Доктор Столлинг не разделял общего взгляда на случившееся, да и поручение его не слишком радовало. Он не верил, что Валенсия Стирлинг сошла с ума. Она всегда была чудаковатой. Он, доктор Столлинг, никогда не понимал ее, а значит, она, без сомнения, была чудачкой. Просто теперь странностей и причуд прибавилось.
У пастыря, однако, имелись личные счеты с Ревущим Абелем. Приехав в Дирвуд, преподобный Столлинг полюбил долгие прогулки вокруг Мистависа. Однажды он заблудился и после долгих скитаний встретил Ревущего Абеля, который шел ему навстречу с ружьем за плечами. Доктор Столлинг не придумал ничего умнее, как спросить:
– Вы не скажете, куда я иду?
– Какого черта я должен знать, куда ты идешь, гусенок? – презрительно ответил Абель.
Священник был настолько разгневан, что на пару секунд потерял дар речи, а Абель тем временем исчез в зарослях.
Преподобный Столлинг в конце концов нашел дорогу домой, но больше не желал видеть Абеля Гая. Тем не менее он пришел, чтобы исполнить свой пастырский долг.
С упавшим сердцем Валенсия приветствовала его, признавшись себе, что до сих пор ужасно боится доктора Столлинга. Она была почти убеждена, что стоит ему погрозить своим длинным, костлявым пальцем и приказать ей вернуться домой, как она не посмеет ослушаться.
– Мистер Гай, – вежливо и снисходительно начал преподобный Столлинг, – могу ли я несколько минут поговорить с мисс Стирлинг наедине?
Ревущий Абель был слегка пьян – ровно настолько, чтобы быть чрезмерно вежливым и очень приятным. Когда явился пастор, он собирался уходить, но сейчас уселся в углу гостиной, скрестив руки на груди.
– Нет-нет, мистер, – важно сказал он. – Это никак невозможно, совсем невозможно. Я должен поддерживать репутацию своего дома. Я отвечаю за эту молодую леди. Не могу допустить никаких заигрываний у меня за спиной.
У оскорбленного доктора Столлинга вид был настолько ошеломленный, что Валенсия засомневалась, сможет ли Абель сохранить лицо. Но тот и не беспокоился об этом.
– Кстати, вы что-нить знаете об этом? – дружелюбно спросил он.
– О чем?
– О заигрываньях, – спокойно ответил Абель.
Бедный доктор Столлинг, который никогда не был женат, потому что верил в обязательность обета безбрачия для духовенства, пропустил грубую реплику мимо ушей. Он повернулся спиной к Абелю и обратился к Валенсии:
– Мисс Стирлинг, я здесь по просьбе вашей матери. Она умоляла меня пойти. У меня есть несколько посланий от нее. Вы готовы, – тут он требовательно покачал пальцем из стороны в сторону, – выслушать их?
– Да, – вяло произнесла Валенсия, уставившись на палец. Он действовал на нее гипнотически.
– Итак, первое. Если вы покинете этот… это…
– Дом, – встрял Ревущий Абель. – Д-о-м. У вас трудности с речью, мистер?
– …это место и вернетесь домой, мистер Джеймс Стирлинг самолично оплатит услуги хорошей сиделки, которая будет ухаживать за мисс Гай.
Несмотря на все свои страхи, Валенсия тайком улыбнулась. Должно быть, дядя Джеймс посчитал дело совсем безнадежным, раз готов понести такие расходы. В любом случае ее семейство больше не сможет унижать или не замечать ее. Она стала для них важной.
– Это мое дело, мистер, – сказал Абель. – Мисс Стирлинг может уйти, ежели захочет, или оставаться, коли ей будет угодно. Мы заключили честную сделку, и она вольна выбирать, что ей по нраву. Она готовит мне еду, которой я от души наедаюсь. Она не забывает посолить кашу. Она никогда не хлопает дверьми и, если ей нечего сказать, просто молчит. Это необычно для женщины, знаете ли, мистер. Я доволен. Но если ей что-то не по нутру, она вольна уйти. Но ни одна особа, которой платит Джим Стирлинг, сюда не явится. А если вдруг придет, – голос Абеля звучал пугающе тихо и вежливо, – я размажу ее мозги по дороге. Передайте ему это с приветом от Абеля Гая.
– Доктор Столлинг, Сисси нужна не сиделка, – не стала ходить вокруг да около Валенсия. – Она пока что не настолько больна. Ей нужна подруга, которую она знает и любит. Уверена, вы можете это понять.
– Я понимаю, что ваши мотивы вполне… хм… похвальны.
Преподобный Столлинг чувствовал, что демонстрирует широту взглядов, особенно потому, что в глубине души не верил в похвальность мотивов Валенсии. Он не имел ни малейшего понятия, чего ради она так поступает, но был убежден, что хвалить ее не за что. Не понимая чего-то, он это непонятное осуждал. Проще простого!
– Но главное – ваш долг перед матерью. Она нуждается в вас. И умоляет вернуться домой. Она простит вам все, если только вы вернетесь.
– Довольно слабый аргумент, – задумчиво произнес Абель, насыпая в ладонь табак.
Доктор Столлинг игнорировал его.
– Она умоляет, но я, мисс Стирлинг, – тут преподобный вспомнил, что является посланцем Иеговы, – я приказываю. Как ваш пастырь и духовный наставник, я приказываю вам вернуться домой, со мной, сегодня же. Возьмите свое пальто и шляпу, и идем. – И слуга Божий ткнул пальцем в сторону Валенсии. Перед этим укоряющим перстом она заметно сникла и увяла.
