Наконец они достигли тихого уголка в сосновом лесу. Погоня, сбившись со следа, устремилась в другом направлении, крики и вопли позади затихли. Валенсия, почти бездыханная, с бешено бьющимся сердцем, опустилась на ствол поваленной сосны.
– Спасибо, – выдохнула она.
– Какой глупой гусыней надо быть, чтобы отправиться в подобное место! – сказал Барни.
– Я… не… знала… что… так… будет, – возмутилась Валенсия.
– А следовало бы знать. Это же Чидли-Корнерс!
– Мне… ничего… не говорило… это… название…
Барни и близко не представлял себе, понимала Валенсия, насколько она далека от обычаев Чащоб. Конечно, он полагал, что, обретаясь в Дирвуде с рождения, она должна быть с ними знакома. Где ему знать, как она была воспитана. Не объяснишь, не стоит даже пытаться.
– Когда я вечером заехал к Абелю и Сисси сказала, что вы отправились сюда, я очень удивился. И, честно говоря, испугался. Сисси беспокоилась о вас, но не хотела отговаривать, чтобы вы не посчитали, будто она думает только о себе. Так что я отправился прямо сюда, вместо того чтобы ехать в Дирвуд.
Валенсия вдруг почувствовала, как под темными соснами чудесный свет озарил ее душу и тело. Значит, он приехал, чтобы позаботиться о ней.
– Как только им надоест охотиться на нас, проберемся кружным путем к дороге на Маскоку. Там я оставил Леди Джейн. Отвезу вас домой. Полагаю, с вас достаточно веселья.
– Вполне, – кротко согласилась Валенсия.
Первую половину пути они ехали молча. Разговаривать было бессмысленно. Леди Джейн так ревела, что они просто не услышали бы друг друга. Но Валенсия и не смогла бы поддерживать разговор. Ей стало стыдно – из-за глупого решения пойти на танцы и того, что Барни Снейт нашел ее в таком месте. Барни Снейт, сбежавший из тюрьмы безбожник, фальшивомонетчик и растратчик. Губы Валенсии кривились в улыбке, когда она думала об этом.
Но ей было не только стыдно, но и радостно – радостно до странного ликования – трястись по ухабистой дороге рядом с Барни Снейтом. Огромные деревья расступались перед ними. Заросли коровяка стояли вдоль дороги, словно роты солдат. Головки чертополоха, попадая в свет фар, казались подвыпившими феями или хмельными эльфами. Она впервые ехала в машине. И ей это нравилось. Она ничуть не боялась, потому что за рулем был Барни Снейт. Они мчались во весь дух, и от скорости ей сделалось лучше. Она отбросила стыд. Осталось лишь ощущение, что она – часть кометы, победно рвущейся вперед через ночной космос.
И вдруг, когда сосновый лес поредел до пустоши, заросшей кустарником, Леди Джейн подозрительно затихла. Грохот мотора постепенно смолк, и машина остановилась.
Барни издал вопль отчаяния. Вышел. Осмотрел авто. Вернулся сконфуженным.
– Слабоумный идиот. Кончился бензин. Знал, что мало, когда выезжал из дома, но решил, что заправлюсь в Дирвуде. А потом выбросил это из головы, торопясь в Корнерс.
– И что нам делать? – спокойно спросила Валенсия.
– Не знаю. Заправиться негде, кроме как в Дирвуде, в девяти милях отсюда. Но я не осмелюсь оставить вас одну. По этой дороге вечно шляются бродяги. Да и придурки из Корнерса могут пойти этим путем. Там были парни из Порта. Думаю, лучше всего сидеть здесь и ждать, пока кто-нибудь не проедет мимо и не отольет нам бензина, чтобы мы могли добраться до дома Абеля.
– Так за чем дело стало? – спросила Валенсия.
– Возможно, придется сидеть всю ночь, – ответил Барни.
– Я не против, – сказала Валенсия.
– Ну, если вы не против, – хохотнул Барни, – то я тем более. У меня нет репутации, которую можно потерять.
– У меня тоже, – заявила довольная Валенсия.
Глава XXI
– Просто посидим здесь, – сказал Барни, – а если кому-то из нас в голову придет стоящая мысль, обсудим. В ином случае помолчим. Не считайте себя обязанной разговаривать со мной.
– Джон Фостер утверждает, – процитировала Валенсия, – что человек, рядом с которым вы можете провести полчаса в уютном молчании, способен стать вам другом. В ином случае вы не подружитесь никогда – не стоит и пытаться.
– Очевидно, иногда и Джон Фостер изрекает разумные вещи, – признал Барни.
Они долго сидели в тишине. Маленькие кролики сновали кругом, пересекая дорогу. Пару раз где-то насмешливо ухала сова. Серебристые облака собирались в небесах далеко на юго-западе. Должно быть, над тем самым местом, где находился дом Барни. Тени деревьев заткали кружевами дорогу.
Валенсия была совершенно счастлива. Бывает, что-то медленно зреет внутри, а бывает – вспыхивает молнией. Валенсию настигло последнее.
Теперь она точно знала, что любит Барни. Еще вчера она принадлежала самой себе, сегодня же – этому мужчине. Хотя он пока ничего для этого не сделал и не сказал. Он даже не видел в ней женщину. Но это не имело значения. Как и то, кем он был и что совершил. Она любила его без всяких оговорок. Все в ней стремилось к нему. Она не хотела душить в себе эту любовь или отказываться от нее. Он завладел ею настолько, что вытеснил все мысли, с ним не связанные.
