– Никакие деньги на свете не окупят того, что вы делаете для Сисси Гай, – возразил Барни. – Это так славно. Если я могу чем-то помочь, просто дайте знать. А ежели Ревущий Абель попытается надоедать вам…
– На этот счет можете не беспокоиться. Он хорошо относится ко мне. Мне нравится Ревущий Абель, – ответила Валенсия.
– Мне тоже. Только в его опьянении имеется одна стадия… Возможно, вы еще не столкнулись с нею… Когда он поет похабные песни…
– О да. Именно это вчера и случилось. Мы с Сисси ушли в свою комнату и закрылись там, чтобы не слышать его. Сегодня утром он извинился. Я не боюсь никаких стадий Ревущего Абеля.
– Вообще-то, я уверен, что он любезен с вами, если не брать в расчет этот пьяный рев, – улыбнулся Барни. – Но я предупредил его, что он не должен сквернословить в вашем присутствии.
– Зачем? – спросила Валенсия, метнув в него хитрый взгляд раскосых глаз, и от мысли, что Барни Снейт так о ней заботится, у нее вдруг вспыхнули щеки. – Мне и самой часто хочется выругаться.
Пару секунд Барни в упор смотрел на Валенсию. Неужели вот эта девушка-эльф и есть та старая дева, что стояла перед ним пару минут назад? Заросший, запущенный старый сад и в самом деле наполнен магией и чертовщиной. Он рассмеялся:
– Неплохо, когда рядом есть тот, кто сделает это за вас. Итак, вы не хотите ничего, кроме соленой трески?
– Сегодня нет. Но осмелюсь сказать, у меня будет несколько поручений, когда вы снова поедете в Порт-Лоуренс. Мистер Гай всегда что-нибудь забывает.
Барни уехал на своей Леди Джейн, а Валенсия долго еще стояла в саду.
С тех пор он приходил несколько раз, пешком по просеке, насвистывая. Каким эхом звучал этот свист среди елей в те июньские сумерки! Валенсия невольно прислушивалась к нему каждый вечер, одергивала себя и снова прислушивалась.
Он всегда привозил Сисси фрукты и цветы. А однажды преподнес Валенсии коробку конфет – первую в ее жизни. Съесть их казалось святотатством.
Она замечала за собой, что вспоминает о нем к месту и не к месту. Ей хотелось знать, думает ли он о ней в ее отсутствие, и если думает, то что. Она хотела увидеть его таинственный дом на острове посреди Мистависа. Сисси никогда не видела жилище Барни и о нем самом знала не больше Валенсии, хотя говорила о Снейте легко и была знакома с ним уже пять лет.
– Он неплохой человек, – утверждала Сисси. – И никто не докажет мне обратного. Ну не мог он совершить ничего постыдного.
– Тогда почему живет отшельником? – спрашивала Валенсия лишь для того, чтобы услышать оправдание этому.
– Не знаю. Он загадка. Конечно, за этим что-то стоит, но я готова поручиться, что ничего позорного. Барни Снейт не способен на бесчестные поступки.
Валенсия не была столь уверена в этом. Должно быть, все-таки Барни когда-то оступился. Он был образован и умен. Она быстро обнаружила это, слушая его беседы и споры с Ревущим Абелем, на удивление начитанным и способным обсуждать все на свете, когда бывал трезв. Подобный Снейту человек не похоронил бы себя в маскокской глуши, где жил уже пять лет кряду, и не выглядел бы бродягой, не существуй на то веских причин. Но это не имело значения. Главное, он никогда не был возлюбленным Сисси Гай. Ничего такого их не связывало. Хотя Снейт, судя по всему, симпатизировал Сисси, а она – ему. Но эта взаимная симпатия не беспокоила Валенсию.
– Ты не знаешь, кем стал для меня Барни в эти последние два года, – призналась Сисси. – Без него моя жизнь была бы совсем невыносима.
– Сисси Гай – самая милая девушка из всех, что я знал. И сумей я найти того человека, пристрелил бы его, – однажды мрачно сказал Барни.
Он оказался интересным собеседником и обладал талантом рассказывать о своих приключениях, ничего не сообщая о себе. Как-то дождливым, но оттого не менее прекрасным днем Барни и Абель обменивались байками, а Валенсия чинила скатерти и слушала. Барни рассказывал сомнительные истории о том, как «промышлял» в поездах, скитаясь по континенту. Его воровские подвиги должны были вызвать у Валенсии возмущение, но почему-то не вызывали. Более пристойно прозвучал рассказ о работе на судне для перевозки скота, на пути в Англию. Но более всего ее захватили приключения Барни на Юконе, особенно его плутания между долинами речек Голд-Ран и Сулфур. Он прожил там два года. Когда же он успел побывать в тюрьме и совершить все прочее?
Если, конечно, он говорил правду. Но Валенсия знала, что так все и было.
– Золота я не нашел, – сказал он. – Вернулся беднее, чем был. Но что там за места! Это безмолвие в краю северных ветров покорило меня. С тех пор я больше не принадлежал себе.
Но все же Барни не был любителем поболтать. Мог многое объяснить несколькими умело подобранными словами – Валенсия не понимала, как ему это удается. Он был одарен способностью все сказать, не открывая рта.
«Мне нравится человек, чьи глаза говорят больше, чем губы», – думала Валенсия.
