Но сам он заснул раньше, чем она. Луиза почувствовала, как он постепенно склонился вперед и вытянулся рядом с ней. Потом его дыхание стало глубоким, ровным. Он не прикасался к Луизе, но его присутствие успокаивало, и она позволила себе снова ускользнуть в сон.
На этот раз никакие мрачные картины не тревожили ее.
Когда на рассвете Луиза проснулась от звуков пробуждающегося лагеря, она протянула руку, чтобы дотронуться до Джима, но он уже исчез. И Луизу вдруг кольнуло острое чувство потери.
Она оделась и с трудом выбралась из фургона. Джим и Баккат хлопотали возле лошадей: чистили и расчесывали их, обмывали мелкие царапины, которые Друмфайр и Верная получили накануне в битве со слоном. Кроме того, животным в награду за храбрость выдали небольшие порции драгоценного овса и отрубей, смоченных черной патокой. Когда Джим поднял голову и увидел, как Луиза с трудом выползает из своего фургона, он с тревожным возгласом подбежал к ней:
— Тебе нужно лежать в постели! Что ты здесь делаешь?
— Иду присмотреть за завтраком.
— Что за безумие? Зама вполне способен обойтись денек без твоих указаний. Ты должна отдыхать.
— Нечего обращаться со мной как с ребенком! — ответила она.
Но она явно не рассердилась, даже улыбнулась Джиму, хромая к кухонному костру. Джим не стал спорить. Утро стояло отличное, ясное, прохладное, и это привело обоих в солнечное настроение.
Они позавтракали под деревьями, под пение птиц, доносившееся с ветвей над ними, и этот завтрак стал небольшим праздником по поводу вчерашних событий. Они оживленно обсуждали все подробности охоты, вспоминая волнения и страх, но никто не заговорил о событиях ночи, хотя оба думали о них.
— Ладно, теперь я должен вернуться к слону и забрать бивни. Это я никому не доверю. Один неловкий удар топора — и кость окажется испорченной, — сказал Джим, подбирая последние крошки с тарелки куском пресной лепешки. — Друмфайра я оставлю сегодня отдыхать, возьму Кроу. И Верная останется в лагере, она такая же хромоножка, как ты.
— Тогда я поеду на Стаге, — заявила Луиза. — Я только надену сапоги, это быстро.
Стаг, сильный, но послушный мерин, входил в число тех животных, что они угнали у полковника Кейзера.
— Ты должна остаться в лагере, пока не поправишься окончательно.
— Я должна поехать с тобой, чтобы найти мою винтовку, она где-то в кустах.
— Это не причина. Я могу и сам это сделать.
— Ты же не думаешь всерьез, что я не буду присутствовать при том, как ты станешь извлекать бивни, из-за которых мы рисковали жизнями?
Джим открыл было рот, чтобы возразить, но по выражению лица Луизы понял, что ни к чему напрасно тратить усилия.
— Скажу Баккату, чтобы оседлал Стага.
Существовало два традиционных метода извлечения бивней. Один из них состоял в том, чтобы оставить слоновью тушу и подождать, пока она разложится в достаточной мере, и тогда бивни без усилий отделялись от черепа. Но это оказалось бы долгим и неприятным делом, а Джиму не терпелось увидеть свои трофеи во всем их великолепии. И Луизе тоже.
Когда они ехали к слону, они уже издали увидели тучу падальщиков, заполнивших небо над убитым гигантом. В этой стае присутствовали все виды грифов, орлов и стервятников с их чудовищными клювами и лысыми розовыми головами, как будто ошпаренными. Ветки деревьев вокруг мертвого слона трещали под весом этой пернатой орды. Когда Джим и Луиза подъехали к туше, в сторону метнулась целая стая гиен, а маленькие красные шакалы затаились в кустах и следили за людьми, насторожив уши. Падальщики успели выклевать слону глаза и вгрызлись в тушу со стороны заднего прохода, но не могли прорвать толстую серую кожу и добраться до мяса. Сидевшие на туше птицы уже запятнали ее белыми пятнами помета.
Джим разъярился при виде такого осквернения благородного животного. Выхватив из чехла винтовку, он пустил пулю в одного из черных грифов, сидевшего на верхней ветви ближайшего дерева. Уродливая птица свалилась в водовороте перьев, хлопая крыльями. Остальные взлетели и присоединились к тем, что кружили в небе.
Когда Луиза нашла свою винтовку, оказалось, что приклад лишь слегка поцарапан. Девушка вернулась к слону и устроилась в тени. Сидя на потнике, снятом с коня, она зарисовывала происходящее и делала заметки на полях страницы.
Первой задачей Джима стало отделение огромной головы слона от шеи. Это помогло бы справиться с остальной частью дела, потому что перевернуть с боку на бок такую гигантскую тушу смогли бы разве что человек пятьдесят, а то и больше. Обезглавливание заняло половину утра. Мужчины, раздевшись до пояса, вспотели на полуденном солнце, прежде чем закончили это дело.
Дальше последовало кропотливое удаление кожи и обрезка костей вокруг основания бивней, а для этого требовались очень точные удары топора. Джим, Баккат и Зама работали по очереди, не доверяя неловким рукам погонщиков фургонов или слуг.
