Но механик делал свое.
В ворота вбежали четверо молодых рабочих и закричали на весь пролет:
— Товарищи, выходи на собрание! Кузнецы уже горны загасили, варку оставили, пусть хозяин сам ее и кончает. Выходите, товарищи! А ты иди с нами! — крикнули они Александру.
Слово «товарищ» произносилось до сих пор только шепотом: оно звучало как пароль, как сигнал к борьбе, и, услышав его, все возбужденно заговорили.
В мастерской поднялся шум: одни уже вытирали руки, другие еще огрызались и продолжали работать. Александр охотно побежал за теми, кто кричал, и через некоторое время над заводом раздался пронзительный, тревожный гудок.
Рабочие двинулись на площадь, заваленную металлическим ломом и исчерченную рельсами заводской железной дороги.
Александр шел от электростанции, над которой гудел гудок, и удовлетворенно усмехался. Из окон главной конторы выглядывали перепуганные лица конторщиков. Перед ними вся площадь была как на ладони: здесь собралось уже более семи тысяч рабочих. Они внимательно слушали ораторов, которые выступали со штабелей досок. На досках наконец появился крепкий и подвижной, с веселыми глазами крановщик литейного цеха. Его уже не раз видели на митингах. Толпа плотнее сгрудилась возле оратора.
Александр влез на платформу с ржавыми отливками. Сильным голосом, который, наверное, был слышен даже в главной конторе, крановщик говорил про царя — защитника капиталистов. Толкнув локтем своего приятеля, Александр кивнул в сторону крановщика:
— Этот скажет, этот и тюрьмы не испугается, — и вдруг громко закричал: — Правильно, Клим, правильно! Их надо фактами! — От возбуждения он даже вскочил на ноги и захлопал в ладоши.
Завод стал, а на другой день забастовка охватила весь город. Прекратили работу железнодорожные мастерские, эмалировочный завод, костыльный и даже военный.
Магазины закрылись, и приказчики, и парикмахеры вместе с рабочими шли по улицам с революционными песнями. Демонстрация затопила весь город, и администрация завода, которая еще вчера не хотела разговаривать со стачечным комитетом, принуждена была признать уполномоченных «депутатского рабочего собрания», чего и добивались рабочие. Председателем был избран Ворошилов.
2
В праздник трудно было застать кого-либо дома, но, несомненно, можно было встретить на Петербургской улице. Сюда шел каждый, кто хотел прогуляться или услышать последние новости. Толпа запруживала улицу от стены до стены, здесь гуляли с утра до позднего вечера, покрывая мостовую толстым слоем шелухи от семечек.
Александр в белой сатиновой рубашке, подпоясанной шелковым шнурком с кистями, и в новой кепке, пришел на Петербургскую улицу повидаться с членами своего десятка боевиков и известить их о том, что сегодня в Вергунском лесу будет очередное занятие. На улице он нашел почти всех, кто ему был нужен.
Боковыми улицами, заросшими лебедой, они двинулись к лесу. Их карманы провисли от тяжести револьверов смит-и-вессон.
— Сегодня Бондарь обещал показать бомбу, — сказал Александр возбужденно.
Его друг и приятель Гусаров, одновременно с ним принятый в партию, только снисходительно ухмыльнулся. Он уже знал, как обращаться с бомбами, знал даже, что бомбы мастерили тайком тут же, в Луганске.
На зеленой полянке уже сидели и лежали в пахучей траве несколько десятков рабочих, входивших в состав отряда боевиков. Перед ними была развешаны на палках обрывки газет или фуражки. Начальник отряда — рабочий котельного цеха Бондарь, бывший унтер-офицер, — показывал новые патроны. Их тоже тайно делали на заводе. Когда все собрались, Бондарь отмерил тридцать шагов от мишеней и приказал лечь на траву первым пяти человекам.
— Каждый должен попасть в пуговицу на кепке либо в кружок на газете, — пояснил он, — а целиться надо вот так: револьвер держишь стволом вверх и начинаешь поворачивать к цели…
— Только не думайте, что это забава, — вставил Ворошилов, — он лежал первым в ряду. — Нам нужно готовиться к настоящим боям, — и он выстрелил в свою мишень.
Александр тоже выстрелил, целясь в листок газеты, но не заметил, чтобы газета вздрогнула, не видно было и дырочки, а на кепке Ворошилова она чернела на самой середине. Выстрелил вторично, и пуля только чиркнула по бумаге. В третий раз пуля снова полетела «за молоком», а Ворошилов смущенно сказал:
— Там дырки, как же я надену кепку?
Все три пули его легли около пуговки. Начальник отряда довольно расправил усы:
— Вот такой сразу бы на унтера выслужился.
Когда и остальные пули легли вокруг пуговицы, Бондарь обвел рабочих восторженными глазами:
— Герой!
— А ты что думал! — сказал рабочий, которого звали Кумом. — У него на все талант. Мы тебя, Клим, красным генералом назначим.
— Ого, куда хватил, — ответил Ворошилов, сам довольный результатами стрельбы.
