Годы спустя, когда калиф Абд-Мухаммед аль-Малик умер от яда, отравленный своими сыновьями Зейном и Абубакером, Зейн, по-прежнему хромой, унаследовал Слоновий трон Омана. И первым делом, став калифом, он отправил Абубакера на поиски Дориана и Ясмини. Когда Абубакер нагнал любовников, произошла страшная битва, в которой Дориан убил Абубакера.
Ясмини и Дориан снова избежали мести Зейна и воссоединились с Томом. Однако Зейн аль-Дин и по сей день восседал на Слоновьем троне и оставался калифом Омана. И оба они знали, что им по-прежнему грозит его ненависть.
Теперь, сидя у костра на диком, безлюдном берегу, Ясмини протянула руку, чтобы коснуться Дориана. А он словно прочитал ее мысли, потому что крепко сжал ее ладонь. Ясмини почувствовала, как сила и храбрость переливаются к ней от супруга.
— Рассказывайте! — приказал Дориан капитанам. — Расскажите, что за важные вести вы привезли из Маската. Вы слышали что-нибудь о калифе Зейне аль-Дине?
— Как раз главное — о нем. Аллах свидетель, он больше не калиф Маската!
— Что ты говоришь? — встрепенулся Дориан. — Зейн наконец умер?
— Нет, мой принц. Шайтана трудно убить. Зейн аль-Дин жив.
— Тогда где же он? Мы должны знать всё об этом деле.
— Простите меня, эфенди. — Батула жестом глубокого уважения коснулся своих губ и сердца. — В нашей команде есть один человек, который знает обо всем лучше, чем я. Он явился прямо от Зейна аль-Дина, он когда-то был его доверенным лицом и министром.
— Тогда он мне не друг. Его повелитель много раз пытался убить меня и мою жену. Это из-за Зейна нам пришлось стать изгнанниками. Он мой смертельный враг, он кровью поклялся отомстить мне.
— Все это мне известно, повелитель, — ответил Батула, — я же находился рядом с тобой с тех счастливых дней, когда тогдашний калиф, твой приемный отец аль-Малик, сделал меня твоим копьеносцем. Разве ты забыл, что я стоял рядом, когда ты захватил Зейна аль-Дина в битве у Маската, привязал веревкой к верблюду и притащил, как предателя, к аль-Малику?
— Этого мне никогда не забыть, как не забыть и твоей преданности и службы все эти годы. — Дориан погрустнел. — Жаль, что гнев моего отца так быстро угас, а правосудие поддалось милосердию. Он ведь простил Зейна аль-Дина и снова прижал его к своей груди.
— Во имя Господа! — Гнев Батулы оказался под стать гневу его господина. — Твой отец умер из-за своей доброты. Это ведь грязная рука Зейна поднесла к его губам отравленную чашу!
— А потом, после смерти отца, жирный зад Зейна уселся на Слоновий трон… — Красивое лицо Дориана вспыхнуло яростью. — И теперь ты просишь меня принять в свой лагерь прислужника этого чудовища?
— Не совсем так, повелитель. Я сказал, что этот человек когда-то был таковым. Но не теперь. Как все, кто хорошо знает Зейна, он видел всю его чудовищную жестокость. Видел, как Зейн раздирает сердце и тело нации. Он беспомощно смотрел, как Зейн скармливает акулам плоть и кровь благородных людей, сначала искалечив их так, что они уже не могли плыть. Он пытался протестовать, когда Зейн продал свое прирожденное право турецкому тирану из Константинополя. В конце концов он стал одним из главных заговорщиков, они хотели свергнуть Зейна и выгнать его из Маската.
— Зейна свергли? — Дориан изумленно уставился на Батулу. — Он был калифом двадцать лет. Я думал, он им и останется, пока не умрет от старости.
— Некоторые люди, воплощающие собой великое зло, обладают не только дикостью волков, но и звериными инстинктами выживания… Этот человек, Кадем аль-Джурф, расскажет тебе конец истории, если ты позволишь.
Дориан посмотрел на Тома, слушавшего с напряженным интересом:
— Что ты об этом думаешь, брат?
— Давай послушаем того человека, — предложил Том.
Кадем аль-Джурф, судя по всему, ожидал зова, потому что уже через несколько минут явился из матросского лагеря на опушке леса. Все сразу сообразили, что часто видели его во время перехода с мыса Доброй Надежды. Хотя они не знали его имени, но поняли, что это недавно нанятый Батулой писарь и казначей.
— Кадем аль-Джурф? — приветствовал его Дориан. — Ты гость в моем лагере. Ты под моей защитой.
— Твоя доброта для меня как солнечный луч, принц аль-Салил ибн аль-Малик. — Кадем распростерся на земле перед Дорианом. — Пусть Господь дарует тебе мир и покой, пусть любовь Его последнего истинного пророка следует за тобой все дни твоей долгой и славной жизни!
— Давненько никто не называл меня этим титулом, — благодарно кивнул Дориан. — Встань, Кадем, и сядь вместе со всеми.
Кадем сел рядом с Батулой, своим покровителем. Слуги принесли ему кофе в серебряной чашке, а Батула передал костяной мундштук своей трубки. Дориан и Том внимательно присматривались к новому человеку, пока тот наслаждался проявлениями гостеприимства и благоволения.
