– Ты в этом уверен? – Глаза Валенсии возмущенно вспыхнули.
– Да. Он признался, когда я спросил его. Сказал, что хорошая тема для него дороже, чем друг. И зачем-то колко добавил: «Знаешь, Редферн, есть вещи, которых не купишь за деньги. Например, деда». Жестокий удар. Я был достаточно молод, чтобы почувствовать себя уничтоженным. Этот случай сокрушил все мои идеалы и иллюзии, что было еще хуже. Я стал молодым мизантропом. Не желал больше ничьей дружбы. А затем, через год после окончания колледжа, встретил Этель Трэверс.
Валенсия вздрогнула. Барни, засунув руки в карманы, внимательно изучал пол и не заметил этого.
– Отец рассказал тебе о ней, полагаю. Она была очень красива. Я любил ее. О да, любил. Не стану отрицать или преуменьшать. Это была первая и единственная романтическая мальчишеская влюбленность, страстная и настоящая. И я думал, что она тоже любит меня. У меня хватило глупости так думать. Я был дико счастлив, когда она пообещала выйти за меня замуж. Счастлив несколько месяцев. А затем узнал, что она не любит меня. Однажды случайно подслушал разговор. Этого было достаточно. Как в пословице о подслушивающем, ничего доброго о себе я не услышал. Подруга спросила Этель, как это она переваривает сынка пресловутого дока Редферна, нажившего состояние на патентованных лекарствах. «Его деньги позолотят пилюли и подсластят горькие микстуры, – со смехом ответила Этель. – Мама посоветовала мне подцепить его, если сумею. Мы без гроша. Но чувствую запах скипидара, когда он подходит ко мне».
– О Барни! – воскликнула Валенсия, охваченная жалостью. Она забыла о себе, была полна сочувствия к нему и злости на Этель Трэверс. Как та посмела?
– Итак, – Барни встал и принялся ходить по комнате, – это добило меня. Окончательно. Я покинул цивилизацию, все эти проклятые пилюли и отправился на Юкон. Пять лет скитался по миру, по разным заморским краям. Зарабатывал достаточно, ни цента не брал из отцовских денег. А однажды проснулся и понял, что Этель больше меня не волнует, никоим образом. Стала кем-то из прежней жизни. Но я не хотел возвращаться. Наелся прошлым по горло. Я был свободен и хотел сохранить свободу. Приехал на Миставис, увидел остров Тома Макмюррея. Мою первую книгу опубликовали годом раньше, она стала популярной, и благодаря авторским гонорарам денег у меня хватало. Я купил остров, но держался в стороне от людей. Никому не верил. Не верил, что на свете существуют такие вещи, как настоящая дружба или настоящая любовь. Только не для меня, сына Дока Фиолетовые Пилюли. Я даже находил удовольствие в том, что обо мне ходят все эти дикие байки. Боюсь, иногда и сам подбрасывал пищу для нелепых слухов. Люди преломляли мои реплики через призму собственных предубеждений.
Затем появилась ты. Мне пришлось поверить, что ты любишь меня, а не миллионы моего отца, на самом деле любишь. Никакая иная причина не заставила бы тебя связать свою жизнь с нищим мерзавцем, имеющим к тому же темное прошлое. И я жалел тебя. О да, не отрицаю, что женился на тебе, потому что пожалел. А затем обнаружил, что не мог бы найти друга лучше и веселее. Острого на язык, верного, милого. Ты заставила меня снова поверить в дружбу и любовь. Мир стал добрее просто потому, что в нем появилась ты. Я бы хотел вечно жить так, как мы жили. Я понял это в тот вечер, когда возвращался домой и впервые увидел свет в окне дома на острове. И понял, что там меня ждешь ты. Всю жизнь я был бездомным, и знала бы ты, как это здорово – обрести наконец свой дом. Приходить вечером голодным и знать, что меня ожидают добрый ужин, веселый огонь и ты.
Но до того случая на железной дороге я не понимал, как много на самом деле ты значишь для меня. Это было как удар молнии. Я понял, что не смогу жить, если не спасу тебя, что должен умереть с тобой. Признаю, это сбило меня с ног, ошеломило. Я не сразу сумел прийти в себя. Поэтому и вел себя как осел. Ужасная мысль, что ты умрешь, заставила меня целый день бродить по округе. Я всегда ненавидел этот факт, но, будучи убежден, что у тебя нет шансов, просто отбросил его в сторону. А теперь мне пришлось столкнуться лицом к лицу с тем, что ты приговорена к смерти, а я не могу жить без тебя. Вчера я вернулся домой с твердым намерением показать тебя лучшим специалистам – наверняка что-то можно сделать. Я чувствовал, что все не так плохо, как считает доктор Трент, раз даже тот случай на дороге не повредил тебе. Прочитав твою записку, я сначала чуть не сошел с ума от счастья, а потом испугался, что ты больше не любишь меня и ушла, чтобы избежать нашей встречи. Но теперь ведь все хорошо, да, милая?
И это ее, Валенсию, он называет милой!
– Я не могу поверить, что ты любишь меня, – беспомощно сказала она. – Какой в этом смысл, Барни? Конечно, ты жалеешь меня… Конечно, стараешься все уладить. Но это невозможно. Ты не можешь любить меня… такую. – Она встала и трагическим жестом указала на зеркало над каминной полкой.
Без сомнения, даже Алан Тирни не смог бы разглядеть красоту в скорбном, осунувшемся лице, что отражалось там.