А еще ей нравились его темные, рыжеватые волосы, кривоватая улыбка, смешинки в глазах, верность своей Леди Джейн, привычка сидеть, засунув руки в карманы, уперев подбородок в грудь и поглядывая из-под разномастных бровей. Ей нравился его приятный голос, который мог становиться нежным или искушающим, если к тому имелись основания. Иногда она пугалась, что позволяет себе думать о таких вещах. Образы, мелькавшие в ее голове, бывали настолько ярки и смелы, что ей казалось, все вокруг догадываются, о чем она думает.
– Сегодня весь день наблюдал за дятлом, – сообщил он как-то вечером, сидя на ветхой, старой веранде. И эти его наблюдения звучали весьма увлекательно.
У него частенько имелся в запасе веселый или пикантный анекдот о лесных обитателях. А иногда они с Ревущим Абелем могли целый вечер дымить трубками, не говоря ни слова, пока Сисси лежала в гамаке, подвешенном к столбам веранды, а ее компаньонка праздно сидела на ступеньке, положив руки на колени и сонно размышляя, действительно ли она та самая Валенсия Стирлинг и правда ли, что прошло всего три недели с тех пор, как она покинула уродливый старый дом на улице Вязов.
Перед ней в белом лунном сиянии лежала просека, где резвились дюжины маленьких кроликов. Барни, когда хотел, мог, сев на краю тропинки, подманивать к себе этих зверьков некими ему одному присущими таинственными чарами. Однажды Валенсия видела, как белка спустилась с сосны ему на плечо и уселась там, чтобы поболтать с ним. Это напомнило ей о Джоне Фостере.
Теперь Валенсия могла погружаться в его книги, когда захочет, – одна из радостей новой жизни. Она их все прочитала Сисси, и та разделила ее увлечение. Но только не Абель и Барни, которым писания Фостера не понравились. Абель заскучал, а Барни вежливо отказался слушать.
– Чепуха какая-то, – только и сказал он.
Глава XIX
Разумеется, Стирлинги не оставили в покое бедную маньячку, прилагая героические усилия для спасения ее погибающей души и репутации. Дядя Джеймс, которому адвокат помог не больше, чем врач, явился однажды утром, застав Валенсию на кухне, в одиночестве, как он полагал, и завел душещипательную беседу о том, что она разбила сердце матери и опозорила семью.
– Но почему? – удивилась Валенсия, продолжая старательно отскабливать кастрюлю из-под каши. – Я честно выполняю работу за честную плату. Разве в этом есть что-то позорное?
– Не возражай, Валенсия, – важно заявил дядя Джеймс. – Подобное место не подходит для тебя, как ты прекрасно знаешь. Говорят, этот уголовник Снейт болтается здесь каждый вечер.
– Не каждый, – рассеянно ответила Валенсия. – Определенно не каждый.
– Нет… это невыносимо! – вскричал дядя Джеймс. – Валенсия, ты должна вернуться домой. Мы не станем строго судить тебя. Обещаю, что не станем. Мы закроем глаза на все.
– Спасибо, – сказала Валенсия.
– Неужели у тебя совсем нет стыда? – возмутился дядя Джеймс.
– Есть. Но я стыжусь совсем иного, чем вы. – И Валенсия продолжала старательно полоскать посудную тряпку.
Как же терпелив был дядя Джеймс! Он только вцепился в стул и заскрежетал зубами.
– Мы знаем, что у тебя не все ладно с головой. И примем это во внимание. Но ты должна вернуться домой. Ты не останешься здесь с этим пьяным, старым негодяем-богохульником…
– Это вы, случайно, не обо мне, мистер Стирлинг? – спросил Ревущий Абель, внезапно появляясь в дверях, ведущих на заднюю веранду, где он мирно покуривал трубку, с безмерным удовольствием выслушивая тирады «старины Джима Стирлинга». Его рыжая борода вздыбилась от возмущения, косматые брови трепетали.
Но Джеймс Стирлинг был не из робкого десятка.
– О вас. И более того, хочу сказать, что вы преступили все законы божеские и человеческие, сманив эту слабую, несчастную девушку из родного дома, от близких, и я еще поквитаюсь с вами за это…
Закончить Джеймс Стирлинг не успел – Ревущий Абель, одним прыжком преодолев разделявшее их расстояние, схватил незваного гостя одной рукой за ворот, другой – за пояс брюк и вышвырнул через кухонную дверь в сад с такой легкостью, словно отбросил с пути шкодливого котенка.
– В следующий раз, когда ты явишься сюда, – выкрикнул он, – я выброшу тебя в окно – и будет недурно, если оно окажется закрыто! Явиться сюда, воображая себя Господом Богом, наводящим порядок в мире!
Валенсия откровенно и без тени смущения призналась себе, что мало видела картин более приятных, чем полы сюртука дяди Джеймса, развевающиеся над грядками спаржи. Когда-то она боялась осуждения этого человека. Теперь же ясно видела, что он всего лишь глупый кумир захолустья. Ревущий Абель от души расхохотался:
– Теперь он будет годами вспоминать об этом, просыпаясь по ночам. Всевышний перестарался, создав так много Стирлингов. Но коли уж они созданы, приходится с этим считаться. Слишком много, чтобы их поубивать. Но если они будут приходить сюда и беспокоить вас, я перестреляю всех, прежде чем кошка успеет лизнуть свое ухо.
В следующий раз семья прислала преподобного Столлинга. Ревущий Абель не стал бросать его на грядку со спаржей.