– Ни одного с марта, – ответила Валенсия. И вспомнила то великолепное чувство возрождения при виде Барни, возвращающегося домой после бури. Неужели эта «большая радость» излечила ее?
– Тогда, судя по всему, с вами все в порядке. Я объяснил это в письме, которое вы должны были получить. И конечно, предполагал, что вы обратитесь к другому врачу. Дитя мое, почему вы этого не сделали?
– Не хотела, чтобы кто-нибудь узнал.
– Какая глупость, – возмутился доктор Трент. – Не понимаю. Бедная старая мисс Стерлинг. Она, должно быть, получила адресованное вам письмо, где говорилось, что с ее сердцем ничего серьезного. Впрочем, какая разница. Ее случай был безнадежным. Ей бы все равно ничто не помогло. Я был удивлен, что она еще так долго прожила, целых два месяца. Она была здесь в тот день, незадолго до вас. Мне не хотелось говорить ей правду. Считаете, что я старый грубиян, а мои письма слишком резки? Да, я не могу смягчать правду. Но становлюсь хныкающим трусом, когда приходится говорить женщине в глаза, что она скоро умрет. Я наболтал ей, что перепроверю симптомы, что не совсем уверен и дам знать на следующий день. Но вы получили ее письмо… посмотрите-ка сюда: «Уважаемая мисс Стерлинг…» Пишется через «е».
– Да, я заметила. Но подумала, что это ошибка. Я не знала, что в Порт-Лоуренсе есть еще и Стерлинги.
– Она была единственной. Одинокая старая душа. Жила с девушкой-прислугой. Умерла во сне два месяца спустя после визита ко мне. Моя ошибка ничего не могла изменить для нее. Но вы! Не могу простить себя за то, что взвалил на вас целый год несчастья. После такого волей-неволей приходится удаляться на покой. Меня не оправдывает даже тревога о сыне, опасение, что он смертельно ранен. Сможете ли вы когда-нибудь простить меня?
Год несчастья! Валенсия вымученно улыбнулась, припомнив все то счастье, что принесла ей ошибка доктора Трента. Но сейчас она расплачивается за это, да… расплачивается. Если чувствовать означает жить, то отныне жизнью для нее стало горькое сожаление.
Доктор Трент осмотрел ее и выяснил все, что хотел. Когда врач объявил, что она совершенно здорова и, вероятно, проживет до ста лет, Валенсия встала и молча вышла. За дверями кабинета ее ожидало множество сложных вопросов, которые требовалось хорошенько обдумать. Доктор Трент решил, что она не в себе. У пациентки был такой безнадежный взгляд и такое мрачное лицо, словно он вынес ей смертный приговор, а не подал надежду на долгую жизнь. Снейт, Снейт… Что за негодяй женился на ней? Доктор никогда не слышал, чтобы в Дирвуде жили какие-то Снейты. Но она-то какова… Была бесцветной, увядшей старой девой. И как, господи боже, замужество преобразило ее, кем бы ни был ее избранник! Постойте-ка… Снейт! Доктор Трент вдруг вспомнил. Мерзавец из Чащобы! Неужели урожденная Стирлинг вышла за него замуж? И как семейство позволило ей? Вероятно, здесь и кроется разгадка. Она поспешила с замужеством, а теперь раскаивается, потому и не обрадовалась, узнав, что торопиться не стоило. Выйти замуж бог знает за кого! Что он такое? Беглый арестант, растратчик, скрывающийся от правосудия. Должно быть, ей пришлось несладко, бедняжке, если она ожидала смерти как избавления. Почему женщины так глупы? Вскоре доктор Трент выбросил Валенсию из головы, хотя до последних дней стыдился, что перепутал конверты.
Глава XXXVIII
Валенсия быстро прошла по задворкам и свернула в переулок Свиданий. Она не хотела встретить знакомых, равно как и незнакомых. Ей не хотелось попасться кому-нибудь на глаза. Она была растеряна, потрясена, пребывала в полном смятении и чувствовала, что все написано у нее на лице. Облегченно вздохнула, только когда вышла на дорогу к Чащобе, оставив Дирвуд позади. Здесь было меньше шансов с кем-нибудь столкнуться. В машинах, что проносились по дороге с пронзительным ревом, сидели приезжие. В одной из них, вихрем пролетевшей мимо, компания молодых людей громко распевала:
У моей жены горячка, да-да-да, У моей жены горячка, да-да-да, У моей жены горячка, Я надеюсь, что останусь Одиноким навсегда, да-да!
Валенсия отшатнулась, словно один из поющих наклонился через борт и отвесил ей пощечину. Она заключила соглашение со смертью, а смерть обманула ее. И жизнь над ней посмеялась тоже. Она завлекла Барни в ловушку, заставив взять себя в жены. А получить развод в провинции Онтарио довольно сложно. Ведь Барни небогат.
Перспектива долгой жизни вернулась к ней вместе со всеми прежними страхами. Весьма болезненными, мучительными. Страхом перед тем, что подумает о ней Барни, что скажет. Страхом перед будущим, в котором ему нет места. Страхом перед семьей, что унизила и отвергла ее.
Валенсии позволили сделать глоток из божественной чаши, а затем отобрали ее. Отодвинув встречу с благой и милостивой спасительницей-смертью. Ей придется жить и, возможно, долго. Все испорчено, запятнано, изуродовано. Даже этот год в Голубом замке. Даже ее бесстыдная любовь к Барни. Эта любовь была прекрасной, пока Валенсию ожидала скорая смерть. Теперь же она стала презренной, потому что смерть отодвинулась. Как можно такое перенести?
Она должна вернуться и все ему рассказать. Убедить, что не обманывала его… Заставить его поверить. А потом ей предстоит распрощаться с Голубым замком и вернуться в кирпичный дом на улице Вязов. Вернуться ко всему, что, как она надеялась, оставлено навсегда. Старая тюрьма – старые страхи. Но это не важно. Важно одно: Барни должен поверить, что она не ввела его в заблуждение умышленно.
Когда же Валенсия подошла к соснам, росшим на берегу озера, необычное зрелище заставило ее на миг забыть о своих страданиях. Там возле старой, побитой и потрепанной Леди Джейн стояла другая машина. Шикарный автомобиль. Фиолетовый. Не темного, королевского оттенка, но вызывающе крикливого. Он сверкал, словно зеркало, демонстрируя нутро, достойное надменной теннисоновской леди Вир де Вир. В водительском кресле важно восседал шофер в ливрее. Человек, сидящий позади, открыл дверцу и проворно выкатился наружу, едва Валенсия вышла на тропу, ведущую к причалу. Он стоял под соснами, ожидая ее, и Валенсия смогла разглядеть незнакомца.
Это был пухлый, невысокий мужчина с добродушным широким лицом, румяным и чисто выбритым. Чертик, что затаился в глубине оцепеневшего сознания Валенсии, вылез с ехидным вопросом: «А где же седые бакенбарды? Они непременно должны обрамлять такое лицо». За линзами старомодных очков в стальной оправе скрывались наивно-голубые, навыкате глаза. Губы были полные, маленький круглый нос походил на шишку. Но где, где, бога ради, она видела это лицо, силилась вспомнить Валенсия. Оно казалось ей столь же знакомым, как собственное.
На незнакомце была зеленая шляпа и легкое желто-коричневое пальто поверх костюма из кричащей клетчатой материи. Резал глаз и оттенок травянисто-зеленого галстука, пусть и чуть менее яркий, а с пухлой руки, которую он приветственно вскинул в сторону Валенсии, ей подмигнул огромный бриллиант. Но у него была приятная, отеческая улыбка, а радушный, нестрогий голос звучал располагающе:
– Не скажете ли, мисс, тот дом принадлежит мистеру Редферну? Если так, то как мне добраться туда?
Редферн! Череда аптечных емкостей так и заплясала перед глазами Валенсии: длинные и плоские флаконы с микстурой, круглые – со средством для волос, квадратные – с мазью, низенькие толстые – с фиолетовыми пилюлями. И на всех этикетках красовалось это сытое, лучезарное, словно луна, лицо и очки в стальной оправе. Доктор Редферн!
– Нет, – тихо сказала Валенсия. – Нет, этот дом принадлежит мистеру Снейту.
Доктор Редферн кивнул:
– Да, понимаю. Ничего удивительного, что Берни назвался Снейтом. Это его второе имя, имя его бедной матери. Бернард Снейт Редферн. Это он. А теперь, мисс, не подскажете ли вы, как добраться до острова? Сдается мне, никого нет дома. Уж я и махал, и кричал. Какое там!.. Вот Генри, тот кричать не станет. У него одна обязанность. Но старый док Редферн может, не смущаясь, драть глотку за всех. Однако никто там и не почесался, не считая пары ворон. Думаю, Берни нет дома.
– Его не было, когда я уходила сегодня утром, – проговорила Валенсия. – Полагаю, он еще не вернулся. – Она произнесла это совершенно спокойно. Шок, вызванный признанием доктора Трента, временно лишил ее малейшей способности к размышлению. На задворках разума все тот же чертенок весело твердил глупую старую пословицу: «Пришла беда – отворяй ворота». Но она и не пыталась думать. Какой смысл?
Доктор Редферн недоуменно уставился на нее:
– Вы сказали «когда я уходила сегодня утром»… Вы там живете? – И пухлая рука с бриллиантом махнула в сторону Голубого замка.
– Конечно, – отозвалась машинально Валенсия. – Я его жена.
Доктор Редферн достал желтый шелковый носовой платок, снял шляпу и протер лоб. Он оказался абсолютно лысым, и чертенок шепнул злорадно: «Зачем лысеть? Зачем терять свою мужскую красоту? Попробуйте бальзам для волос доктора Редферна. Он сохранит вашу молодость».
– Простите меня, – извинился доктор. – Это несколько неожиданно.
– Сегодня неожиданности так и витают в воздухе. – Чертенок произнес это вслух, прежде чем Валенсия успела прищемить ему хвост.
– Я и не знал, что Берни того… женился. Не думал, что он женится, не сообщив своему старому папе.
Неужели глаза доктора Редферна наполнились слезами? И Валенсия сквозь отупляющую пелену собственного горя и страха почувствовала острый укол жалости.
– Не корите его, – поспешила успокоить она. – Это… это не его вина. Это… это все я.
– Полагаю, вы не просили его жениться на вас, – подмигнул ей доктор Редферн. – Он мог бы сообщить мне. Я бы узнал свою невестку раньше, если бы он сказал. Но я рад познакомиться с вами, моя дорогая, очень рад. Похоже, вы разумная молодая женщина. Всегда боялся, что Берни подцепит глупую красотку просто потому, что она смазлива. Они все крутились около него. Хотели его денег, а? Им не нравились таблетки и микстуры, зато нравились доллары, а? Мечтали запустить свои маленькие пальчики в миллионы старого дока, а?