Александр смотрел на кепку Ворошилова завистливыми глазами. Ведь он так хорошо целился битком, когда мальчишкой играл в бабки, да и в городки никто не мог ударить лучше его. Может, попался такой револьвер? Юноша одним глазом заглянул в ствол, но начальник отряда из-за этого поднял крик. Александр даже покраснел и проворчал:
— Что он тебе так страшен? Я его могу в кулаке раздавить.
Снова прицелился, но теперь уже так, как ему показывал Бондарь. Пуля пробила дырочку возле кружка, обведенного чернилами, последняя легла рядом. Теперь он знал, как целиться, и передал револьвер другому, нетерпеливо ожидавшему своей очереди.
После стрельбы и изучения устройства бомбы начальник отряда стал показывать, как строить баррикады, потом — как охранять трибуну, отбиваться от полиции, как вести встречный бой. Все это могло понадобиться в любой момент, и Александру предстояло обучать еще и свой десяток. Как обращаться с полицией, он знал твердо: в любом случае ее нужно бить смертным боем, так же как и черную сотню. Еще в январе он показал черносотенцам несколько приемов «встречного боя»: Тогда рабочие провели на улицах Луганска демонстрацию протеста против Кровавого воскресенья. Впереди колонны несли красное знамя. На Казанской улице колонну встретила толпа черносотенцев с дубинками и бросилась на рабочих. Демонстранты смешались, начали было разбегаться. Александр шел в первых рядах. Выше других на целую голову, он издали увидел, как толстый торговец с толкучки вырвал у молодого парня красный флаг, швырнул его на снег и начал топтать. Александр раздвинул локтями соседей, поднял с мостовой поломанное древко и огрел им торговца по затылку. Другого он ударил по ногам, а третий от одного вида Александра, не оглядываясь, побежал в переулок. Другие рабочие тоже начали засучивать рукава. Тогда Александр поднял красное знамя над головой и во весь голос закричал: «Вперед, товарищи, за правое дело!»
Демонстранты снова собрались и двинулись дальше.
— Это был встречный бой, я так думаю, — сказал Александр, — ну, а ночного еще не пробовал. Разве только на Каменном Броде! Так ведь то из-за девчат. Пришли как-то Рыжов Ванька и Калновский Федя, ну мы и застукали их. Раз так, мол, лезьте, голубчики, на забор, пойте петухом! Спели. А теперь, голубчики, поползайте в пыли. Чтобы знали, как заигрывать с нашими…
Ворошилов стоял в стороне. Заметив, что он только сжал губы, в то время, как другие весело смеялись, Александр растерялся и оборвал на полуслове.
— Хорошо ты агитацию проводишь, — покачал головой Ворошилов. — Этих хлопцев давно уже в партию втянуть надо, а ты гоняешь их, как соленых зайцев.
— Я ж агитировал потом, — пробормотал обескураженный Александр. — Вот, ей-ей! Спросите Гусарева, разве я не говорил им про «Царскую казну и народный карман»?
Все громко захохотали, и Пархоменко еще больше смутился.
Тень упала уже на всю поляну, сильнее запахли цветы, и в кустах защелкал соловей. Кто-то вспомнил, что на одиннадцать часов вечера в Александровском овраге назначена массовка. Решили идти туда прямо со стрельбища, а пока что потолковать об этой самой книжечке — «Царская казна и народный карман». Сейчас она ходила по рукам рабочих и вызывала много вопросов.
— Вот есть еще такая книжка — «Царь-последыш», — осмелев, сказал Александр. — Я только не совсем разобрал, в чем там толк.
Ворошилов сел в середине кружка, достал из бокового кармана потертую уже газетку — сверху на ней стоял заголовок, напечатанный мелкими латинскими буквами, а чуть пониже большими, по-русски: «Вперед» — и, разворачивая ее, сказал:
— Об этих книжках поговорим в другой раз, а сейчас послушайте про «Самодержавие и пролетариат»: наверно, товарищ Ленин писал.
Когда на небе зажглись первые звезды, рабочие по одному, по двое направились к Александровскому оврагу.
Еще совсем недавно на массовки собиралось не больше пятидесяти человек. Этой ночью собралось не менее пятисот. В овраге уже совсем стемнело, и различить друг друга можно было разве лишь по голосу. Многие попали сюда впервые, добирались кручеными тропками, и чуть ли не на каждом повороте у них спрашивали пароль. Оказавшись в глубоком овраге, где стояла настороженная тишина, все начинали говорить шепотом, чувствовали себя как бы в заколдованном кругу.
— Лавруша, — услышал Пархоменко знакомый голос Ворошилова, — не отходи, держись ближе к середине.
— Будешь выступать? Хорошо, только жару надо побольше.
— А разве что не так?
— Да этот нудно говорит. А народ сколько верст сюда топал!
Говорил, будто резину жевал, профессиональный оратор Сергей, но его почти никто не слушал. Потом в темноте раздался голос Ворошилова, и все сразу повернули головы в его сторону. Послышались голоса: «Володя выступает, тише!» Ворошилов сразу заговорил о революции, о том, что она уже назревает и что необходимо готовиться. Надо учиться руководить массами и не забывать, что во время революции массы должны быть вооружены.
— А раз будет своя вооруженная сила, надо иметь и своих командиров, — он говорил вполголоса, и в темноте казалось, что это говорит кто-то издали. Когда он окончил, послышался голос Кума: