– Если он и правда это сделал, – скривился дядя Джеймс, только что умывший руки. – Кто обвенчал вас?
– Мистер Тауэрс из Порт-Лоуренса.
– Свободный методист! – простонала миссис Фредерик, словно позора было бы куда меньше, соверши обряд венчания методист, взятый под стражу. Это были первые ее слова с момента возмутительного объявления. Миссис Фредерик не знала, что сказать. Все было слишком ужасно, слишком кошмарно. Она надеялась, что вот-вот проснется. И это после столь прекрасных надежд на похоронах!
– Волей-неволей задумаешься об этих… как, бишь, их там? – беспомощно пробормотал дядя Бенджамин. – Про фей, подменяющих младенцев в колыбелях.
– Едва ли Валенсия, в свои двадцать девять, похожа на дитя, подкинутое эльфами, – насмешливо заметила тетя Веллингтон.
– Она была самым странным младенцем из всех, что я видел, – парировал дядя Бенджамин. – Я говорил об этом, помнишь, Амелия? Сказал, что ни у кого не видел таких глаз.
– Я рада, что у меня никогда не было детей, – внесла свою лепту двоюродная кузина Сара. – Так или иначе, но они разбивают вам сердце.
– Не лучше ли иметь разбитое сердце, чем иссохшее и зачерствевшее? – осведомилась Валенсия. – Прежде чем разбиться, оно, должно быть, ощущает нечто чудесное. Это стоит всей боли.
– Чокнутая, определенно чокнутая, – пробормотал дядя Бенджамин, подозревая, что уже говорил эти слова.
– Валенсия, – торжественно вопросила миссис Фредерик, – молишься ли ты о прощении за то, что пошла против воли своей матери?
– Мне следует молиться о прощении за то, что я так долго вам подчинялась, – ответила непочтительная дочь. – Но я не молюсь об этом, а просто благодарю Бога за счастье.
– Лучше бы, – всхлипнула миссис Фредерик, запоздало прибегнув к плачу, – я увидела тебя мертвой, чем слушала то, что ты говоришь мне сейчас.
Валенсия смотрела на мать и теток. Понимали они хоть когда-нибудь настоящее значение слова «любовь»? Ей стало их жаль больше прежнего. Они были так убоги. И даже не подозревали об этом.
– Барни Снейт – мерзавец, который обольстил тебя, чтобы ты вышла за него, – сурово заявил дядя Джеймс.
– О, это я его обольстила. Я попросила его жениться на мне, – бросила Валенсия со злой усмешкой.
– У тебя совсем нет гордости? – процедила тетя Веллингтон.
– Есть, и предостаточно. Я горжусь, что получила мужа благодаря своим собственным усилиям. Кузина Джорджиана хотела сосватать меня за Эдварда Бека.
– Эдвард Бек стоит двадцать тысяч долларов, и у него самый лучший дом между Дирвудом и Порт-Лоуренсом, – оживился дядя Бенджамин.
– Звучит прекрасно, – с издевкой в голосе сказала Валенсия, – но не выдерживает сравнения, – она щелкнула пальцами, – с объятиями Барни и прикосновением его щеки к моей.
– О Досс! – воскликнула шокированная кузина Стиклс и эхом за ней – кузина Сара, а грозная тетя Веллингтон изрекла:
– Вспомни о приличиях, Валенсия.
– Что неприличного в любви к мужу? Разве неприлично испытывать удовольствие от его объятий? По мне, так неприлично, если они тебе не нравятся.
– От кого вы ожидаете соблюдения приличий? – саркастически вопросил дядя Джеймс. – Она навсегда отрезала себя от приличных людей. Предпочла им грязную яму. Вот пусть и валяется в грязи.
– Благодарю, – с иронической признательностью склонила голову Валенсия. – До чего же вам нравится роль Торквемады![18] А теперь я и правда должна идти. Мама, можно мне забрать три подушки, которые я набила шерстью прошлой зимой?
– Бери! – патетически воскликнула миссис Фредерик. – Забирай всё!
– Ну зачем же всё? Так много мне не надо. Не хочу забивать всяким хламом свой Голубой замок. С меня довольно и подушек. Я заберу их на днях, когда мы будем проезжать мимо на машине.
Валенсия встала и двинулась прочь, но в дверях обернулась. Ей было жаль их всех. Ведь они не владели Голубым замком в сиреневой глуши Мистависа.
– Ваша беда в том, что вы мало смеетесь, – обронила она.
– Досс, дорогая, – возопила кузина Джорджиана, – когда-нибудь ты узнаешь, что кровь гуще воды.
– Разумеется. Но кому нужна густая вода? – парировала Валенсия. – Мы хотим, чтобы вода была жидкой, сверкающей, кристально чистой.
Кузина Стиклс застонала.
Валенсия не стала приглашать родню в гости – побоялась, что Стирлинги явятся из любопытства. Тем не менее она спросила:
– Мама, ты не против, если я буду заходить время от времени?
– Мой дом всегда открыт для тебя, – скорбно возвестила миссис Фредерик.
– Ты не должна принимать ее, – насел на вдову дядя Джеймс, когда за Валенсией закрылась дверь.
– Не могу же я забыть, что родила ее, – возразила миссис Фредерик. – Моя бедная, несчастная девочка!
