– Да, многое в этом мире предопределено, но иногда выпадают, черт возьми, и случайности, – сказал Ревущий Абель, довольно покуривая в углу свою трубку.
Глава XVII
Минула всего неделя с тех пор, как Валенсия поселилась в доме Ревущего Абеля, но ей казалось, что целые годы стоят между ее прошлым и настоящим. Прежние события и люди отдалялись, словно уходящий сон, день за днем их образы становились все туманней, пока не исчезли совсем. Она была счастлива. Никто больше не терзал ее глупыми загадками и не пичкал фиолетовыми пилюлями. Никто не называл ее Досс и не волновался, что она схватит простуду. Здесь не было никакой нужды шить лоскутные одеяла, поливать омерзительные фикусы и терпеть материнские вспышки гнева. Она могла по собственной воле искать уединения, ложиться спать когда вздумается, чихать, если захочется. Чудесными белыми ночами, когда Сисси засыпала, а Ревущего Абеля не было дома, никто не мешал ей час за часом сидеть на покосившихся ступеньках крыльца, любоваться дальними холмами в сиреневой дымке цветения, слушать приветливую, бесшабашную песенку ветра и сладкие напевы обитателей просеки, вдыхать аромат прогретых солнцем трав, пока темнота не накроет мир прохладной, благодатной волной.
Иногда днем, когда у Сисси хватало сил, девушки гуляли по просеке, любуясь лесными цветами. Они никогда не срывали их. Валенсия прочитала Сисси отрывок из книги Джона Фостера: «Жаль собирать лесные цветы. Похищенные из-под зеленой сени, взятые от игры солнечных лучей с тенями, они теряют половину своей прелести. Насладитесь, отыскав цветы в их укромных убежищах, порадуйтесь, созерцая их, и уходите, бросив прощальный взгляд, прихватив с собой лишь чудесное воспоминание об их очаровании и аромате».
После долгой жизни в воображаемом мире Валенсия окунулась в самую гущу бытия. Она была занята, очень занята. Дом следовало привести в порядок. Недаром Стирлинги прививали ей привычку к аккуратности и чистоте. И Валенсии, находившей удовольствие в уборке грязных комнат, здесь его доставалось сполна. Ревущий Абель считал глупостью то, что она делает по дому намного больше, чем от нее требуется, но не вмешивался. Он был весьма доволен сделкой. Валенсия хорошо готовила. Абель отметил, что она вошла во вкус. Он нашел у мисс Стирлинг лишь один недостаток: она не пела за работой.
– Люди должны петь, когда трудятся, – настаивал он. – Так дело лучше спорится, и веселей.
– Не всегда, – возражала Валенсия. – Представьте себе поющего за работой мясника. Или гробовщика.
Абель хохотал во все горло.
– Вы любому утрете нос. У вас на все есть ответ. Думаю, Стирлинги рады, что избавились от вас. Кому охота попасть к вам на язык?
Обычно Абеля не бывало дома днем – если он не работал, то охотился или рыбачил с Барни Снейтом. Возвращался вечером, всегда поздно и часто очень пьяным. В первый же вечер, услышав, как он с ревом идет по двору, Сисси успокоила Валенсию, сказав, что бояться не стоит:
– Отец не сделает ничего плохого, пошумит – и только.
Правду сказать, ночевавшая на диване в комнате Сисси, чтобы быть рядом (сама Сисси никогда бы не позвала ее), Валенсия и не испугалась вовсе, о чем и сказала. К тому моменту, когда Абель распряг лошадей, ревущая стадия миновала, и он отправился в свою комнату в конце коридора с плачем и молитвами. Спокойно засыпая, Валенсия слышала его отдаленные стоны. Но по большей части Абель бывал добродушен, хоть случалось ему и вспылить время от времени. Однажды Валенсия дерзко спросила его:
– Зачем так взрываться?
– Это такое чертово… облегчение.
Оба расхохотались.
– Вы славная маленькая штучка, – восхитился Абель. – Простите мой плохой французский. Я не это имел в виду[15]. Привык пошутить. По правде, мне нравится женщина, которая не боится со мной разговаривать. Сис всегда была бессловесной, даже слишком. Потому и плывет по течению. Вы мне нравитесь.
– И все же, – решительно продолжала Валенсия, – нет смысла проклинать все подряд, как вы это делаете. И я не собираюсь терпеть ваши грязные следы на только что выскобленном полу. Вы обязаны пользоваться скребком, независимо от того, обрекли его на вечные муки или нет.
Сисси очень любила чистоту. Она поддерживала порядок в доме, пока могла. И присутствие Валенсии делало ее трогательно-счастливой. После долгих, тоскливых и одиноких дней и ночей в обществе жутких старух-поденщиц, которых Сисси ненавидела и боялась, она льнула к Валенсии, как ребенок. Увы, не было сомнений, что бедняжка умирает. Хотя внешне ничто не вызывало тревоги. Даже кашель не слишком ее беспокоил. Почти каждое утро ей удавалось встать и одеться, а иногда даже поработать в саду или прогуляться по просеке час-другой. Через несколько недель Сисси, казалось, настолько окрепла, что Валенсия начала надеяться на ее выздоровление. Но девушка лишь качала головой:
– Нет, я уже не поправлюсь. У меня почти разрушены легкие. Да и не хочу я. Слишком устала, Валенсия. Смерть принесет мне облегчение. Но я очень рада, что ты здесь. Ты даже не представляешь, сколько это для меня значит. Но, Валенсия, ты слишком много работаешь. Это совсем ни к чему. Отцу нужно, лишь чтобы была готова еда. Не думаю, что у тебя самой много сил. Иногда ты такая бледная. И эти капли, что ты пьешь. Ты здорова, дорогая?
– Со мной все хорошо, – легко ответила Валенсия, не желая волновать Сисси. – И я не так уж много работаю. Я только счастлива, что у меня есть дела, которые хочется делать.
– Тогда, – Сисси нежно взяла Валенсию за руку, – давай больше не станем говорить о моей болезни. Давай забудем о ней. Притворимся, будто я снова маленькая девочка, а ты пришла сюда поиграть со мной. Я мечтала, давно мечтала, чтобы ты пришла. Мне, конечно, известно было, что ты не могла. Но как же я этого хотела! Ты всегда отличалась от других девочек. Такая добрая и милая. Было в тебе что-то никому не известное, какая-то драгоценная, прекрасная тайна. Это так, Валенсия?
– У меня был Голубой замок, – призналась Валенсия, рассмеявшись. Ей польстило мнение Сисси. Она и не подозревала, что может кому-то нравиться, что кто-то восхищается или интересуется ею. И Валенсия рассказала Сисси о своем Голубом замке, хотя никогда и никому не говорила о нем прежде.
– У каждого есть свой Голубой замок, – тихо отозвалась Сисси. – Только называется он по-разному. У меня такое тоже было когда-то. – И она прижала исхудавшие маленькие руки к лицу.
Сесилия не открыла Валенсии, кто разрушил ее Голубой замок. Но та знала, что в этом повинен не Барни Снейт.
Глава XVIII
Теперь Валенсия была знакома с Барни Снейтом, и неплохо, как ей казалось, хоть и разговаривали они всего несколько раз. Тем не менее это чувство пришло после первой же встречи. Она собирала в саду нарциссы для комнаты Сисси, когда услышала в сумерках жуткое тарахтение старого «грей слоссона», мчащегося через лес от Мистависа, – его было слышно за несколько миль. Валенсия не подняла головы, когда он подъехал, громыхая по камням лесной дороги. Она никогда не поднимала головы, хоть Барни и проносился мимо каждый вечер, с тех пор как она поселилась у Ревущего Абеля. Но на сей раз он не проехал мимо. Старый «грей слоссон» затормозил, наделав еще больше шуму. Валенсия подозревала, что Барни вылез из машины и остановился, облокотившись о ветхую калитку. Резко выпрямившись, она посмотрела ему прямо в лицо. Глаза их встретились, и Валенсию внезапно охватила приятная слабость. Неужели приближался сердечный приступ? Но то был какой-то новый симптом.
Его глаза, которые она всегда считала карими, на поверку оказались темно-синими, почти фиолетовыми, прозрачно-яркими. Брови не походили одна на другую. Он был худ, слишком худ, и ей захотелось хоть чуточку его подкормить, пришить пуговицы к пиджаку, заставить подстричься, проследить, чтобы он брился каждый день. В его лице читалось что-то труднообъяснимое. Усталость? Печаль? Разочарование? Когда он улыбался, на худых щеках появлялись ямочки. Все эти мысли пронеслись в голове Валенсии, пока он смотрел на нее.
– Добрый вечер, мисс Стирлинг.
Ничто не могло прозвучать более заурядно и привычно. Кто угодно мог произнести эту фразу. Но Барни Снейт умел придавать особенное значение любым словам. Когда он говорил «добрый вечер», вы ощущали, что вечер и в самом деле добрый, причем отчасти – благодаря ему, Барни, но отчасти и вам тоже – какая-то доля заслуги принадлежит и вам. Каким-то образом Валенсия смутно все это ощущала, но не могла взять в толк, отчего дрожит с головы до пят. Должно быть, из-за больного сердца. Только бы он не заметил!
– Я собираюсь в Порт, – говорил тем временем Барни. – Могу ли я снискать ваше расположение, купив или сделав что-нибудь для вас или Сисси?
– Не привезете ли вы нам соленой трески? – попросила Валенсия.
Только это и пришло ей в голову. Ревущий Абель как-то выразил желание поесть на обед отварной соленой трески. Когда к ней в Голубой замок являлись рыцари на белом коне, Валенсия требовала от них разных героических свершений, но ни одному не поручала добыть соленой трески.
– Конечно. Вы уверены, что больше ничего? В Леди Джейн, урожденной «грей слоссон», места навалом. И она всегда готова к бою, моя славная Леди Джейн.
– Думаю, больше ничего не нужно, – пролепетала Валенсия, зная, что он в любом случае привезет апельсины для Сисси, как делал всегда.
Барни не двинулся с места. Помолчав немного, он произнес тихо и загадочно:
– Мисс Стирлинг, вы молодец! И это еще слабо сказано. Прийти сюда и ухаживать за Сисси – при таком-то раскладе.
– Нет в этом ничего такого, – пожала плечами Валенсия. – Мне было нечем заняться. И… здесь хорошо. Не думаю, что делаю что-то особенное. Мистер Гай заплатит мне жалованье. Я никогда прежде не зарабатывала денег, и это пришлось мне по вкусу.
Как ни удивительно, но беседовать с Барни Снейтом, этим ужасным Барни Снейтом, за которым тянется длинный шлейф жутких историй из его загадочного прошлого, оказалось очень легко – так же легко и естественно, как обращаться к себе самой.