Отец стоял в центре каюты. Он по-прежнему был без сюртука. Лицо у него было жесткое и строгое.
– Что за лживые гадости ты наговорила своей матери? – спросил он.
– Это не ложь, отец, – вызывающе ответила она. Верити знала, каковы могут быть последствия, если она вызовет гнев отца, но ее охватило безрассудное безразличие.
– Повтори все, – приказал сэр Гай.
Спокойным, размеренным тоном она повторила все, что рассказал ей Мансур. Когда она закончила, он ничего не сказал. Подошел к кормовому окну и долго смотрел на невысокие лазурные волны. На жену он даже не взглянул. Молчание затянулось. Верити знала, что так он пытается устрашить ее, ослабить сопротивление.
– Ты утаила это от меня, – сказал он наконец. – Почему ты сразу не сообщила мне все, что узнала? Это был твой долг, девочка.
– Значит, ты ничего не отрицаешь, отец? – спросила Верити.
– Я ничего не должен отрицать или утверждать. Я не на суде. Это тебя мы судим.
Снова наступила тишина. В каюте было жарко и душно, корабль медленно покачивался на волнах. Верити задыхалась, ее тошнило, но она старалась не показывать этого.
Сэр Гай снова заговорил:
– Эти дикие истории вызвали у твоей матери сильное потрясение. – Каролина драматично всхлипнула и снова шумно высморкалась. – Сегодня утром из Бомбея пришел быстрый почтовый корабль. Я отправляю твою мать в консульство.
– Я с ней не поеду, – упрямо сказала Верити.
– Не поедешь, – согласился сэр Гай. – Я оставлю тебя здесь. Для тебя будет полезным уроком присутствовать при казни мятежников, к которым ты выказала такой нездоровый интерес. – Он снова помолчал, думая о том, много ли узнала Верити о его делах. Эти ее знания так ценны, что могут грозить гибелью, если она использует их против него. Он не может выпустить ее из-под своего непосредственного контроля.
– Отец, среди этих мятежников твой родной брат и его сын, – нарушила молчание Верити.
Сэр Гай никак на это не отреагировал. Он спокойно продолжил:
– Судя по словам твоей матери, ты стала шлюхой молодого араба. Неужели ты забыла, что ты англичанка?
– Ты унижаешь себя этим обвинением.
– Это ты унижаешь и себя и всю семью своим бесстыдством. За одно это ты должна быть наказана.
Он подошел к столу и взял лежавший на нем хлыст для верховой езды с рукоятью из кости кита. Потом повернулся к дочери.
– Раздевайся! – приказал он.
Она стояла неподвижно, с бесстрастным лицом.
– Делай, что говорит отец, непослушная девчонка, – сказала Каролина. Она перестала плакать и говорила мстительно и насмешливо.
Верити подняла руки и развязала ленту у горла, державшую блузку. Оставшись наконец обнаженной, она вызывающе подняла подбородок, тряхнула волосами, так что они повисли впереди, закрывая ее гордые молодые груди, и прикрыла срам руками.
– Ложись на диван лицом вниз, – приказал отец.
Верити твердым шагом подошла к дивану и легла на зеленую кожаную обивку, покрытую пуговицами. Линии ее обнаженного тела были чисты и прекрасны, как у мраморной статуи Микеланджело. «Я не закричу», – сказала она себе, но ее мышцы непроизвольно сжались, когда хлыст свистнул и обрушился на ее ягодицы. «Я не доставлю ему удовольствия», – пообещала она себе и закрыла глаза, когда следующий удар пришелся на бедра. Хлыст впился, как жало скорпиона. Верити сильно прикусила губу, и ее рот заполнил солоноватый металлический вкус крови.
Наконец сэр Гай отошел, тяжело дыша от усилий.
– Можешь одеваться, бесстыдная шлюха, – сказал он.
Верити медленно села, стараясь не обращать внимания на боль и жжение в спине и ногах. Отцовские штаны оказались на уровне ее глаз, и она презрительно улыбнулась, заметив несомненные признаки эрекции.
Он торопливо отвернулся и бросил хлыст на стол.
– Ты была непослушна и неверна. Я больше не могу доверять тебе. Отныне ты будешь находиться в этой каюте, пока я не подберу тебе новое соответствующее наказание, – предупредил он.
Дориан и Мансур вместе с шейхами стояли на балконе минарета и смотрели, как плюмажи и бронзовые «супные миски» шлемов турецких передовых отрядов показываются над парапетами. Солдаты собирались у выходов из траншей. В то же время тяжелые батареи Заяна аль-Дина усилили огонь. Они сменили боеприпасы. Теперь они поливали парапеты и бреши в стенах вместо каменных ядер камнями размером в кулак и железными литыми пулями. Но вот пушки смолкли, и турецкие трубачи затрубили сигнал нападения; в быстром ритме забили барабаны.
Из траншей показались полчища орущих турок. Пока они пробегали последние ярды перед стенами, защитники сверху стреляли в них; лучники выпустили тучу стрел.
Передовые нападающие преодолели открытое пространство, прежде чем защитники успели перезарядить оружие. Мертвые и раненые усеяли изрытую снарядами землю, но волна за волной занимала место павших.
