- Будете соваться, не стану печатать.
Стукал он минут пять, мы прямо извелись. Наконец он отошёл от машинки. Мы кинулись к листу. На бумаге была какая-то дребедень:
трик Ап Лик РОВин Адавзя
ть четыреил ипять
Пат ом…
И так далее. Несколько строчек.
- Бедный Ерёма, - сказал Юрка.
Но Глеб выдернул лист из машинки, поднёс к очкам.
- Постойте, постойте… Дайте-ка, я… Тут нужна небольшая редактура.
Он опять вставил бумагу и начал быстро печатать пониже загадочных Ерёминых строчек. И через минуту мы прочитали:
Три капли крови надо взять,
Четыре или пять.
Потом с движеньем их смешать,
С полётом их смешать.
Надёжной прочности туда
Добавить хорошо -
И кровь исчезнет без следа,
И в пузырьке у вас тогда
Заблещет порошок.
Его, дождавшись заката дня,
Зажги ты от праздничного огня.
У искр улетающих жизнь коротка.
Останется только одна на века.
- М-да, - сказал Глеб. - Не очень вразумительно. И с точки зрения поэзии, прямо скажем, на троечку.
- Поэзия - это фиг с ней, - вмешался Юрка. - Ведьмы сочиняли, а не Пушкин. А как тут разобраться: с каким полётом смешивать? А может, с помётом?.. Ерёма!
- Что знал, то написал, - буркнул Ерёма. - Технологию не знаю. Шишкин делал.
- Ты будто не хочешь, чтобы у твоего Васьки живая искорка была, - с досадой сказал Янка.
Ерёма топнул валенком так, что подскочила машинка.
- Я же не имею пр-рава! От этого вред будет! Всем! Порошок же надо на крови замешивать!
- Подумаешь, вред, - хмыкнул Юрка. - Тут по одной капельке надо. Всё равно что для анализа, из пальца.
- Это не для анализа, - глухо сказал Ерёма. - Для колдовства. Эти капельки человеческую жизнь сокращают. Доказано.
Мы помолчали. Переглянулись. Янка тихо спросил:
- Намного сокращают?
- Не знаю… - отозвался Ерёма. - Наверно, не намного. Капелька - на капельку. Но всё равно…
Мы опять посмотрели друг на друга. Глеб, Янка, Юрка, я… И, видимо, каждый подумал, как я: «Ну что одна капелька?..» Наша жизнь вся была впереди, до глубокой старости.
Янка погладил Ерёмино плечо и сказал:
- Зато будет живой Васька. А от этого у нас будет радость. Она сильнее вреда. Вред капельный, а радость большая.
- И радость продлевает человеческую жизнь, - добавил я.
- Это доказано, - подтвердил Глеб.
А Юрка сказал:
- Так что давай уж, Ерёма, раскалывайся до конца. Ради Васьки.
Ерёма поскрежетал, внутри у него потрещало, будто помехи в телевизоре. Мы ждали.
- Ну ладно, сказал он. - Только я ни при чём… Это должен быть металлический порошок. Мелкие опилки. Если «движение» - надо наскрести их от какого-нибудь колеса…
- Хоть от нашего? - спросил я. - От вагонного?
- Вполне, - согласился Ерёма.
- Значит… если «полёт», надо что? От самолёта опилки? - воскликнул Янка.
- Выходит, так, - согласился Ерёма.
- Где же самолёт-то взять? - озабоченно сказал Глеб.
- Да в парке, - вспомнил Юрка.
В самом деле! В городском парке стоял на площадке четырёхмоторный лайнер прошлого века. В нём был теперь маленький детский кинотеатр. Долго ли забраться под крыло да наточить опилок с дюралевой заклёпки?..
- А вот что такое прочная надежность? - недовольно поинтересовался Юрка. - Ерёма…
- Клянусь всеми транзисторами, не знаю. Шишкин говорил, но я не понял.
Глеб почесал за ухом снятыми очками.
- Вообще-то… если рассуждать логично, колёса и крылья - это символ движения в двух стихиях. На земле и в небе. Значит, нужна и третья стихия - вода.
- Корабль, что ли, скрести? - сказал Юрка.
- Не корабль, а, наверно, якорь. Якорь всегда был символом надёжности. От якоря зависит безопасность судна…
- Это не я, это вы сами догадались, - опасливо сказал Ерёма.
- Сами, сами, - засмеялся Глеб. - А где добыть якорь, братцы?
В самом деле, где? Наш город от моря далеко. По реке, правда, ходят грузовые и пассажирские суда, но как до них доберёшься?
Все заскребли затылки. Потому что… вот ведь как вышло! Сперва никто этой истории про искорку не верил. Просто так болтали. Ерёму поддразнивали. А потом незаметно получилось, что всё это всерьёз. И очень хочется зажечь живую искорку, в которой хранится вечная энергия.
Сказка?
А кто знает, где сказка, где наука? Про снежных людей тоже говорили - сказка. И про говорящих дельфинов, и про живые кристаллы… Может, и ржавые ведьмы есть. А искорка… Вдруг это сгусток неизвестных науке энергетических полей? Мало ли что… А теперь дело может провалиться, потому что никто не знает, где взять якорь.
Но я уже знал, я вспомнил!
- Якорь есть!
- Где? - обрадовался Янка.
- На складе ёлочных игрушек!
Все, даже Ерёма, посмотрели на меня, как на сумасшедшего. Юрка плюнул и сказал:
- Всю жизнь у тебя, Копейкин, заскоки. Люди о деле говорят, а ты со своим юмором… Янка, давай махнём на «Стреле» до вашего Приморска. Туда и обратно - не больше суток. Там на разных памятниках якорей сколько хочешь. Тебя пустят?