Это внезапное и полное осознание своих чувств пришло к ней в тот миг, когда он наклонился над дверцей машины, объясняя, что закончился бензин. Она встретилась с ним взглядом в лунном свете и все поняла. За одно короткое мгновение прежнее ушло прочь и пришло нечто новое.
Не было больше никчемной старой девы Валенсии Стирлинг. Полюбив, она стала богатой и значительной – для себя самой. Жизнь, еще недавно пустая и бесполезная, обрела полноту и смысл, и смерть утратила над ней свою власть. Любовь уничтожила последний страх.
Любовь… Обжигающая, мучительная, невыносимо сладкая, овладевшая телом, душой и мыслями! Прекрасная, неуловимая, заключающая в себе нечто столь же непостижимое и недосягаемо великолепное, как голубой просверк внутри несокрушимого бриллианта. Никакие фантазии не сравнятся с этим. Больше она не одинока. Она стала сестрой всех женщин, которые когда-либо любили.
Барни не нужно знать об этом – хотя она бы не возражала, если б он догадался, заподозрил. Главное, это осознала она сама, и все вокруг удивительным образом изменилось. Просто любить! Она не просила, чтобы любили ее. Ей было достаточно вот так сидеть рядом с ним в тишине летней ночи, в белом лунном сиянии, на ветру, прилетавшем из сосновых лесов. Она всегда завидовала ветру, который волен гулять где вздумается. Между холмами. Над озерами. Ароматному, напевному, сулящему магию приключений! Валенсии казалось, что она обменяла свою изношенную душу на новую, еще горячую, только изготовленную на наковальне в кузнице богов. Оглядываясь назад, она видела лишь скучную, бесцветную, безвкусную жизнь. А теперь словно набрела на поляну лиловых ароматных фиалок – рви не хочу. Не важно, кто или что было в прошлом Барни, не важно, кто или что будет дальше, – никто никогда не отнимет у нее этот прекрасный миг. Она полностью отдалась очарованию момента.
– Мечтали когда-нибудь о путешествии на воздушном шаре? – вдруг спросил Барни.
– Нет, – ответила Валенсия.
– А я мечтал… часто. Лететь через облака, видеть пожар заката, побывать в центре сильной бури, чтобы молнии сверкали вокруг. Посмотреть на серебряный покров из облаков при полной луне… Чудесно!
– Послушать вас, так лучше и быть не может, – подтвердила Валенсия. – А я в своих мечтах остаюсь на земле.
И она поведала ему о Голубом замке. Рассказывать было легко. Казалось, он понимал даже то, о чем Валенсия умолчала. Затем она коротко описала свою жизнь до того, как поселилась у Ревущего Абеля. Ей хотелось, чтобы Барни понял, почему она отправилась на танцы в Чащобу.
– Знаете, я никогда не жила настоящей жизнью. Просто… прозябала. Все двери были передо мной закрыты.
– Но вы еще молоды, – заметил Барни.
– Знаю. Да, я «еще молода» – но это совсем не то, что быть молодой, – с горечью отозвалась Валенсия и чуть не призналась Барни, почему возраст не имеет отношения к ее будущему, но вовремя спохватилась. Она не станет в эту ночь думать о смерти.
– Я никогда не была по-настоящему молодой, – продолжила она, добавив мысленно: «До сегодняшней ночи». – Не знала жизни, обычной для других девушек. Вам не понять. Знаете, – у нее возникло отчаянное желание открыть ему худшее о себе, – я даже мать свою не любила. Разве это не ужасно – не любить свою мать?
– И впрямь ужасно – для нее, – сухо признал Барни.
– О, она об этом не знает. Она считала само собой разумеющимся, что я должна ее любить. А я не была для нее полезной или приятной. Вообще ни для кого. Пустое место… И я устала от этого. Поэтому и взялась вести хозяйство у мистера Гая и ухаживать за Сисси.
– И я полагаю, родственники сочли вас сумасшедшей?
– Да… они и сейчас так считают, – созналась Валенсия. – Им так удобнее. Лучше думать, что я сумасшедшая, чем порочная. Другого выбора нет. Но с тех пор как пришла к мистеру Гаю, я живу по-настоящему. Это чудесный опыт. Думаю, я дорого заплачу за него, когда вынуждена буду вернуться, но он останется со мной.
– Это правда, – согласился Барни, – если ты приобретаешь опыт, он принадлежит только тебе. И не важно, сколько ты платишь за него. Чей-то чужой опыт никогда не станет твоим. Таков наш забавный старый мир.
– Вы думаете, он и правда старый? – мечтательно спросила Валенсия. – В июне невозможно в это поверить. Все кажется таким молодым. В этом трепещущем лунном свете мир как юная девушка в белом – весь ожидание.
– Здесь, на краю Чащобы, лунный свет особый. Не такой, как в других местах, – согласился Барни. – Неведомым образом он всегда оставляет ощущение чистоты – телесной и душевной. И конечно, весной всегда возвращается золотой век.
Была уже середина ночи. Черное облако драконом поедало луну. Весенний воздух становился холодным, и Валенсия задрожала. Барни порылся в утробе Леди Джейн и вытащил старый, пропахший табаком плащ.
– Наденьте, – велел он.
– А вы сами? – запротестовала Валенсия.
– Нет. Не хочу, чтобы вы простудились.