Они карабкались через груды обломков и разбитые каменные глыбы и врывались в бреши. А за стеной оказывались в лабиринте узких переулков и тупиковых аллей. Дориан приказал все их перегородить баррикадами. Туркам приходилось штурмом брать каждую баррикаду, попадая под перекрестный огонь из мушкетов. Как только они преодолевали препятствие, защитники перебегали к следующему, и турки были вынуждены снова атаковать. Работа была кровавая и тяжелая, но постепенно поредевшие силы Мансура и бин-Шибама отступили на главный соук, и турки смогли обойти их с флангов и добраться до главных городских ворот. Они перебили защитников ворот и широко распахнули их. Снаружи во главе двух тысяч солдат ждали Кадем и Котс; как только ворота открылись, они ворвались в город.
С минарета Дориан видел, как враг растекается по узким улицам, точно вода в наводнение. Он радовался, что за прошедшие месяцы сумел удалить из города в пустыню большинство женщин и детей, иначе они оказались бы ягнятами перед этими волками. Как только ворота открылись, он приказал поднять заранее оговоренный с капитанами «Духа» и «Мести» сигнал. Потом повернулся к своим советникам и военачальникам.
– Все кончено, – сказал он им. – Благодарю вас за храбрость и верность. Берите своих людей и уходите, если сможете. Мы снова сразимся в другой день.
Они по одному подходили к Дориану и обнимали его.
Бин-Шибам был черен от пыли и дыма: его одежда пропиталась кровью от пяти или шести ран. Она смешивалась с кровью убитых им турок.
– Мы будем ждать твоего возвращения, – сказал он.
– Вы знаете, где меня найти. Пришлите вестника, когда все будет готово, и я немедленно вернусь, – говорил им Дориан, – если Бог позволит. Хвала Господу.
– Аллах велик, – отвечали они.
У небольших северных ворот в узком переулке ждали лошади. Когда ворота открыли, Мустафа Зиндара, бин-Шибам и остальные члены совета выехали во главе своих отрядов. Они пробились через нападающих, которые попытались преградить им путь, и ускакали в сторону пальмовых рощ и орошаемых полей. Дориан с минарета смотрел им вслед. Он услышал шаги на мраморной лестнице и повернулся с саблей в руке. И в первое мгновение не узнал сына под маской грязи и сажи.
– Пойдем, отец, – сказал Мансур, – надо спешить.
Они сбежали по лестнице вниз, туда, где в мечети их ждали Истаф и еще десять человек.
– Сюда. – Из тени появился имам и жестом показал направление. Они пошли за ним, и имам провел их через лабиринт переходов. Они оказались перед железной калиткой. Имам ключом открыл калитку, и Мансур распахнул ее.
– Оставайся с Божьим благословением, – сказал Дориан имаму.
– Иди с Божьим благословением, – ответил тот, – и пусть Он снова приведет тебя в Оман.
Они выбежали за калитку и оказались в мрачном переулке, таком узком, что балконы домов на противоположных его сторонах едва не касались друг друга.
– Сюда, ваше величество!
Истаф родился в городе, и эти переулки были полем его игр в детстве. Все побежали за ним и снова выбежали на солнце. Перед ними лежали открытые воды за пристанью, и там их ждала шлюпка с «Духа». Гребцы налегли на весла, и шлюпка устремилась к ним.
В этот момент сзади послышался громкий шум. Толпа турецких и оманских атакующих через одну из улиц выбежала к пристани. Они бежали вперед, их передний ряд ощетинился длинными пиками и яркими саблями. Дориан оглянулся и увидел, что шлюпка на зеленой воде еще на расстоянии пистолетного выстрела от них.
– Держаться вместе! – приказал он, и они образовали плотный круг на верху лестницы, ведущей к причалу; стояли плечом к плечу лицом наружу.
– Аль-Салил! – закричал араб, возглавлявший нападающих. Он был высок и строен и двигался как леопард. Длинные черные волосы относило назад, борода курчавилась на груди.
– Аль-Салил! – снова крикнул он. – Я пришел за тобой.
Дориан узнал этот яростный фанатичный взгляд.
– Кадем, – в то же мгновение узнал его и Мансур, и его голос зазвенел от ненависти.
– Я пришел и за тобой, ублюдок пса и кровосмесительницы суки в течке! – опять крикнул Кадем.
– Сначала возьми меня.
Дориан сделал шаг вперед, и Кадем набросился на него. Их клинки скрестились, Дориан отразил удар в голову и в ответ попытался ударить Кадема в горло. Сталь зазвенела о сталь. Они впервые скрестили оружие, но Дориан сразу понял, что Кадем – опасный противник. Правая рука у него была быстрая и сильная, а в левой он держал кривой кинжал и был готов воспользоваться любой брешью в защите.
– Ты убил мою жену! – рявкнул Дориан, снова нанося удар.
– Благодарю небо за то, что смог выполнить этот долг. Я должен был бы убить и тебя, – ответил Кадем, – за моего отца.
Справа от Дориана сражался Мансур, слева – Истаф; охраняя его с флангов, они старались не мешать ему. Шаг за шагом они отступали к лестнице, и атакующие продолжали их теснить.
Дориан услышал, как нос шлюпки внизу ударился о камень причала, и Кумра крикнул:
– Сюда, аль-Салил!
Ступени были скользкими от водорослей, и Кадем, видя, что Дориан повторно уходит от его мести, бросился вперед. Дориан на верхней площадке отступил еще на шаг, и его правая нога скользнула по влажной поверхности. Он опустился на одно колено и, чтобы сохранить равновесие, вынужден был на мгновение опустить острие сабли. Кадем воспользовался этим. Перенеся весь свой вес на правую ногу, он ударил, целясь в сердце.