de rosto palido».
— «De rosto palido»? Что это означает?
— «Бледный ликом».
— Вот дерьмо!
— И все это произошло восемнадцать месяцев назад — именно тогда, когда Пендергаст сам находился в Бразилии.
Англер положил газету на стол.
— Эта статья привлекла мое внимание этим утром. Это ключ, Лумис — я чувствую это. Ключ ко всем тайнам, — он откинулся на спинку стула и взглянул на потолок. — Я считаю, что есть только один отсутствующий фрагмент. Только один. И когда я найду этот фрагмент... тогда я и поймаю убийцу.
46
Констанс Грин шла по отражающему свет коридору на пятом этаже Женевской частной Клиники «La Colline», ее сопровождал доктор в белом медицинском халате.
— Как бы вы охарактеризовали его состояние? — спросила Констанс на чистейшем французском языке.
— Нам очень трудно поставить диагноз, мадемуазель, — ответил доктор. — Нам никогда прежде не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Мы — многопрофильная клиника. Полтора десятка специалистов были созваны, чтобы обследовать пациента. Результаты консультаций и тесты... озадачивают. Они противоречивы. Некоторые сотрудники считают, что он страдает от неизвестного генетического расстройства. Другие думают, что он был отравлен или страдает абстинентным[122] синдромом от нескольких веществ или наркотиков — в крови были найдены необычные компоненты, но они не соответствуют каким-либо известным веществам из наших баз данных. Еще несколько специалистов считают, что проблема должна быть — по крайней мере, частично — психологической, но никто из них не может отрицать ее острые физические проявления.
— Какие препараты вы используете для лечения этого заболевания?
— Мы не можем лечить его фактическое состояние, пока у нас нет диагноза. Мы контролируем боль трансдермальными пластырями[123] с фентанилом[124]. Сома[125] как мышечный релаксант. И бензодиазепин[126] для успокоительного эффекта.
— Какой бензо…?
— Клонозепам[127].
— Это довольно серьезный коктейль, доктор.
— Так и есть. Но до тех пор, пока мы не узнаем, что является причиной его состояния, мы можем лечить только симптомы — если бы мы не делали и этого, нам бы пришлось использовать удерживающие ремни…
Врач открыл дверь и пропустил Констанс вперед. Ее взгляду открылась современная чистая и функциональная палата с односпальной кроватью, которую окружали многочисленные мониторы и медицинские приборы: одни мигали, передавая текущие жизненные показатели на жидкокристаллические экраны, другие пищали мерным, устойчивым ритмом. В дальнем конце комнаты располагался непрерывный ряд окон с синей тонировкой, выходивших на Авеню-Де-Бау-Сежур.
На кровати лежал специальный агент Алоизий Пендергаст. К его вискам были прикреплены датчики, в сгиб одной руки был вставлен катетер, а на другой руке была зафиксирована манжета, измеряющая кровяное давление, вместе с датчиком кислорода, закрепленном на кончике пальца. Отдельный экран располагался на подвесных кольцах у подножия кровати.
— Он говорит очень мало, — сказал доктор. — А то, что говорит, несет в себе мало смысла. Если вы можете дать нам какую-либо информацию, которая сможет помочь, мы будем вам благодарны.
— Поняла вас, доктор, — сказала Констанс, кивнув. — Я сделаю все возможное.
— Мадемуазель, — засим, слегка поклонившись, врач повернулся и вышел из палаты, тихо прикрыв за собой дверь.
Констанс постояла мгновение, глядя на закрытую дверь. Потом, разгладив свое платье легким взмахом рук, она присела на единственный стул, расположенный рядом с кроватью. Пусть на земле трудно было снискать человека хладнокровнее, чем Констанс Грин, то, что она увидела, глубоко обеспокоило ее. И без того бледное лицо агента Пендергаста сейчас приобрело ужасающий серый оттенок, его белокурые волосы растрепались и потемнели от пота. Точеные черты лица были размыты выросшей за несколько дней бородой. Казалось, он источал лихорадочный жар. Посиневшие веки его были опущены, но Констанс видела, как глазные яблоки двигаются под ними. Под ее взглядом его тело напряглось, словно от боли, сжимаясь в отчаянной судороге, но затем расслабилось.
Она наклонилась вперед, положив руку поверх его сжатого кулака.
— Алоизий, — произнесла она тихим голосом. — Это Констанс.
Секунду не было никакого ответа. Затем кулак расслабился. Голова Пендергаста повернулась на подушке, и он пробормотал что-то непонятное.
Констанс нежно сжала его руку.
— Прости?
Пендергаст открыл рот, чтобы снова заговорить, глубоко, прерывисто вздохнув.
— «Lasciala, indegno», — пробормотал он. — «Battiti meco. L’assassino m’ha ferito».
Констанс перестала сжимать его руку.
Еще один спазм прошел через тело Пендергаста.