Сначала один, а потом и второй бивень вытащили из костяных каналов и положили на подстилку из срезанной травы. Луиза несколькими движениями кисти зафиксировала момент, когда Джим нагнулся над бивнями и острием ножа высвободил длинные конические нервы из пустот на конце каждого бивня. Белые тяжи выскользнули и упали на траву, как полосы из желе.
После этого каждый из бивней обернули срезанной травой, уложили на спины вьючных лошадей и победоносно отправились обратно к стоянке. Джим распаковал весы, которыми отец снабдил его как раз на такой случай, и повесил их на ветку дерева. Потом на глазах собравшихся погонщиков и слуг он взвесил бивни по одному. Правый бивень слона, рабочий, оказался более истертым и весил сто сорок три фунта. Более крупный, левый, потянул ровно на сто пятьдесят фунтов. Оба бивня хранили на себе пятна сока растений на наружной части, но их основания имели чудесный кремовый цвет и блестели, как дорогой фарфор, там, где их защищали кости и хрящи черепа.
— На складах Хай-Уилда среди сотен бивней я никогда не видел более крупных, — с гордостью сообщил Джим Луизе.
В тот вечер они вдвоем засиделись допоздна у лагерного костра, потому что им еще многое предстояло обсудить. Баккат, Зама и остальные слуги завернулись в свои одеяла и спали у своих костров, когда Джим наконец проводил Луизу к ее фургону.
Потом он тоже лег в свою постель, раздевшись догола. Погружаясь в дремоту, он прислушивался к зловещим рыданиям и смеху гиен, бродивших вокруг их лагеря, — их привлек запах слоновьего мяса, что коптилось над углями. Последней мыслью, посетившей Джима перед сном, стало беспокойство о том, поместили ли Смолбой и другие погонщики кожаную упряжь и веревки так, чтобы до них не добрались все эти звери. Гиена с ее устрашающими челюстями могла разгрызть и проглотить крепкую дубленую кожу с такой же легкостью, с какой он сам мог проглотить сочную устрицу. Впрочем, он знал, что безопасность упряжи всегда оставалась главной заботой Смолбоя, и потому позволил себе погрузиться в сон.
Проснулся он внезапно, ощутив, что фургон под ним слегка покачнулся. Его первой мыслью стало продолжение предыдущей: возможно, в лагерь забралась гиена. Джим сел и потянулся к заряженному мушкету, который всегда лежал рядом с его кроватью, но, прежде чем его рука коснулась оружия, Джим застыл и уставился на заднюю занавеску фургона.
Оставалось еще две ночи до полнолуния, и по углу падения света Джим определил, что уже за полночь. Лунный свет проникал сквозь завесу. И на ее фоне вырисовывался силуэт Луизы, как фигурка некоей бесплотной феи. Джим не видел ее лица, оно оставалось в тени, но волосы девушки падали бледным каскадом на ее плечи.
Луиза нерешительно шагнула к его постели. Потом опять остановилась. Джим видел по наклону ее головы, что она смущается или боится, а возможно, и то и другое.
— Луиза? — тихо спросил он. — Что тебя беспокоит?
— Не могу заснуть, — прошептала она.
— Я могу чем-то помочь?
Она не ответила сразу, а просто медленно подошла к Джиму и легла рядом с ним.
— Пожалуйста, Джим, будь добр ко мне. Будь со мной терпелив.
Они лежали молча, не касаясь друг друга, напряженные. Никто из них не знал, что делать дальше.
Молчание нарушила Луиза:
— Поговори со мной, Джим. Или хочешь, чтобы я вернулась к себе?
Ее приводило в легкую досаду то, что вечно дерзкий Джим стал вдруг таким робким.
— Нет! Пожалуйста, не надо! — вырвалось у него.
— Тогда поговори со мной.
— Я не совсем уверен, что именно ты хочешь услышать, но скажу то, что лежит у меня на уме и на сердце, — ответил Джим.
Какое-то время он думал, ища нужные слова, а потом заговорил тихо-тихо:
— Когда я в первый раз увидел тебя на палубе того корабля, мне показалось, что я всю жизнь ждал этого момента.
Луиза легко вздохнула, и Джим ощутил, как она расслабилась рядом с ним, как кошка, растянувшаяся на солнышке. Ободренный, он продолжил:
— Когда я наблюдал за моими отцом и матерью, я часто думал, что Господь создал для каждого мужчины его единственную женщину.
— Ребро Адама, — пробормотала Луиза.
— Я верю, что ты и есть мое ребро, — сказал Джим. — Мне без тебя не найти счастья и удовлетворения.
— Продолжай, Джим… пожалуйста, продолжай…
— Я верю, что все ужасное, что случилось с тобой до нашей встречи, все трудности и опасности, которые мы пережили с тех пор, вели к одной-единственной цели. Это испытания; все это закаляло нас, как закаляется сталь в горне.
— Я не думала об этом, — ответила Луиза. — Но теперь вижу, что это правда.
Джим осторожно дотронулся до ее руки. Ему показалось, что между их пальцами проскочила искра. Луиза отдернула руку. Джим почувствовал, что их момент хотя и близок, но еще не настал. Он убрал руку, и Луиза опять расслабилась.
Дядя Дориан однажды подарил Джиму молодую кобылицу, которую никто не мог укротить и оседлать. И сейчас все напомнило Джиму об этом времени — недели и месяцы медленного продвижения вперед, сближение и отступление, но в конце концов та лошадка стала принадлежать ему, прекрасная и удивительная выше всякого воображения. Он