Барни не смотрел в зеркало. Он смотрел на Валенсию так, словно хотел ее ударить.
– Не люблю? Милая, в моем сердце одна только ты. Как драгоценность. Разве я не обещал тебе, что никогда не стану лгать? Я люблю тебя так, как только могу. Сердцем, душой, мыслями. Каждая частица моего тела и души принадлежит тебе. Для меня нет в мире никого, кроме тебя, Валенсия.
– Ты… хороший актер, Барни, – проговорила Валенсия, чуть улыбнувшись.
Барни смотрел на нее:
– Так ты все еще не веришь мне?
– Я… не могу.
– Вот черт! – взревел Барни.
И Валенсия испугалась. Таким она его никогда не видела. Злобным! С глазами, потемневшими от гнева. С кривой улыбкой. Мертвенно-бледным лицом.
– Ты не хочешь верить мне. – Голос Барни стал тихим от еле сдерживаемой ярости. – Ты устала от меня. Хочешь сбежать, освободиться. Ты стыдишься пилюль и мазей, так же как и она. Твоя стирлинговская гордыня не может переварить их. Все было хорошо, пока ты думала, что тебе недолго осталось жить. Пока я был добрым шалопаем, ты могла мириться со мной. Но жизнь с сыном старого дока Редферна – другое дело. О, я понимаю, все понимаю. Я был слеп, но теперь наконец прозрел.
Валенсия вскочила, уставилась в его горящее злобой лицо – и рассмеялась:
– Милый! Ты и правда любишь меня! Ты не был бы так зол, если бы не любил.
Несколько мгновений Барни молча смотрел на нее, а затем, с коротким смешком, заключил в объятия.
Дядя Бенджамин, который замер от ужаса у замочной скважины, облегченно вздохнул и на цыпочках вернулся к миссис Фредерик и кузине Стиклс.
– Все в порядке, – радостно провозгласил он.
Дорогая крошка Досс! Он немедленно пошлет за своим адвокатом и изменит завещание. Досс будет его единственной наследницей.
Миссис Фредерик, к которой вернулась ее вера в благое Провидение, достала фамильную Библию и внесла запись в раздел «Бракосочетания».
Глава XLIII
– Но, Барни, – сказала через несколько минут Валенсия, – твой отец… дал мне понять, что ты до сих пор ее любишь.
– Это на него похоже. Если хочешь предать огласке вещи, о которых лучше никому не заикаться, смело обращайся к нему. Но мой старик не так уж плох, Валенсия. Он тебе понравится.
– Уже понравился.
– И его деньги ничем не запятнаны. Он честно их заработал. Его средства вполне безвредны. Даже фиолетовые пилюли приносят людям пользу, если те верят в их эффективность.
– Но я не гожусь для жизни, которая тебе подобает, – вздохнула Валенсия. – Я не очень умна, не слишком образованна и…
– Моя жизнь – это Миставис и прочие далекие, глухие уголки этого мира. Я не собираюсь навязывать тебе светское общество. Конечно, нам придется проводить какое-то время с отцом. Он одинок и стар.
– Только не в его огромном доме, – взмолилась Валенсия. – Я не смогу жить во дворце.
– Я и не смогу вернуться туда после Голубого замка, – усмехнулся Барни. – Не беспокойся, милая. Я сам не стал бы в нем жить. Там белая мраморная лестница с золочеными перилами… Он похож на магазин мебели, только без ценников, но отец им гордится. У нас будет небольшой дом где-нибудь в окрестностях Монреаля, в деревне неподалеку, чтобы почаще видеться с отцом. Думаю, мы построим его сами. Дом, построенный для себя, лучше приобретенного. Но лето будем проводить на Мистависе. А осенью путешествовать. Хочу, чтобы ты увидела Альгамбру[32]. Это место очень похоже на Голубой замок твоей мечты, насколько я его представляю. А в Италии есть один старый сад, где ты увидишь, как среди темных кипарисов луна восходит над Римом.
– Разве есть что-то прекраснее луны, восходящей над Мистависом?
– Нет. Но это другая красота. У красоты много разных ликов, Валенсия. До этого года твоя жизнь была тускла. Ты ничего не знаешь о чудесах этого мира. Мы поднимемся на горы, поищем сокровища на базарах Самарканда, исследуем магию Востока и Запада, вместе, рука об руку, обойдем весь свет. Хочу показать тебе весь мир, посмотреть на него вновь, но уже твоими глазами. Дорогая, есть миллионы вещей, которые я хочу показать тебе. На это потребуется немало времени. И нам нужно подумать насчет той картины Тирни.
– Ты должен мне кое-что пообещать, – сказала Валенсия.
– Все, что угодно, – беспечно ответил Барни.
– Только одно. Никогда, ни при каких обстоятельствах и ни по какому поводу ты не должен вспоминать, что я попросила тебя жениться на мне.
Глава XLIV
Отрывок из письма мисс Оливии Стирлинг мистеру Сесилу Брюсу[33]
Просто ужасно, что сумасшедшая авантюра Досс повернулась таким образом. Теперь все будут думать, будто для девушки нет никакого смысла вести себя как подобает.
Не сомневаюсь, что она была не в себе, когда ушла из дома. Ее слова о горке песка подтверждают это. Разумеется, я не думаю, что у нее были какие-то проблемы с сердцем. Впрочем, возможно, что Снейт – или Редферн, или как там его звать? – поил ее фиолетовыми пилюлями в своей хижине на Мистависе и вылечил. Это стало бы неплохой рекламой для семейного бизнеса.