьего хобота; и отец Джима, и многие другие знатоки считали это одним из величайших деликатесов африканского буша. Но у Джима заболели челюсти, пока он пережевывал его, и хобот показался ему на вкус не лучше вареных щепок. Когда огонь костра погас, на Джима навалилась усталость. У него хватило сил только на то, чтобы заглянуть в щель между задними занавесками фургона Луизы. Девушка вытянулась на постели под меховым одеялом, лежа на груди, и дышала так тихо, что ему пришлось как следует прислушаться, чтобы уловить звуки ее дыхания. Потом Джим оставил ее и потащился к собственной постели. Содрав с себя одежду и бросив ее на пол, он упал на овечьи шкуры.
Проснулся он в растерянности, не понимая, услышал ли он крик во сне или наяву. Голос Луизы, наполненный ужасом, звал его:
— Джим, Джим, помоги!
Он вскочил с кровати, чтобы поспешить к ней, но вовремя вспомнил, что совершенно обнажен. Пока он в темноте нащупывал свои бриджи, Луиза снова закричала. Времени натягивать штаны не было, и он, просто держа их перед собой, бросился спасать девушку. Выпрыгивая из своего фургона, он ободрал колено о задний борт, потом подбежал к фургону Луизы и просунул голову внутрь:
— Луиза! Что случилось? Что тебя напугало?
— Скачи! О, скачи скорее! Не дай ему схватить меня! — пронзительно выкрикнула Луиза.
Джим сообразил, что ее просто мучает кошмарный сон. Но на этот раз разбудить девушку оказалось нелегко. Джиму пришлось взять ее за плечи и встряхнуть.
— Джим, это ты?
Она наконец вернулась из страны теней.
— Ой, какой мне ужас приснился… Опять тот слон…
Она цеплялась за Джима, а он ждал, пока она успокоится. Луиза горела, и через некоторое время он снова уложил ее, накрыв меховым одеялом.
— Спи, маленький Ёжик, — прошептал он. — Я тут, рядом.
— Не уходи, Джим… посиди со мной.
— Пока не заснешь, — согласился он.