«Сдастся, – подумал Ревущий Абель. – И сейчас уйдет с ним. Проклятье, какую власть этот проповедник имеет над женщинами».
Валенсия уже была готова подчиниться доктору Столлингу. Она должна капитулировать и пойти с ним домой. Снова стать Досс Стирлинг на все оставшиеся дни или недели своей жизни, вновь сделаться безвольным, бессмысленным существом, каким была всегда. В этом грозном персте заключена ее судьба. Она не сможет сбежать от него, как Ревущий Абель от своего земного удела. И Валенсия смотрела на священника, как завороженная птичка на змею, но в следующий миг…
«Страх – это изначальный грех. Почти все зло, творимое в мире, вызвано им».
Валенсия выпрямилась. Страх еще держал ее в тисках, но она вернула себе власть над своей душой. Она не подведет свой внутренний голос.
– Доктор Столлинг, – медленно произнесла она, – сейчас я ничего не должна своей матери. Она вполне здорова, и у нее есть все необходимое. Есть родные и друзья, на чью помощь она может рассчитывать. Она совсем не нуждается во мне. А здесь я нужна. И я останусь.
– Браво! – воскликнул в восхищении Ревущий Абель.
Преподобный Столлинг опустил палец. Никому не дано потрясать им вечно.
– Мисс Стирлинг, неужели ничто не может повлиять на вас? Вы помните дни своего детства…
– Очень хорошо помню. И ненавижу их.
– Вы понимаете, что скажут люди? Что они уже говорят?
– Могу себе представить, – ответила Валенсия, пожав плечами. Она вдруг избавилась от страха. – Не напрасно же я двадцать лет слушала сплетни на чаепитиях и швейных вечеринках в Дирвуде. Но, доктор Столлинг, мне дела нет до того, что там говорят, нет никакого дела.
После этих слов доктор Столлинг удалился. Девушка, которую не волнует общественное мнение! Для которой не важны священные узы родства! Ненавидящая свои детские воспоминания!
Затем пришла кузина Джорджиана – по собственному почину, никто и не собирался ее посылать. Она нашла Валенсию в одиночестве, за прополкой маленького огорода, и выдала все банальности, какие могли прийти ей в голову. Валенсия терпеливо выслушала ее (кузина Джорджиана была не так уж плоха), а затем сказала:
– А теперь, когда вы смогли выплеснуть все, что накипело, кузина Джорджиана, посоветуйте, как приготовить треску, чтобы она не была сухой, как каша, и соленой, как Мертвое море?
– Нам просто придется подождать, – постановил дядя Бенджамин. – В конце концов, Сисси долго не проживет. Доктор Марш сказал мне, что она может умереть в любой день.
Миссис Фредерик всхлипнула. Было бы намного легче, если бы умерла Валенсия. Тогда ее злосчастная мать могла бы, по крайней мере, надеть траур.
Глава XX
Когда Абель выдал Валенсии ее первое жалованье – точно в срок, купюрами с запахом табака и виски, – она отправилась в Дирвуд и истратила все до последнего цента. Купила на распродаже симпатичное платье из флера, зеленое, с малиновым бисерным поясом, пару шелковых чулок и затейливую зеленую шляпку с малиновой розой. Она даже потратилась на дурацкую ночную сорочку, украшенную лентами и кружевами.
Дважды Валенсия миновала дом на улице Вязов, который никогда не считала родным, но никого не увидела. Без сомнения, мать сидела в гостиной, раскладывала пасьянс-солитер и мухлевала. Валенсия знала, что миссис Фредерик всегда мухлюет. Пасьянс у нее неизменно сходился.
Большинство прохожих, встретившихся беглянке на пути, сурово смотрели на Валенсию и не говорили ни слова, ограничиваясь холодным поклоном. Никто не остановился побеседовать с нею.
Вернувшись домой, она надела новое платье. Затем сняла, почувствовав себя неловко, словно раздетой, из-за глубокого выреза и коротких рукавов. Малиновый пояс казался почти неприличным. Она повесила платье в шкаф, расстроившись, что понапрасну потратила деньги. У нее никогда не хватит смелости надеть подобный наряд. Декларация Джона Фостера не имела в данном случае силы. Здесь одержали верх привычки и традиции.
Но позже, спустившись вниз в своем старом скучно-коричневом платье и увидев там Барни Снейта, она вздохнула с сожалением. То зеленое очень ей шло – хватило одного стыдливого взгляда в зеркало, чтобы это заметить. Глаза заблестели, словно чудные коричневые алмазы, а пояс придал плоской фигуре совсем иной вид. Она пожалела, что сняла его. Но существовали вещи, о которых Джон Фостер не знал.
Воскресными вечерами Валенсия ходила в маленькую церковь свободных методистов, в долине у края Чащобы. Это было небольшое серое здание без шпиля, стоявшее среди сосен, с огороженным дощатым забором и заросшим травой церковным двором, где насчитывалось с десяток осевших в землю надгробий и замшелых могильных камней.
Ей нравился здешний проповедник, искренний и бесхитростный пожилой человек. Он жил в Порт-Лоуренсе и время от времени перебирался через озеро на легкой моторной лодке, чтобы провести службу для обитателей маленьких ферм на холмах, не имевших иной возможности послушать послания Евангелия.