Вот как! Опять «Янка, давай»! А я - Копейкин. Хорошо Ерёме - у него глаза всегда сухие, а нервы из никелевых сплавов. А я-то человек! Я выпрыгнул из вагона и пошёл через лебеду.
Они кричали мне вслед: «Гелька, ты чего? Ну, сам же виноват! Гелька, да вернись ты! Гель…»
А я шёл…
ЛУННАЯ ПЕСНЯ
Дома ждала меня новая беда. Бабушка деревянным голосом сказала с антресолей:
- Подымись ко мне, Гелий.
Я поднялся с нехорошим предчувствием.
- Гелий, где дедушкина машинка?
У меня сразу - брык - голова ниже плеч. Дурацкий такой характер: если я в чём-то виноват, ни спорить, ни отпираться не могу. Стою носом вниз, краснею и молчу.
- Гелий, ты будешь отвечать?
Отвечать, конечно, придётся. Надо только переждать, когда перестанут противно слабеть ноги и растает в животе холод, который туда наливается от страха.
- Ну? - сказала бабушка.
- Ну? - сказала тётя Вика. Она сидела здесь же, в бабушкиной комнате.
Я переглотнул и прошептал:
- Я её дал на два денёчка…
(Ничего себе, два денёчка! Две недели уже Глеб на ней стучит. А я не решаюсь сказать, что хватит. Работает человек…)
- О-о… - простонала бабушка и села.
- Кому дал? - деловито поинтересовалась тётя Вика.
- Одному… журналисту. Знакомому… Он попросил…
- Что ты сочиняешь! - воскликнула тетя Вика. - Какому журналисту? Кто он такой? У журналиста нет своей машинки? Ему понадобилась эта, старинная, без электронного блока?
- Реликвия… - вставила бабушка.
- Так получилось, - пробормотал я. - Очень было надо.
Тётя Вика с горечью покачала головой.
- И ты не мог попросить разрешения? Почему?
- Вы бы не дали…
- Именно! - сказала бабушка. - И ты пошёл на обман. На чудовищное вероломство. Тайком взял не принадлежащую тебе вещь и с трусливой хитростью оставил футляр! Чтобы скрыть следы! О, если бы ты мог осознать всю глубину…
- Всю глубину он осознает потом, - пообещала тётя Вика. - Сначала машинка. Где она? Надеюсь, она цела?
Я поднял глаза.
- Цела! Конечно! Я сейчас…
Я бросился в дедушкину комнату, схватил футляр, крикнул уже из прихожей:
- Сейчас принесу!
Может, если сразу принести, не будут сильно воспитывать?
Я мчался к станции, а футляр колотил меня по ноге и царапал бронзовым уголком. Я не обращал внимания. Но перед вагоном я отдышался. Заправил майку. Принял спокойный и независимый вид. В «Курятнике» всё было по-прежнему. Ерёма чертил, Янка и Юрка о чём-то разговаривали. Они посмотрели на меня виновато.
Глеб настраивал карманный телевизор. Я небрежно сказал Глебу:
- Дома ворчат: почему долго машинку не несу. Придётся забрать…
- Конечно, бери! Мне Ерёма на свалке нашёл какую-то, скоро наладит.
- Завтра налажу, - отозвался Ерёма.
Глеб озабоченно спросил:
- Гель… А тебе не попало? Может, мне пойти с тобой, объяснить?
- Да вот ещё… Привыкать мне, что ли?
С тяжёлой машинкой я спустился с подножки. Глеб, Юрка и Янка стояли в раздвинутых дверях «Курятника». Между Глебом и Юркой просунул голову Ерёма. Глебу и Ерёме я сказал:
- Пока.
И пошёл.
Почти сразу сзади затопали. Это догнали меня Юрка и Янка.
- Гелька, ну ты чего? - сказал Янка. - Не обижайся.
- Ты здесь ни при чём, - ответил я.
- Гелька всегда так, - хмыкнул Юрка, но я уловил в его словах виноватость. - Сам наплетёт что-нибудь, а потом дуется на всех.
- Наплетёт?! Что я наплёл?
- А про склад? Мы о деле говорили, а ты шуточки начал дурацкие…
- Шуточки? Там на самом деле якорь! Настоящий!
- Ну… тогда объясни толком.
- Ага, теперь «объясни»…
С минуту мы шли молча. Они - виноватые, я насупленный. Наконец Юрка сказал:
- Давай я коробку за ту ручку понесу. Вдвоём легче. Я дал. Помолчал ещё немного, а потом рассказал про якорь.
Зимой, перед каникулами, меня выставили с урока танцев, и я болтался в коридоре. Там наткнулась на меня наша директорша Клара Егоровна. Ругать не стала, а сказала :
- Гелюшка, выручи. Столько дел, народу не хватает, съезди с нашим Сан-Дымычем на склад за игрушками для ёлки. Он один не управится.
Я обрадовался. Завхоз Александр Вадимович нас, мальчишек, любил. Он был старенький, мы его звали Сан-Дымыч и всегда ему помогали. Сан-Дымыч вызвал с автостанции фургончик, и мы покатили.
Склад ёлочных игрушек находился в старой церкви.
Внутри горели тусклые лампы и было холодно, изо рта шёл пар. Пока Сан-Дымыч с начальником склада выбирали коробки, я оглядывался. За штабелем ящиков я увидел наклонный столб с кольцом и тяжёлой цепью. Полез туда. И оказалось, что столб и кольцо - верхняя часть могучего трёхметрового якоря!
Якорь стоял в кирпичной