Том вернулся в хижину, чтобы оказать посильную помощь. Но толку от него оказалось немного, потому что за дело взялась Сара. Она была весьма искусна в медицине. Немалую часть своей жизни она провела, леча искалеченные тела, ухаживая за умирающими мужчинами. И сила Тома потребовалась ей лишь для того, чтобы крепко затянуть повязки, останавливающие кровотечение. А остальное время Том просто топтался позади, проклиная собственную глупость и ненавидя себя за то, что не смог предвидеть опасность и принять меры предосторожности.
— Я ведь не наивное дитя! Я должен был догадаться!
Его причитания скорее мешали, чем помогали, и Сара велела ему убраться из хижины.
Когда наконец Дориан оказался перевязан как следует и удобно уложен на тюфяк, Сара смягчилась и позволила Тому вернуться. Она сказала мужу, что, хотя его брат ранен очень тяжело, нож не задел сердце, насколько она могла судить. Но она решила, что пострадало левое легкое, потому что на губах Дориана выступала кровавая пена.
— Мне приходилось видеть людей и менее крепких, чем Дориан, которые оправлялись после ран похуже этой. Так что теперь все зависит от Бога и времени.
Ничего более утешительного она не могла сказать. Сара дала Дориану две ложки настойки опия и, когда лекарство подействовало, оставила его под присмотром Тома и Мансура. А сама приступила к горестному процессу подготовки тела Ясмини к похоронам.
Служанки, малазийские девушки, тоже мусульманки, помогали ей. Они перенесли Ясмини в хижину Сары в дальнем конце лагеря, положили тело на низкий стол и загородили ширмой. Они сняли с Ясмини окровавленную одежду и сожгли ее дотла на сторожевом костре. Женщины закрыли ее прекрасные темные глаза, в которых угасло сияние жизни. Омыли детское тело Ясмини и умастили душистыми маслами. Потом перевязали единственную страшную рану на груди. Расчесали волосы, серебряная прядь в которых сияла, как прежде. После этого Ясмини одели в чистое белое платье и положили на похоронные носилки.
Ясмини выглядела как спящее дитя.
Мансур и Сара, которых она любила больше всех после Дориана, выбрали в лесу место для могилы. С помощью команды «Дара» Мансур выкопал эту могилу — закон ислама требовал, чтобы Ясмини похоронили до заката того дня, когда ее постигла смерть.
Когда они подняли носилки с телом Ясмини и вынесли их из хижины, рыдания женщин пробудили Дориана от макового сна, и он чуть слышно позвал Тома. Том тут же подбежал к нему.
— Вы должны принести Ясмини ко мне, — прошептал Дориан.
— Нет, брат, тебе нельзя двигаться. Любое движение может оказаться для тебя роковым.
— Если вы не принесете ее сюда, я сам пойду к ней.
Дориан попытался сесть, но Том мягко удержал его и крикнул Мансуру, чтобы похоронные носилки принесли к постели Дориана.
По настоянию Дориана Том и Мансур поддерживали его, чтобы он смог в последний раз поцеловать жену в губы. Потом Дориан с трудом снял с пальца золотое кольцо, над которым произносил свои брачные клятвы. Кольцо крепко держалось на пальце, потому что Дориан никогда прежде не снимал его. Мансур направлял руку отца, когда тот надевал кольцо на тонкий палец Ясмини. Оно было слишком большим для нее, но Дориан сжал вокруг него пальцы Ясмини, чтобы кольцо не соскользнуло.
— Покойся с миром, любовь моя. И пусть Аллах прижмет тебя к своей груди.
Как и предостерегал Том, усилия и горе истощили силы Дориана, и он снова упал на тюфяк. Яркая свежая кровь проступила сквозь повязку на его груди.
Они отнесли тело Ясмини к могиле и осторожно опустили в нее. Сара набросила на лицо подруги шелковый шарф и отступила в сторону. Том и Мансур никому не собирались уступать мучительную обязанность засыпать могилу землей. Сара наблюдала за ними, пока они не закончили. Потом она взяла Тома за руку с одной стороны, Мансура — с другой и повела их обратно в лагерь.
Том и Мансур направились прямиком к дереву, к которому был прикован Кадем. Том сверлил пленника мрачным взглядом, уперев кулаки в бока. На затылке Кадема от удара стволом пистолета набухла большая шишка. Кожа там была разорвана, но кровь уже свернулась в черные струпья вдоль шрама. Однако сознание к Кадему вернулось, и он выглядел настороженным. Он уставился на Тома стальным взглядом фанатика.
Батула подошел к Тому и распростерся перед ним на земле:
— Повелитель Клебе, я заслужил твой гнев. Твои обвинения будут справедливы. Это ведь я хорошо отзывался об этой твари и привел ее в лагерь.
— Да, Батула. Ты действительно виноват. И у тебя впереди вся жизнь, чтобы искупить вину. Возможно, тебе придется отдать даже собственную жизнь.
— Как скажет повелитель. Я готов заплатить свой долг, — смиренно произнес Батула. — Мне теперь убить этого пожирателя свинины?
— Нет, Батула. Сначала он должен сказать нам, кто он таков на самом деле. А также кто его хозяин, который послал его совершить мерзкое злодеяние. Может быть, заставить его рассказать обо всем окажется нелегко. Я вижу по его глазам, что этот человек живет не по земным законам, как другие люди.
— Им управляют демоны, — согласился Батула.
— Заставь его говорить, но не дай ему умереть до того, как он это сделает, — повторил Том.
— Как прикажешь, повелитель.
— Только забери его куда-нибудь подальше, чтобы его крики не пугали женщин.
— Я пойду с Батулой, — заявил Мансур.
— Нет, парень. Это будет мерзкая работа. Тебе не захочется этого видеть.
— Принцесса Ясмини была моей матерью, — возразил Мансур. — Я не только буду смотреть, я буду наслаждаться каждым его воплем и радоваться каждой капле вытекшей из него крови.
Том изумленно уставился на него. Перед ним стоял уже не тот обаятельный ребенок, которого он знал с самого рождения. Это был суровый мужчина, полностью созревший за какой-то час.
— Ладно, тогда иди с Батулой и Кумрахом, — согласился он наконец. — И запоминай каждое слово этого Кадема аль-Джурфа.
Они посадили Кадема в баркас и отвезли в верховье ручья, за милю с лишним от лагеря, и там выбрали другое дерево, чтобы его приковать. Набросив ему на лоб кожаный ремень, они обвязали его вокруг ствола дерева, натянув так, что ремень врезался в кожу и Кадем не мог повернуть голову. Мансур спросил, как его зовут на самом деле, и Кадем плюнул в его сторону.
Мансур посмотрел на Батулу и Кумраха.
— То, что мы должны сделать, справедливо. Так что начнем с Божьей помощью, — сказал он.
— Бисмиллах! — откликнулся Батула.
Мансур остался сторожить пленника, а Батула и Кумрах отправились в лес. Они знали, где им искать необходимое, и в течение часа нашли муравейник, в котором обитали муравьи-воины. Эти насекомые яркого красного цвета были не крупнее рисового зернышка. Их блестящие головы были снабжены парой ядовитых жвал. Осторожно, чтобы не повредить муравьев и тем более не позволить им укусить себя, Батула с помощью пары расщепленных бамбуковых палок выудил муравьев из гнезда.
Когда они вернулись, Кумрах срезал на берегу пустотелый стебель тростника и аккуратно заострил один его конец так, чтобы тот прошел в ухо Кадема.
— Посмотри как следует на этих крошечных насекомых. — Батула поднес к Кадему муравья на тростниковой палке. — Их яд жжется так, что заставляет льва кататься по земле и рычать от боли. Скажи, называющий себя Кадемом, кто ты таков и кто послал тебя совершить чудовищное зло?
Кадем посмотрел на извивающееся насекомое. Крохотная прозрачная капелька яда повисла между зазубренными жвалами. Она испускала резкий химический запах, отгонявший других муравьев от жилища агрессивных муравьев-воинов.
— Я истинный последователь пророка, — ответил Кадем. — И меня послал Бог, чтобы исполнить Его Божественный замысел.
Мансур кивнул Батуле.
— Пусть муравей прошепчет твой вопрос более отчетливо, прямо в ухо этого истинного последователя пророка.
Глаза Кадема повернулись в сторону Мансура, убийца попытался снова плюнуть, но во рту у него пересохло.
Батула подцепил муравья концом тростниковой трубки, сунул ее в ухо Кадема, а другой конец заткнул мелкой древесной стружкой.
— Ты услышишь, как муравей вылезает из трубки, — сообщил Батула Кадему. — Его шаги прозвучат для тебя как топот конских копыт. Потом ты почувствуешь, как он подбирается к твоей барабанной перепонке. Он ощупает ее своими усиками. А потом укусит тебя.
Они наблюдали за лицом Кадема. Его губы искривились, потом он вытаращил глаза так, что они едва не выскочили из орбит, и все его лицо безумно исказилось.
— Аллах! — прошептал он. — Вооружи меня против нечестивцев!
Из всех пор его кожи выступили капли пота, как первые капли дождя в сезон муссонов, и он попытался тряхнуть головой, когда шорох муравьиных лапок усилился в тысячу раз. Но кожаный ремень крепко удерживал его голову.
— Отвечай, Кадем! — потребовал Батула. — Я еще могу вытащить муравья до того, как он тебя укусит. Но ты должен ответить быстро.
Кадем плотно закрыл глаза, чтобы не видеть лица Батулы.
— Кто ты такой? Кто тебя послал? — Батула подошел ближе и зашептал во второе ухо Кадема: — Поспеши, Кадем, или боль превзойдет даже твое безумное воображение!
А потом в тайной глубине уха муравей сгорбился, и между его изогнутыми жвалами выступила свежая капелька яда. Муравей вонзил изогнутые концы жвал в мягкую ткань в том месте, где слуховой нерв ближе всего подходил к поверхности.
Кадема аль-Джурфа поглотили волны яростной боли, оказавшиеся куда страшнее того, о чем говорил Батула. Кадем испустил вопль, непохожий на крик человека: такие пронзительные звуки раздаются в ночных кошмарах. Потом боль парализовала мышцы и связки в его горле, челюсти Кадема сжались в такой судороге, что один из гнилых зубов в задней части рта раскололся. Глаза закатились, как у слепого. Спина выгнулась так, что Мансур испугался, как бы не сломался позвоночник убийцы, а тело Кадема затряслось с такой силой, что узы впились в него.
— Он что, умрет? — с тревогой спросил Мансур.