— Ну да, коллективом.
— И много вас писало?
— Так что я один.
— Значит, коллектив из одного человека!
Паренек утвердительно кивает на каждое мое слово, а глаза синие-синие, и мне уже не хочется иронизировать.
— А почему это у вас везде «я» такое чудное?
— Это я сам выдумал, потому что в ликбезе мы еще «я» не проходили. Так просмо́трите? Пожалуйста!
Какие же у него синие глаза — чистые-чистые.
Неужели придется ждать, пока он выучит букву «я», чтобы мне хоть что-нибудь путное удалось подверстать на пустую страницу? Но ведь тогда эти глаза уже помутнеют, не будет уже синих глаз, чистых-чистых, как у младенца!
ХОРОНИЛИ УЧИТЕЛЬНИЦУ(Из записной книжки)
Злой ветер тоскливо завывал в голых кустах, моросил дождь. Мальчики, закончив раскидывать землю, чтобы могилка была неприметнее, отошли под дерево и начали перешептываться. У холмика остался только самый маленький, в матроске, с якорем на рукаве. Носочки его спустились, и голые икры краснели, как кленовые листья под ногами. На щеках сохли слезы, растертые кулачками.
Под желтым холмиком глины лежала его мама — ее сегодня, втайне от немецких оккупантов, сняли с виселицы и похоронили крестьяне.
Посовещавшись, мальчики подошли к малышу.
— Марчик, хочешь, пойдем с нами.
— Только никому, никому…
— Мы Ивана Сидоровича убьем!
— Это он выдал твою маму.
— Я у бабуси спрошу, — сквозь слезы говорит Марчик.
— Они уже и бабусю…
Ему не дали закончить. Задергали, затолкали.
— Я ж ничего не сказал! — оправдывается хлопец.
— Ты, Марчик, не ходи к ветряку.
— Хочешь, я тебе дам пугач?
— Я ж ничего не говорил…
— А ночевать приходи к нам.
— А бабуся где? Бабка! — вдруг закричал мальчик и побежал к школе.
— Я ж не сказал, что и его бабку повесили, — продолжал оправдываться мальчуган, которого затолкали, — нет, не сказал?
Другие опустили головы и молча смотрели на свежий холмик над их учительницей.
НИЩЕНКА
Памяти Юрия Яновского
Мы сидели у окна и вспоминали прошлое. По другой стороне улицы, боязливо озираясь, пробежала собака. И приятель неожиданно спросил меня:
— Вы помните Фреду?
— Фреду? Какую Фреду? — удивился я.
— Фреда, собака из повести Голсуорси.
— Напомните!
— Я напомню вам одно место: Фреда лежит у входа в концертный зал и заглядывает в лицо каждому, кто выходит. Она, как обычно, ждала своего хозяина, а его еще накануне убили на дуэли.
Я зажмурился.
— Да, припоминаю.
Но перед моими глазами возникла не Фреда, а Крапка[19]. Собака моего друга Романа.
Можно с полным основанием считать его оригинальным человеком. Он жил как-то не шаблонно. И женился не шаблонно, не просто полюбил девушку и взял ее себе в жены, как все, а отвоевал. И собаку завел себе не обычную, а умную собаку.
Об этом стоит рассказать.
…Случилось так, что маленькая, с ласковой улыбкой девушка Виктория запала в сердце не только Роману, но и его другу. Она знала об этом, но не оказывала предпочтения ни тому, ни другому: оба стройные, оба сильные и красивые. Даже волосы у обоих одинаково светлые, и это, пожалуй, больше всего нравилось девушке, потому что сама она была смуглая, как цыганка.
Роман и его приятель ни за что не хотели уступить друг другу. Оставалось решить дело только силой. И потому, когда они как-то оказались на скале возле моря, то, не сговариваясь, начали бороться. Тот, кто поддался бы и сделал хоть шаг назад, полетел бы вниз, на острые камни.
Это и случилось бы с соперником Романа, если бы его в последнюю минуту не удержал на краю пропасти сам Роман.
Все это видела их девушка и с того дня стала женой Романа.
После они и жили не шаблонно: друг к другу обращались на «вы» и собаку завели себе тоже оригинальную: без хвоста, рябенькая, чистенькая, с глазами, которые только-только не говорят. В минуты досуга Роман звал собаку, брал кусочек сахара и приказывал:
— Крапка, потанцуй!
Собака не мигая смотрела на сладкое, но позы не меняла.
— Не хочешь сахара? Ну, потанцуй! — делал вид, что сердится, Роман.
Крапка нехотя поднималась на задние лапки и начинала медленно поворачиваться под его рукой, в такт крутя обрубком хвоста. После этого Роман гладил ее по спине, а Крапка с наслаждением грызла заработанный сахар.
Когда началась война с немецкими фашистами, Роман ушел на фронт, а Виктории пришлось эвакуироваться в глубокий тыл. Делалось это в большой спешке. О том, чтобы взять с собой еще и собаку, не могло быть и речи: вагоны без того были переполнены.
Домашняя работница Даша не выразила желания эвакуироваться вместе с хозяйкой — на нее оставили и собаку и квартиру.
Когда немцы захватили Киев, двое солдат с автоматами вломились в квартиру Романа, осмотрели со вкусом обставленные комнаты, навели на Дашу автоматы и указали на дверь.
Работница в испуге выпучила глаза. Солдаты прикрикнули:
— Век!
— А мебель, а ковры? — проговорила сквозь слезы Даша. — С меня же спросят, когда вернутся. Еще подумают, что Даша… Да я никогда и крошки чужого…
Солдаты не слушали, что она бормочет, а еще громче прикрикнули:
— Век, век!
— А собака? — указала работница на Крапку. — Ведь хозяйка мне ее поручила: «Ты же смотри, Даша…»
Крапка, привыкшая к ласке гостей, удивленно моргала.
Солдат молча пихнул ее ногой за дверь, туда же выпихнул и работницу.
Даша села на ступеньках и горько заплакала. Ведь с нее спросят… На ее слезы никто не обращал внимания, потому что рыдали тогда почти в каждой квартире. Напуганная солдатами, она побоялась вернуться в комнату даже за своими вещами, а в чем была, так и пошла в село к знакомым. Крапка поплелась следом.
На улице ее оглушил скрежет танков, рев клаксонов, перестук мотоциклов, и она боязливо жалась к женщине, которая ежедневно кормила ее, выводила гулять, а когда они оставались вдвоем, даже беседовала с ней.
Крапка не знала, надолго ли ушли из дому Роман и Виктория, поэтому, очутившись с Дашей уже за городом, заволновалась. Она никуда не хотела уходить из дому, да и хозяева, пожалуй, уже возвратились. Крапка остановилась. Но Даша продолжала идти дальше. Крапка пробежала еще несколько шагов и снова замерла, присела и начала нервно перебирать передними лапками, даже тихонько заскулила, но Даша не остановилась. Она все еще продолжала плакать и машинально повторяла: «Ты же смотри, Даша… А они ружье наставили». Крапка еще жалостнее запрыгала, а когда на дороге показалась кучка солдат в рогатых касках, поджала обрубок хвоста и затрусила назад, в город.
Перед дверью квартиры остановилась и заглянула в щель между створами, сторожко прислушиваясь. При каждом шорохе в квартире заглядывала в щелку. Когда шорох становился слышнее, она коротко скулила, даже несколько раз тявкнула, но дверь не открывалась.
Начало темнеть, электрическая лампочка под потолком оставалась слепой. Собака прилегла под дверью. Время от времени по ее гладкой шерсти, как волны, пробегала дрожь, — наверно, ей все еще чудились солдаты в рогатых касках и с автоматами.
Дверь открылась только утром. Крапка радостно завиляла обрубком хвоста и хотела просунуть между створками двери свою сухую мордочку, но наткнулась на тот же пропахший потом сапог. На этот раз солдат еще сильнее ударил собаку сапогом.
Крапка мигом скатилась вниз, вскочила на ноги и выбежала во двор. Когда солдат ушел из дому, она снова подкралась к дверям. Теперь ей хотелось не только увидеть своих хозяев, но и поесть, но никто до самого вечера не открывал, а вечером пришел тот же солдат, и она теперь уже сама отбежала от двери. С голодухи вспомнила о кухонных отбросах, но ящик оказался пустым, и потому, когда во дворе появилась женщина с кошелкой, Крапка, принюхиваясь, побежала за нею.
Женщина прошла мимо булочной, откуда всегда пахло печеным хлебом. Собака почуяла этот запах и остановилась. Даже присела. Может быть, думала, что сейчас выйдет Даша с теплым хлебом? От нетерпения Крапка нервно вздрагивала.
Из булочной вышла не Даша, а незнакомая женщина с булкой в кошелке. Однако она даже не посмотрела на Крапку. За женщиной вышел старик с буханкой черного хлеба в руках. Он тут же отломил кусочек и начал жевать. Крапка заскулила, но старик только равнодушно посмотрел на нее. Собака поднялась на задние лапки и даже вытянула вперед свою тонкую мордочку. Старик остановился и уставился на нее, но не выразил желания бросить ей хотя бы кусочек хлеба. Тогда собака начала медленно поворачиваться на задних лапках, виляя в такт обрубком хвоста. У старика слезы навернулись на глаза, он тяжело вздохнул и кинул ей недоеденный кусок своего хлеба.
Крапка теперь начала бегать к булочной каждый день. Возле булочной все больше и больше появлялось нищих. Они уже привыкли к рябой собаке и не прогоняли ее, и Крапка присаживалась в сторонке. Когда из булочной выходил покупатель с хлебом, она поднималась на задние лапы и начинала танцевать, виляя в такт обрубком хвоста. Люди вздыхали и бросали ей кусочки хлеба.
Так продолжалось до того дня, когда возле булочной появился немецкий солдат с автоматом. Крапка узнала его по пропахшим потом сапогам, оскалилась и заворчала. Солдат не захотел обходить собаку, а воспользовался своим автоматом.
Роман прибыл в освобожденный Киев вместе с воинской частью. Город напоминал смертельно раненного человека: в центре не было ни одной улицы, которая не походила бы скорее на тропинку в запущенном овраге. Даже изморось и туман не могли скрыть все те бесчисленные раны, какие нанесли столице Украины немецкие оккупанты. Пробираясь среди развалин, он шел, стремясь узнать, что с его домом, и неожиданно увидел возле булочной собаку.
— Выжила, Крапка! — радостно воскликнул Роман.