– Осмелюсь сказать, что этот брак не имеет законной силы, – уверенно объявил дядя Джеймс. – Вероятно, Снейт уже был женат раз шесть. Но я снимаю с себя ответственность. Я сделал все, что мог. Думаю, вы согласитесь с этим. С настоящего момента, – дядя Джеймс вложил в свой голос весь пафос, на какой был способен, – мисс Валенсия Стирлинг мертва для меня.
– Миссис Барни Снейт, – поправила кузина Джорджиана, словно пробуя на слух, как это звучит.
– Надо думать, у него пара десятков кличек, – скривился дядя Бенджамин. – Если вы спросите моего мнения, так он полукровка, наполовину индеец. Не сомневаюсь, что они живут в вигваме.
– Если он при венчании скрыл свое настоящее имя, не повод ли это для расторжения брака? – с надеждой спросила кузина Стиклс.
Дядя Джеймс покачал головой:
– Женится человек, а не его имя.
– Вы знаете, – заговорила кузина Глэдис, которая пришла в себя и вернулась в комнату, хотя по-прежнему дрожала, – меня еще на обеде у Герберта по случаю серебряной свадьбы посетило недоброе предчувствие. Я все время об этом вспоминала. Когда она кинулась защищать Снейта. Вы все, конечно, помните. Это снизошло на меня свыше, как откровение. Я так и сказала Дэвиду, когда мы возвращались домой.
– Но что же? – потребовала ответа у высших сил тетя Веллингтон. – Что снизошло на Валенсию?
Высшие силы хранили молчание, в отличие от дяди Джеймса:
– Помните, недавно что-то говорили о раздвоении личности? Я не очень-то согласен с новоиспеченными теориями, но в этой, возможно, что-то есть. Согласуется с ее необъяснимым поведением.
– Валенсия так любит грибы, – вздохнула кузина Джорджиана. – Боюсь, она отравится, наевшись по ошибке поганок, что растут в Чащобе.
– Есть вещи похуже смерти, – провозгласил дядя Джеймс, уверенный, что никто прежде не облекал эту истину в чеканные слова.
– Ничего теперь не будет прежним! – прохныкала кузина Стиклс.
Между тем Валенсия, торопясь по пыльной дороге к прохладному Миставису и своему сиреневому острову, уже забыла о них всех – как и о том, что может упасть замертво в любой миг, если будет очень спешить.
Глава XXVIII
Минуло лето. По примеру дяди Джеймса Стирлинги – за незначительным исключением в лице кузины Джорджианы – дружно делали вид, будто Валенсии нет в живых. Справедливости ради надо заметить, что поддерживать эту иллюзию оказалось не так-то просто, поскольку «усопшая» заимела свойственную призракам привычку то и дело являться, проносясь с Барни через Дирвуд в сторону Порта на этой их неописуемой машине, чем весьма нервировала родню.
Каково было Стирлингам лицезреть ее, простоволосую, без шляпки, с сияющими глазами, в компании невозможного Барни, который также пренебрегал головным убором и дымил трубкой. Правда, был чисто выбрит. Теперь он не появлялся небритым, как мог бы заметить самый внимательный из Стирлингов.
Беспардонная парочка даже имела наглость заходить за покупками в лавку дяди Бенджамина. Дважды дядя делал вид, будто не видит их в упор. Разве Валенсия не умерла для своей семьи? А Снейт для Стирлингов вообще никогда не существовал. Но на третий раз дядя Бенджамин не выдержал и, обозвав Барни негодяем, сказал, что того следует повесить за соблазнение несчастной слабоумной, которая ради него оставила родных и друзей.
Прямая бровь Барни поползла вверх.
– Я сделал ее счастливой, – спокойно ответил Снейт. – Она была несчастна среди родных и друзей. Так-то.
Дядя Бенджамин уставился на наглеца. Почтенному лавочнику никогда не приходило в голову, что женщин нужно или должно «делать счастливыми».
– Ты… ты щенок! – воскликнул он.
– Почему бы вам не придумать что-то менее избитое? – весело спросил Барни. – Любой дурак мог бы обозвать меня щенком. Я ожидал большего от Стирлингов. И потом, я не щенок. Скорее, пес среднего возраста. Тридцати пяти лет, если вам интересно знать.
Дядя Бенджамин тотчас вспомнил, что Валенсия для него мертва, и повернулся к Барни спиной.
Валенсия была счастлива – абсолютно и победоносно. Новая жизнь представлялась ей удивительным домом, где каждый день она открывала двери очередной загадочной комнаты. Этот мир не имел ничего общего с оставленным в прошлом, не зависел от течения времени и был вечно молодым. Здесь не существовало ни прошлого, ни будущего – одно настоящее. И Валенсия целиком и полностью отдалась его очарованию.
Абсолютная свобода теперешней ее жизни казалась невероятной. Они могли делать что вздумается. Без оглядки на миссис Гранди[19], традиции, родственников и свойственников. «Мир, совершенный мир, когда все любимые далеко»[20], как бессовестно цитировал Барни.
Валенсия съездила домой и забрала подушки. Кузина Джорджиана подарила ей одно из своих знаменитых покрывал, вышитых в традиционном колониальном стиле, толстой, как фитиль, нитью, объемными стежками, белым по белому, с самым замысловатым рисунком.
– Для кровати в твоей гостевой спальне, дорогая, – сказала она.
– Но у меня нет спальни для гостей, – огорошила ее Валенсия.