Кадем аль-Джурф был молод, всего на несколько лет старше Мансура. Благородные черты его лица напомнили Дориану о его приемном отце. Конечно, вполне могло оказаться, что этот человек — один из королевских незаконнорожденных детей. Калиф был настоящим мужчиной, он щедро сеял свое семя. И сеял его там и тогда, где и когда ему того хотелось.
Дориан едва заметно улыбнулся, потом выбросил из головы эту мысль и снова внимательно присмотрелся к Кадему. Кожа молодого мужчины цветом напоминала отличный полированный тик. Он обладал широким и высоким лбом, ясными и внимательными темными глазами. К вниманию Дориана он отнесся с завидным спокойствием. Но Дориану показалось, что, несмотря на все заверения Кадема в преданности и уважении, в его взгляде светился приводящий в замешательство фанатизм. Дориан подумал, что этот человек из тех, кто живет строго по слову Аллаха. Таким наплевать на закон и мнение людей. Дориан знал, насколько опасными могут быть такие люди. Пока он формулировал следующий вопрос, он посмотрел на руки Кадема. На его пальцах и ладони правой руки он увидел предательские мозоли. Он узнал в них стигматы воина, следы тетивы и рукояти меча. Дориан снова глянул на плечи и руки Кадема — они выглядели мощными, что недвусмысленно давало понять: он явно долгие часы тренировался с луком и мечом. Дориан не позволил таким мыслям отразиться в своем взгляде и просто серьезно спросил:
— Ты состоял на службе у Зейна аль-Дина?
— С самого детства, милорд. Я был сиротой, и он взял меня под свою защиту.
— И ты дал торжественную клятву преданности ему, — продолжал Дориан. — Клятву на крови.
Впервые уверенный взгляд Кадема слегка дрогнул. Он не ответил.
— Но ты отрекся от этой клятвы? — настаивал Дориан. — Батула говорил мне, что ты больше не человек калифа. Это так?
— Повелитель, я дал эту клятву почти двенадцать лет назад, в день моего обрезания. В то время я был мужчиной лишь на словах, но на самом деле оставался ребенком и не знал истины.
— Но теперь, как я вижу, ты стал мужчиной, — заметил Дориан, оценивающе глядя на Кадема.
Кадем, как предполагалось, был писцом, человеком бумаги и чернил, но выглядел совсем иначе. В нем ощущалась скрытая свирепость, как в спокойно сидящем ястребе. Дориан был заинтригован. И продолжил:
— Но, Кадем аль-Джурф, разве это освобождает тебя от кровавой клятвы верности?
— Мой господин, я верю, что преданность — обоюдоострый кинжал. И тот, кому дают клятву, принимает на себя ответственность по отношению к тому, кто клянется. Если же он пренебрегает своим долгом и ответственностью, договор отменяется.
— Хитроумное рассуждение, Кадем. Слишком затейливое, чтобы его понять. Для меня клятва — это клятва.
— Господин осуждает меня?
Голос Кадема звучал как шелест шелка, но глаза были ледяными и жесткими.
— Нет, Кадем аль-Джурф. Судить и решать я предоставляю Господу.
— Велик Аллах! — тут же напевно произнес Кадем, и Батула с Кумрахом поддержали его.
— Нет Бога, кроме Аллаха, — произнес Батула.
— Мудрость Господа превосходит наше понимание, — кивнул Кумрах.
Кадем прошептал:
— А еще я знаю, что Зейн аль-Дин — твой кровный враг. Поэтому я и пришел к тебе, аль-Салил.
— Да, Зейн — мой приемный брат и мой враг. Много лет назад он поклялся убить меня. И много раз с тех пор я чувствовал, как зловещее влияние касается моей жизни, — согласился Дориан.
— Я слышал, он говорил, что обязан тебе своей хромотой, — продолжил Кадем.
— Он мне и еще много чем обязан, — усмехнулся Дориан. — Я имел огромное удовольствие накинуть веревку на его шею и притащить его к нашему отцу, чтобы калиф излил на него свой гнев.
— Не только сам Зейн аль-Дин, но и еще многие отлично помнят это твое свершение, — кивнул Кадем. — Отчасти это и стало причиной, что мы решили перейти к тебе.
— До сих пор ты говорил «я», а теперь — «мы»?
— Есть и другие, кто отрекся от клятвы преданности Зейну аль-Дину. Мы повернулись к тебе, потому что ты последний в роду Абд-Мухаммеда аль-Малика.
— С чего это вдруг? — резко спросил Дориан, внезапно разгневавшись. — У моего отца было бесчисленное количество жен, рожавших ему сыновей, а те, в свою очередь, тоже родили сыновей и внуков. Семя моего отца принесло многочисленные плоды!
— Нет уже этого изобилия. Зейн собрал все плоды своего отца. В первый день Рамадана случилась такая резня, что сам Господь устыдился и весь мир ислама был потрясен. Две сотни твоих братьев и племянников погибли от рук убийц Зейна аль-Дина. Кто-то умер от яда, инструмента трусов, другие — от стали, веревки или воды. Их кровь залила пески пустыни и окрасила море в алый цвет. Каждый, кто по рождению имел право на Слоновий трон Маската, погиб во время этого святого месяца. Убийства, тысячекратно усиленные святотатством.
Дориан смотрел на него во все глаза, ужасаясь и не веря. Ясмини с трудом подавила рыдания: ее братья и другая родня наверняка оказались в числе убитых. Дориан сдержал собственное горестное потрясение, чтобы успокоить жену. Он погладил ее волосы с серебряными прядями и, прежде чем снова повернуться к Кадему, тихо шепнул ей: