Утром стало известно, что царь прислал из Ставки петроградскому градоначальнику телеграмму:
«Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией».
Пархоменко слушал сообщение и качал головой:
— Для дурака гор не бывает, ему везде ровно! От этих «беспорядков» ты, Николай, сам полетишь вверх тормашками. Нет, царь, народ восстал за мир, за хлеб, за настоящую свободу! Точка! Рабочие и солдаты уже создали свой орган власти — Совет рабочих и солдатских депутатов!
Второго марта царь отрекся от престола. Для подавления революции он послал с фронта в столицу лучшие части, но и они перешли на сторону восставших, тогда он сам поехал из Ставки в Петроград. Но дальше станции Дно железнодорожники его поезд не пропустили. «Я же говорил, — смеялся Пархоменко, — что будет царю аминь!».
Проходили первые дни, напоенные терпким духом революционной борьбы, и постепенно из тумана выступало истинное лицо революции. Меньшевики передали власть Временному правительству милюковых, коноваловых и тучковых.
Значит, и дальше война «до победного конца»?
В конце марта Пархоменко получил письмо из Луганска и очень обрадовался. Партийный комитет звал его домой.
В Луганске в Совете депутатов и в доме тоже верховодили меньшевики и явные черносотенцы, перекрасившиеся в «революционеров». Но Пархоменко знал, что на луганских заводах — двадцать тысяч рабочих. Именно им должна принадлежать власть, а не кадетам. Ворошилова, еще не было, но в письме товарищи сообщали, что и он уже собирался вернуться назад. Пархоменко решил ехать в Луганск немедленно. Донбасс так легко не сдаст революцию.
7
Был ясный день конца сентября. Усталый и пропыленный Пархоменко, в военной форме, возвращался из станицы Луганской, где был выставлен на мосту через Донец заслон против казаков. За Донцом начиналась область Войска Донского. После неудачного мятежа Корнилова вся контрреволюция стягивалась теперь на Дон, к генералу Каледину. Соглашательская тактика эсеров и меньшевиков давала уже свои плоды — буржуазия с генералами спокойно сорганизовалась, чтобы захватить власть в свои руки и залить революцию кровью рабочих и крестьян.
Это ясно видели большевики, и во всех городах возникали комитеты спасения революции. В Луганске он был создан на другой же день после начала корниловского заговора. В ту же ночь из города исчез уездный комиссар Временного правительства. Рабочие, видя поведение меньшевиков, гнали их теперь из Совета депутатов, а когда наступили перевыборы, председателем Совета избрали Клима Ворошилова.
Власть в городе перешла в руки большевиков.
Ожидая нападения с Дона на Луганск, где был военный завод с огромными запасами патронов, комитет создал Комиссию по обороне города и штаб Красной гвардии, которые возглавил Пархоменко. Красная гвардия составилась из отдельных рабочих отрядов. Ежедневно после работы они шли на базарную площадь или к собору и с кольями в руках делали перебежки либо бросались с криками, «ура» на воображаемого врага. Вокруг стояли жены, которые, не дождавшись своих мужей с работы, приносили им сюда пищу. Они не меньше, чем сами красногвардейцы, переживали все перипетии боя и помогали им то криком, то смехом.
Пархоменко слез с дрожек и, разминая отсиженные ноги, подошел к отряду гартмановцев. В отряде за время его отсутствия бойцов стало заметно больше.
— Откуда это? — кивнул он в их сторону.
Начальник отряда из фронтовиков приложил руку к фуражке и отрапортовал:
— К отряду присоединилось еще тридцать два человека, товарищ начштаба. Увидели сами, чем пахнет. Защищать революцию хотят, а у нас на шестьсот пятьдесят человек — восемьдесят две винтовки. Разве это дело, Александр Яковлевич, на фронт идти с палками? Гайдамакам небось нашлось оружие.
— Про каких гайдамаков ты говоришь? — не поняв его, спросил Пархоменко.
— Ты еще не слышал? Двадцать пятый украинский полк прибыл и два эскадрона. Уже и караул несут. Самостийники ходят теперь как индюки.
До сих пор в городе гарнизон составляли запасный батальон да команды выздоравливающих, но они заявили комитету о своей преданности революции. Переспросив товарища про гайдамаков, Пархоменко задумчиво покрутил свои длинные казацкие усы и ответил:
— Оружие будет, товарищи. А на ученье надо налегать, раз такие соседи завелись.
На Петроградской улице он увидел кучку казаков в папахах. Это и были те самые гайдамаки, о которых ему только что говорили. Тут же с пьяными выкриками расхаживали мещане, похожие на тех, какие когда-то шествовали по улицам с портретами царя. Вероятно, гайдамаки захватили винный склад и теперь спаивали черносотенцев. Смотря на давно не виденных в городе пьяных, Пархоменко подумал: «Сядут на голову, если не будет у нас оружия, обязательно сядут», и направился в партийный комитет.
— Как вы могли допустить, чтобы хозяйничали гайдамаки? — с сердцем спросил он у первого же, кто встретился ему в партийном комитете, хотя и сам понимал, что без оружия даже большие отряды Красной гвардии ничего не стоят.
В тот же день партийный комитет решил послать за оружием в Харьков, где Ворошилов уже раньше раздобыл немного винтовок.
Центральная рада, зная о настроениях донецких рабочих, тщательно следила за грузами, которые направлялись в Донбасс. Поэтому приходилось прибегать к хитрости. На этот раз на вагоне, груженном винтовками и четырьмя пулеметами, на стенке, чтобы усыпить бдительность гайдамаков, вывели мелом: «Военный завод. Стружка».
Может быть, благодаря такой надписи вагон без всяких приключений дошел до станции Нырково. Узнав об этом, Александр Пархоменко с телеграфистом Ивановым, захватив с собой пятнадцать красногвардейцев, выехали навстречу.
Товарищи в Луганске ждали на железнодорожном телеграфе уведомления, чтобы заранее выслать на пути красногвардейцев, а на стрелку паровоз.
На станции Нырково вагон со «стружкой» прицепили к пассажирскому поезду. Оставалось проехать четыре станции, а главное, уведомить Луганск так, чтобы никто не узнал, так как на железной дороге уже повсюду были агенты Центральной рады. Раздумывая, как поступить, Пархоменко с Ивановым ходили по перрону и украдкой поглядывали на окно, у которого сладко позевывал над аппаратом заспанный телеграфист. Прозвучал второй звонок, телеграфист хотел выглянуть в окно, но позади себя услышал грозную команду: «Руки вверх!».
Пока ошеломленный телеграфист, подняв руки, пытался понять, чего от него хотят, Иванов настукал уведомление в Луганск о вагоне с оружием и еще раз напомнил насчет паровоза — чтобы немедленно отправить вагон на патронный завод. Когда они выбежали на перрон, их поезд уже поблескивал окнами.
Все еще ничего не понимая, телеграфист продолжал стоять с поднятыми руками, пока высокая фигура Пархоменко не прыгнула в задний вагон. Только теперь телеграфист набрался смелости и, высунувшись в окно, истерически закричал: «Экспроприаторы! Экспроприаторы!». Из последнего вагона ему махали рукой и смеялись.
Через два часа поезд подходил к станции Луганск. На условленном месте уже стоял под парами маневровый паровоз, стрелки охраняли часовые красногвардейцы, но, кроме них, Пархоменко увидел еще цепь гайдамаков, — они начали окружать поезд. Гайдамаков вел сухой и горбоносый полковник в папахе.
Пархоменко взобрался на тендер маневрового паровоза, к которому уже прицепили вагон, и крикнул:
— Вы лучше отойдите. Оружие необходимо для революции, и рабочие никому его не отдадут. Вот, смотрите!
Цепь остановилась: по рельсам, прямо на гайдамаков, бежали красногвардейцы, угрожающе стуча затворами. От толчка паровоза Пархоменко едва удержался на ногах и в ту же минуту услышал команду полковника: «Огонь!». Пули просвистели над ухом. Пархоменко продолжал стоять на куче угля, но в поднятой руке теперь была граната.
— Сволочи, я умру за революцию, а вы издохнете как негодяи! — И он замахнулся гранатой. Это был условный знак. Тут же двери вагона раскрылись, и из него застучали, как пневматические молотки, пулеметы. Гайдамаки бросились врассыпную.
Тем временем паровоз вывел вагон на стрелку, которую красногвардеец перевел на путь, ведущий к заводской платформе, однако в последнюю минуту гайдамак прикладом сбил красногвардейца с ног и откинул рычаг стрелки назад. Вагон сошел с рельсов и начал рвать шпалы.
На выстрелы и крик со всех концов сбегались люди. Они уже окружали вагон, как мухи корку хлеба. Опомнившись после паники, гайдамаки снова повели наступление на вагон, прокладывая путь в толпе штыками. Пархоменко с револьвером в руке стоял перед открытыми дверями вагона. Несколько штыков появилось перед самым его носом. Он, наклонив вперед голову, двинулся прямо на острую сталь.
— Ну, колите, стреляйте за революцию! Мало крови пролили? — Потом, схватив рукой винтовку, дернул ее на себя. Двое гайдамаков, охнув, покатились ему под ноги.
— Старый режим хотите восстановить? — прохрипел над ними Пархоменко. — Буржуям дорогу расчищаете, ироды?
В толпе нарастало возбуждение, гайдамакам уже наступали на пятки и толкали со всех сторон. Они оказались в кольце разъяренных рабочих и теперь думали только о том, как бы спастись самим.
— Товарищи, в чем дело? — резко закричал, выскочив из толпы, круглый, как бочонок, коротконогий человек. — Я член исполкома. Вы хотите взять оружие, а кто вам позволил? Мне тоже, может быть, нужен вагон оружия.
Пархоменко взглянул на него, как слон на моську.
— Чтобы передать Корнилову? Знаем вас: вы и революцию отдали бы, да оружие было у рабочих.
— Я сам рабочий… Ну, кустарь, какая разница? Мы обязаны думать, как довести войну до победного конца, а не вооружать рабочих. Я — член исполкома.
— И тебя до сих пор не выгнали? — послышалось из толпы. — Вишь, чего им хочется, до победного конца! Так и ступай на фронт, там по тебе пуля давно плачет.
Тем временем на помощь гайдамакам прибыла еще одна команда. Теперь они были сильнее безоружных рабочих. После долгих препирательств наконец пришли к соглашению: перевезти оружие не на з