Все же капитан сумел взять себя в руки. Этот араб говорил о мысе Доброй Надежды. Значит, стоило его допросить, а потом Коотс убьет его собственными руками. И это доставит ему гораздо больше удовольствия, чем если он позволит Оудеману сделать это за него.
— Я хочу кое-что от него услышать. Привяжи его к своей лошади.
Путь до лагеря составлял почти две лиги. Кадему связали руки за спиной, а другой конец веревки закрепили на седле Оудемана. Сержант потащил за собой Кадема, пустив лошадь рысью. Когда Кадем падал, Оудеман рывком поднимал его на ноги, и каждый раз при этом Кадем обдирал кожу с локтей или коленей, ударяясь о землю. Он покрылся густой смесью пыли, пота и крови, когда его наконец доволокли до лагеря.
Коотс соскочил со спины серой кобылы и отправился проверить других пленников — троих арабов, которых поймал Оудеман.
— Имена? — резко спросил он тех двоих, которые выглядели непострадавшими.
— Рашид, эфенди.
— Хаббан, эфенди.
Они коснулись руками лба и груди, выражая уважение и покорность.
Коотс подошел к третьему пленнику, раненому. Тот лежал съежившись, как младенец в утробе, и стонал.
— Как звать?
Коотс пнул его в живот. Араб застонал громче, между его пальцами, прижатыми к животу, потекла свежая кровь. Коотс посмотрел на Оудемана.
— Это все безмозглый Гоффел, — пояснил Оудеман. — Занесло его от волнения. Забыл о приказе и подстрелил этого типа. В живот. Он и до завтрашнего дня не доживет.
— Ну и ладно. Лучше он, чем одна из наших лошадей, — сказал Коотс.
Он достал из кобуры на поясе пистолет. Взведя курок, он прижал дуло к затылку лежавшего на земле араба. Прозвучал выстрел, и пленник застыл, его глаза закатились назад. Его ноги раз-другой судорожно дернулись, и на том все завершилось.
— Зря хороший порох потратил, — сказал Оудеман. — Лучше бы я его ножом прикончил.
— Я еще не завтракал, а ты ведь знаешь, какой я брезгливый.
Коотс ухмыльнулся собственной шутке и вложил дымящийся пистолет в кобуру. Потом махнул рукой в сторону других пленников:
— Дайте им по десятку ударов бичом по пяткам, чтобы поднять им настроение, а я снова с ними поговорю после завтрака.
Коотс съел большую миску рагу из ноги коровьей антилопы, наблюдая при этом, как Оудеман и Рихтер лупят тяжелым бичом по голым пяткам арабов.
— Крепкие ребята.
Коотс одобрительно хрюкнул, видя, что пленники лишь тихо хрипели при каждом ударе. Он прекрасно знал, какую боль вызывает такое наказание. Он пальцами выбрал остатки соуса из миски и облизал каждый палец, а затем вернулся к Кадему и сел перед ним на корточки. Несмотря на рваную и грязную одежду, порезы и ссадины на руках и ногах, Кадем так очевидно выглядел вожаком, что Коотс не стал тратить время на остальных. Он бросил взгляд на Оудемана и показал на Рашида и Хаббана:
— Уведи прочь этих свиней.
Оудеман понял, что Коотс не хотел, чтобы эти двое слышали допрос Кадема и его ответы. Позже Коотс допросит их по одному и сравнит сказанное.
Коотс подождал, пока солдаты-готтентоты уволокут арабов, хромавших на распухших ногах, и привяжут к дереву вдалеке. Потом он повернулся к Кадему.
— Значит, ты бывал на мысе Доброй Надежды, любимец Аллаха?
Кадем уставился на него фанатичным пылающим взглядом. Однако упоминание об этом месте задело что-то в медлительном уме Оудемана. Он взял один из мушкетов, отобранных у арабов, и протянул капитану. Коотс сначала лишь мельком глянул на оружие.
— Приклад, — привлек его внимание Оудеман. — Видишь этот знак на дереве?
Коотс прищурился, и его губы сжались в тонкую твердую линию, когда он рассмотрел символ, выжженный на прикладе. Знак изображал длинноствольную пушку на двухколесном лафете, а на ленте под ней виднелись буквы «ТККБ».
— А! Отлично! — Коотс снова посмотрел на Кадема. — Так ты один из людей Тома и Дориана Кортни!
Коотс заметил, как что-то вспыхнуло в глубине темных глаз, но это исчезло так быстро, что Коотс не успел уловить что-то определенное; однако эти имена явно вызвали какие-то чувства. Это могла быть преданность, верность — или нечто противоположное.
Коотс внимательно всмотрелся в араба.
— Ты знаешь мою жену, — напомнил он, — и я могу тебя кастрировать за то, как ты о ней отзывался. Но знаешь ли ты братьев Кортни, Тома и Дориана? Если знаешь, это может спасти твои яйца.
Кадем продолжал молча смотреть на него, и Коотс обратился к Оудеману:
— Сержант, подними его юбки, посмотрим, какого размера нож понадобится нам для такого дела.
Оудеман хмыкнул и опустился рядом с Кадемом на колени, но не успел он коснуться подола его одеяния, как Кадем заговорил:
— Я знаю Дориана Кортни, но его арабское имя — аль-Салил.
— Ну да, Рыжеволосый, — согласился Коотс. — Я слышал, что его так называют. А как насчет его брата Тома? Его еще зовут Клебе, Ястреб.
— Я знаю их обоих, — подтвердил Кадем.
— Так ты их наймит, их лакей, их лизоблюд? — Коотс сознательно выбирал оскорбительные слова, чтобы спровоцировать араба.
— Я их вечный враг! — Кадем попался в ловушку, его гордость забушевала. — И если Аллах будет добр ко мне, однажды я стану их палачом!
Он произнес это с такой бешеной искренностью, что Коотс ему поверил. Он промолчал, потому что молчание иногда — лучший способ ведения допроса.
Кадем к этому моменту уже так возбудился, что заговорил стремительно и жарко:
— Я исполнитель священной фетвы, решения, принятого моим повелителем, правителем Омана, калифом Зейном аль-Дином ибн аль-Маликом!
— С чего бы такой знатный и могущественный монарх доверил такую миссию столь жалкому обрезку протухшей свинины, как ты?
Коотс язвительно засмеялся. Хотя Оудеман не понял ни слова из разговора, шедшего на арабском, он тоже засмеялся, как эхо.
— Я принц королевской крови! — гневно заявил Кадем. — Мой отец был братом калифа! Я его племянник! Я сотни раз доказывал свою знатность и во время войны, и во время мира!
— Но тебе не удалось завершить эту твою священную фетву, — поддразнил его Коотс. — Твои враги в полном порядке, а ты, в рваном тряпье, привязан к дереву и сплошь покрыт грязью. Это и есть оманский идеал могучего воина?
— Я убил сестру калифа, предавшуюся кровосмешению, и это было частью моей задачи, а еще я так сильно ранил аль-Салила, что он должен был умереть от раны. А если нет, я не буду знать отдыха, пока мой долг не будет исполнен до конца.
— Все это похоже на бред сумасшедшего, — ухмыльнулся Коотс. — Если тебя гонит вперед такой священный долг, то почему я нашел тебя блуждающим, как нищий, в диких краях, в рванине, с мушкетом с эмблемой аль-Салила, и ты еще пытался при этом украсть лошадь, чтобы сбежать?
Коотс искусно выцеживал из пленника сведения. Кадем стал хвастать, как он прокрался на борт «Дара Аллаха». Как он выжидал момента, как нанес удар. Он описал убийство принцессы Ясмини и то, как почти убил аль-Салила. Потом рассказал, как с помощью трех последователей сбежал с корабля Кортни, когда тот стоял в лагуне, как они ушли от погони и наконец набрели на лагерь Коотса.
Многое в его рассказе оказалось для Коотса открытием, в особенности побег Кортни из колонии на мысе Доброй Надежды. Видимо, это произошло намного позже того, как он пустился в погоню за Джимом Кортни. Однако все звучало логично, Коотс не мог найти в истории слабые места, Кадем вроде бы не пытался его обмануть. Все вроде бы совпадало с тем, что Коотс знал о Кейзере и его намерениях. А Том и Дориан Кортни, конечно же, легко могли придумать нечто подобное.
Коотс поверил арабу, хотя и с некоторой осторожностью. Ведь всегда что-то оставалось в запасе, всегда существовали некоторые оговорки. Но внутренне капитан ликовал, хотя и не показывал этого. Он подумал, что все это — явно необычный поворот судьбы. «Мне послан союзник, которого я могу приковать к себе стальными цепями, религиозной фетвой и такой жгучей ненавистью, что перед ней бледнеет даже моя решимость».
Коотс пристально смотрел на Кадема, принимая решение. Он жил среди мусульман, сражался и с ними, и против них достаточно долго, чтобы понимать учение ислама и незыблемые законы чести его последователей.
— Я тоже кровный враг Кортни, — сказал он наконец.
И увидел, как Кадем тут же погасил откровенную страсть в своем взгляде.
«Не ошибся ли я? — гадал Коотс. — Не поспешил ли чересчур к своей цели, не напугал ли свою добычу?»
Он видел, как в Кадеме нарастает подозрительность.
«Но все равно я уже начал и не могу отступить».
Коотс повернулся к Оудеману.
— Ослабь его путы, — приказал он. — И принеси ему воды, чтобы умыться и попить. Дай ему что-нибудь поесть и разреши молиться. Но следи за ним во все глаза. Я не думаю, что он попытается сбежать, и все же не стоит давать ему шанса.
Оудемана явно озадачил такой приказ.
— А как насчет его людей? — неуверенно спросил он.
— Их оставь связанными и под охраной, — ответил Коотс. — Не разрешай Кадему говорить с ними. И не позволяй ему приближаться к ним.
Коотс подождал, пока Кадем умылся, поел и торжественно совершил дневную молитву. И только тогда послал за ним, чтобы продолжить разговор.
Коотс вежливо приветствовал его и таким образом изменил положение Кадема от пленника до гостя — при всей ответственности, какую это положение налагало на них обоих. Потом продолжил:
— Ты нашел меня здесь, в глуши, далеко от цивилизации, потому, что я охочусь на ту же дичь, что и ты. Иду по следу вот этих фургонов.
Он показал колеи, и Кадем внимательно посмотрел на них. Конечно, он уже замечал эти следы тогда, когда высматривал лошадей и подходил близко к лагерю.
— Ты же их видел? — настойчиво спросил Коотс.
Кадем хранил на лице неподвижное каменное выражение. Он уже пожалел о своей недавней несдержанности. Ему не следовало давать волю своим чувствам и распускать язык, выбалтывая так много этому неверному. Он уже понял, что Коотс — умный и опасный человек.