— Нет, — простонал он тихим, сдавленным голосом. — Нет, ты не должна. Портал в ад... отойди... отойди, пожалуйста... не смотри... в раскрытый пылающий глаз!..
Его тело расслабилось, и он замолчал на несколько минут. Затем он снова шевельнулся.
— Это неправильно, Тристрам, — произнес он, теперь его голос стал яснее, слова казались более отчетливыми. — Он никогда не изменится. Я боюсь, что ты ошибся.
На этот раз молчание длилось гораздо дольше. За это время успела прийти медсестра. Она проверила жизненные показатели Пендергаста, заменила трансдермальный пластырь на свежий, и вышла. Констанс оставалась в кресле — неподвижная, как статуя, ее рука так и продолжала лежать на руке Пендергаста.
Наконец, глаза его с трепетом открылись. Несколько мгновений взгляд оставался мутным, рассеянным, а затем, моргнув, он обследовал больничную палату, в конце концов, остановив взгляд на посетительнице.
— Констанс, — произнес он шепотом. В ответ она снова сжала его руку. — Мне... снился кошмар. Казалось, что он никогда не закончится.
Его голос был сухим и тихим, как ветерок над мертвыми листьями, и ей пришлось наклониться ближе, чтобы разобрать слова.
— Ты цитировал либретто «Дон Жуан», — сказала она.
— Да. Я... считал себя Командором.
— Для меня сновидение о Моцарте не звучит как кошмар.
— Я... — ему понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с силами и продолжить говорить, — я не люблю оперу.
— Там было что-то еще, — качнула головой Констанс. — Что-то, что звучало похоже на кошмар. Ты упомянул ворота в ад.
— Да. Да. Мои кошмары переплелись еще и с воспоминаниями.
— А потом ты упомянул Тристрама. Какую ошибку он совершил?
На это Пендергаст только покачал головой и замолчал. Констанс ждала, что он снова ускользнет в бессознательное состояние или уснет. Казалось, он погрузился в сон, но десять минут спустя пошевелился, снова открыв глаза.
— Где я? — спросил он.
— В больнице Женевы.
— Женева, — Пендергаст тяжело вздохнул. — Конечно.
— Из кратких сводок информации я могу заключить, что ты испортил день какому-то мелкому служащему.
— О, я припоминаю. Он действительно очень настаивал на том, чтобы выписать мне штрафную квитанцию. Я вел себя с ним ужасно. Я боюсь, что... не выношу мелких чиновников, — еще одна пауза. — Скверная привычка, но от нее… очень трудно избавиться.
Когда он снова замолчал, Констанс — теперь уверенная, что он в сознании — пересказала ему последние события. Она упомянула все, что ей рассказал д’Агоста: самоубийство нападавшего в тюрьме в Индио, его лицо, измененное с помощью пластической хирургии, реконструкцию его изначального облика и установление его истинной личности. Она также передала открытие д’Агосты, сделанное из материалов дела Англера, что Альбан за год до нынешних событий въехал в страну под именем Тапаньес Ландберг и совершил краткую поездку на север штата Нью-Йорк, прежде чем снова вернуться в Бразилию. Пендергаст слушал все это с интересом. Один или два раза, в его глазах вспыхивала былая искра, которую она так хорошо помнила. Но когда она закончила, он закрыл глаза, отвернулся и опять погрузился в бессознательное состояние.
Когда он снова проснулся, уже наступила ночь. Констанс, не рискнувшая оставить его ни на минуту, подождала, пока он будет готов заговорить.
— Констанс, — начал он. Голос его звучал тихо, как и прежде, — ты должна понимать, что порой, мне становится трудно... сохранять свою связь с реальностью. Она приходит и уходит, как и боль. В настоящее время, например, для того чтобы просто общаться с тобой в сознательном виде требуется вся моя концентрация. Итак, позволь мне сказать тебе то, что я должен сказать, настолько кратко насколько это возможно.
Констанс слушала, оставаясь очень тихой.
— Я сказал тебе что-то непростительное.
— Я простила тебя.
— Ты слишком великодушна. Что до меня… то почти сразу, как я ощутил запах лилий в той старой газовой камере для животных в Солтон-Си, я понял, что произошло. Прошлое моей семьи вернулось, чтобы преследовать меня руками кого-то, чьей навязчивой идеей является месть.
Он сделал несколько неглубоких вдохов.
— То, что сделал мой предок Иезекииль, было преступлением. Он создал эликсир, который фактически был ядом, вызывающим привыкание. Этот яд убил множество людей и разрушил жизни целых семей. Но это было так... так давно в прошлом... — он вновь перевел дух. — Я знал, что со мной происходит. И ты тоже это распознала. Но в то же время я просто не мог вынести твоей жалости. Как я и надеялся, последствия первоначальной стадии продержались недолго и быстро исчезли. Я предпочел даже не думать об этом. Отсюда и мое отвратительное замечание в твой адрес в музыкальной комнате.
— Пожалуйста, не тяготи себя этим сейчас.