– Это поставило крест на всем наборе. Я так и не смогла подобрать подходящую замену. А его подарила мне на свадьбу моя дорогая тетя Матильда.
Тетя Изабель сокрушалась о том, как изменились, и не в лучшую сторону, времена года, и не могла понять, что стряслось с прежними прекрасными веснами. Что до кузины Джорджианы, то она, по обыкновению, обсуждала последние похороны и громко вопрошала, «кто из нас будет следующим». Она никогда не снисходила до употребления слова «умрет», невыносимого для тонко чувствующих натур. Валенсия подумала, что могла бы дать ей ответ.
Кузина Глэдис, как всегда, жаловалась. Гостящие у нее племянники общипали все бутоны с домашних растений и замучили лучший выводок цыплят – «затискали некоторых почти до смерти».
– Мальчики есть мальчики, – дипломатично напомнил дядя Герберт.
– Но им не обязательно быть злобными дикими зверьками, – возразила кузина Глэдис, оглядевшись вокруг – оценят ли ее остроумие.
Улыбнулись все, кроме Валенсии, и кузина Глэдис это запомнила. Несколько минут спустя, перемывая косточки некой Элен Гамильтон, кузина назвала ее «одной из тех застенчивых дурнушек, что не могут найти себе мужа», и многозначительно взглянула на Валенсию.
Дядя Джеймс, посчитав, что разговор скатился до уровня сплетен, попытался поправить дело и вовлечь родню в отвлеченную дискуссию о «величайшем счастье». Каждого из присутствующих он спросил, как тот его себе представляет.
Тетя Милдред считала, что величайшее счастье для женщины – быть «любящей и любимой женой и матерью». Тете Веллингтон счастьем представлялось путешествие в Европу. Оливии – карьера оперной дивы, великой, как Тетраццини[12].
Лично для нее, скорбно заметила кузина Глэдис, величайшим счастьем было бы полное избавление от неврита. Кузина Джорджиана усматривала его в «возвращении дорогого умершего брата Ричарда». Счастье следует искать в «поэзии жизни», туманно посоветовала тетя Альберта и углубилась в распоряжения горничной по хозяйству, дабы избежать расспросов, что она имела в виду. Величайшее счастье, сказала миссис Фредерик, с любовью служить другим, а кузина Стиклс и тетя Изабель с нею согласились. Последняя – возмущенно, видимо посчитав, что миссис Фредерик похитила ветер из ее парусов, высказав эту мысль первой.
– Мы все слишком склонны, – продолжила миссис Фредерик, не желая упустить столь хорошую возможность, – жить в эгоизме, суетности и грехе.
Все дамы почувствовали в ее словах упрек своим низким идеалам, а дядя Джеймс проникся убеждением, что сумел поднять разговор на небывалые высоты.
– Величайшее счастье, – вдруг громко сказала Валенсия, – это чихнуть, когда захочется.
Все замерли. Никто не решался сказать ни слова. Неужели Валенсия пыталась пошутить? Это было невероятно. Миссис Фредерик, которая расслабилась, видя, что ужин не испорчен выходками дочери, вздрогнула, но посчитала, что осторожнее будет промолчать. Дядя Бенджамин не был столь осторожен и бросился туда, куда миссис Фредерик ступить побоялась.
– Досс, – хихикнул он, – в чем разница между молодой девушкой и старой девой?
– Одна довольная и хорошеет, другая безвольная и дурнеет, – ответила Валенсия. – Вы загадывали эту загадку уже раз пятьдесят на моей памяти, дядя Бен. Почему бы не придумать что-нибудь новенькое, если вы считаете, что загадки – ваш конек? Не стоит пытаться шутить, если у вас это не получается.
Дядя тупо уставился на нее. Никогда в жизни с ним, Бенджамином Стирлингом, из дирвудских Стирлингов и Фростов, не обращались подобным образом. Тем более Валенсия! Он беспомощно огляделся, пытаясь понять, что думают присутствующие. Лица их ничего не выражали. Бедная миссис Фредерик закрыла глаза. Ее губы подрагивали, словно она молилась. Возможно, так и было. Происходившее настолько не укладывалось в привычные рамки, что никто не знал, как поступить. Валенсия же продолжала есть свой салат как ни в чем не бывало.
Чтобы спасти свой ужин, тетя Альберта начала рассказывать, как недавно ее укусила собака. Дядя Джеймс, желая поддержать ее, спросил, где именно.
– Прямо возле католической церкви, – пояснила тетя Альберта.
Валенсия рассмеялась, хотя никто даже не улыбнулся. Что в этом было смешного?
– Это жизненно важная часть? – спросила возмутительница спокойствия.
– Что ты имеешь в виду? – удивилась тетя, а миссис Фредерик почти прониклась убеждением, что вся ее многолетняя служба Господу была напрасной.
В разговор включилась тетя Изабель, возомнившая, что сумеет осадить племянницу.
– Какая ты худая, Досс, – начала она. – Вся такая угловатая. Ты когда-нибудь пыталась хоть чуть-чуть пополнеть?
– Нет. – Валенсия не просила пощады и не собиралась ее давать. – Но я могу подсказать вам косметический салон в Порт-Лоуренсе, где можно уменьшить число подбородков.
– Ва-лен-сия! – простонала миссис Фредерик, воображая, что голос ее, как обычно, полон высокомерия и сознания собственного достоинства, но на самом деле он был больше похож на умоляющее поскуливание. И она не сказала «Досс».
– У нее горячка, – страдальческим шепотом сообщила кузина Стиклс дяде Бенджамину. – Мы думаем, она в горячке уже несколько дней.
– По-моему, она чокнулась, – проворчал дядя Бенджамин. – А если нет, то ее следует отшлепать. Да, отшлепать.
– Ты не можешь ее отшлепать. – Кузина Стиклс разволновалась. – Ей двадцать девять лет.
– Хоть какое-то преимущество есть в этом возрасте, – заметила Валенсия, уловив этот обмен репликами.
– Досс, – воззвал к ней дядя Бенджамин, – когда я умру, можешь говорить что угодно. Но пока я жив, требую относиться ко мне с уважением.
– О, но ведь, по сути, мы все уже умерли, – ответила Валенсия. – Все Стирлинги. Только некоторые из нас уже похоронены, а другие – еще нет. Это единственное различие.
– Досс, – дядя Бенджамин в попытках усмирить Валенсию прибег к последнему средству, – а помнишь, как ты украла малиновый джем?
Валенсия вспыхнула – от сдержанного смеха, не от стыда. Она была уверена, что дядя обязательно вытащит эту байку на свет.
– Конечно помню, – ответила она. – Хороший был джем. Всегда жалела, что мало успела съесть. Рано вы меня обнаружили. О, взгляните-ка на тень тети Изабель. Там, на стене. Вот это профиль. Вы когда-нибудь видели что-нибудь смешнее?
Все послушно обернулись в указанном направлении. Включая тетю Изабель, что, конечно, лишило родню возможности полюбоваться ее силуэтом в профиль.
Дядя Герберт сказал примирительно:
– Э-э, на твоем месте, Досс, я бы больше не ел. Не то чтобы я жалел для тебя еды, но ты не думаешь, что так было бы лучше для тебя? Твой… твой желудок немного не в порядке.
– Не беспокойтесь о моем желудке, старина, – сказала Валенсия. – Все в порядке. Я намерена хорошо поесть. Нечасто выпадает шанс съесть что-нибудь вкусное.
Впервые в Дирвуде кого-то назвали «стариной». Стирлинги подумали, что Валенсия изобрела это слово, и с того самого момента стали опасаться ее. В слове таилось что-то загадочное. Но по мнению несчастной миссис Фредерик, реплика о вкусной еде оказалась еще хуже. Валенсия всегда была ее разочарованием, а теперь стала ее позором. Миссис Фредерик подумала, что должна встать и удалиться. Но она не осмелилась оставить дочь без присмотра.
Пришла горничная тети Альберты, чтобы убрать тарелки из-под салата и подать десерт. Это послужило хорошей разрядкой. Все решили игнорировать Валенсию и продолжать вечер так, словно ее здесь нет. Дядя Веллингтон упомянул Барни Снейта. Рано или поздно на каждом сборище Стирлингов кто-нибудь упоминал Барни, отметила Валенсия. Кем бы он ни был, обойти его вниманием не представлялось возможным. Она прислушалась. Что-то в этом разговоре было неотразимо привлекательным для нее, но что – она пока не уяснила, только чувствовала странное покалыванье в кончиках пальцев.
Конечно же, Стирлинги ругали Барни. Никто не сказал о нем доброго слова. Одну за одной перетрясали все старые небывальщины: легенды о проворовавшемся кассире, безбожном фальшивомонетчике, убийце в бегах. Дядя Веллингтон негодовал, что подобному типу позволено существовать по соседству с Дирвудом. О чем только думает полиция Порт-Лоуренса? Каждый рискует однажды ночью быть убитым в собственной постели. Позор, что подобному типу дозволено разгуливать на свободе после всего, что он сотворил.
– А что такого он сотворил? – внезапно спросила Валенсия.
Дядя Веллингтон уставился на племянницу, забыв, что ее следует игнорировать:
– «Сотворил»? Да все!
– Что именно? – безжалостно повторила Валенсия. – Вы знаете, что он сделал? Вы всегда говорите о нем плохо. На основании чего? Какими доказательствами против него вы располагаете?
– Я не спорю с женщинами, – заявил дядя Веллингтон. – И мне не нужны доказательства. Когда человек год за годом скрывается на острове в маскокской глуши и никто не знает, откуда он явился, чем он живет и что здесь делает, этого достаточно. Ищите тайну – найдете преступление.
– Чего еще можно ожидать от человека по фамилии Снейт? – подключилась вторая кузина, Сара. – Одной фамилии достаточно, чтобы осудить его!
– Не хотела бы я встретиться с ним в темном переулке, – поежилась кузина Джорджиана.
– А что бы он сделал с вами? – спросила Валенсия.
– Убил бы меня, – торжественно возвестила кузина.
– Просто ради удовольствия? – предположила Валенсия.
– Именно, – прозвучал уверенный ответ. – Нет дыма без огня. Боюсь, он уже был преступником, когда приехал сюда. Я чувствую, ему есть что скрывать. Я редко ошибаюсь в своих ощущениях.
– Преступник? Конечно, он преступник, – изрек дядя Веллингтон, глядя на Валенсию. – Никто в этом не сомневается. Говорят, он отбывал срок за растрату. Готов поручиться. А еще говорят, что он состоит в банде, которая грабит банки по всей стране.
– Кто говорит? – не унималась Валенсия.
Дядя Веллингтон наморщил лоб. Что нашло на эту строптивую девицу? Отвечать он посчитал ниже своего достоинства.