— Как тебе хочется, чтобы я был невиновен. Спасибо! Ты настоящий друг. Ведь недаром мы с тобой столько лет корешевали в детдоме. Дай все-таки соломку из уса я у тебя вытащу… Извини, что разыгрывал вчера…
— Короче можно? Что случилось?
— Понимаешь… лечу, и вдруг… шаровая молния! Маленькая такая, кругленькая — белый-белый арбузик без хвостика! Бац по винтам — те завяли! Трах по колесам — скрючились! Шмяк по…
— Скажешь или нет?
— Обязательно. Слушай: взмывай к облакам и дай с борта радиограмму, пусть везут винты и подъемник.
— Рыжий король с тебя голову снимет!
— На это могу ответить вполне интеллигентно: плевать!
Лента с текстом радиограммы пестрой змейкой лежала перед командиром отряда Терепченко. Барабаня пальцами по сукну канцелярского стола и изредка поворачивая полное лицо в сторону Аракеляна, он посматривал на него серыми выпуклыми глазами и жевал нижнюю губу.
— Тот самый? Баснописец? — наконец вырвалось у него. — Что посоветуете, дорогой Сурен Карапетович? Сообщать?
— Сначала разобраться в деталях.
— Плохо запоминаете указания сверху: о самом мелком летном происшествии докладывать немедленно.
— Когда обстоятельства ясны.
— Я их наперед знаю! Стаж — четверть века! Почему не являются Корот и командир звена… кажется, Романовский?
— Да, Борис Николаевич Романовский. Сейчас будут… да вот и они! — указал Аракелян на входящих в кабинет.
— Садитесь, аварийщики! Проспали ЧП! Информируйте, Корот. Да покороче: время — километры!
Романовский опустился на диван рядом с Аракеляном, Корот остановился перед командиром отряда.
— Пилот Пробкин выполнял санитарное задание на самолете 1212. На полпути к городу больной почувствовал себя неважно. Увидев это, пилот принял решение сесть у ближайшей сельской больницы.
— Врач не просил его? — поинтересовался Аракелян.
— Он не имеет права командовать пилотом! — ответил командир отряда за Корота и кивнул ему: — Продолжайте!
— Площадка была в километре, максимум полутора километрах от больницы, но Пробкин принял идиотское решение и сел на поле с убранным шасси. Приземлился почти у ворот больницы. Результат: погнуты оба винта, деформированы мотогондолы, глубокие царапины на днище фюзеляжа.
— Ваше мнение?
— Раньше я не замечал за Пробкиным недисциплинированности в воздухе и доверял ему самые сложные полеты, хотя на земле он не был ангелом. Случай дикий, и я считаю, наказание должно быть строгим.
— М-да-а! — Терепченко покосился на Аракеляна.
— И план, товарищ командир! — воскликнул Корот. — Ведь проремонтируют долго, а без этого самолета я завалю месячный план… Может быть, пересмотрите в сторону уменьшения?
— А шиша не хотите?.. Так-то вот! Что предлагаете по Пробкину?
— Отстранить на месяц от полетов и заставить его оплатить ремонт.
— Вы демократ, Корот. За такие штучки из авиации выбрасывают в ассенизаторы. — Терепченко вынул из кармана авторучку и придвинул к себе лист бумаги. — А как ты думаешь, Романовский? Как расцениваешь происшествие? От нового человека хочется услышать дельное слово.
— Еще не составил мнения.
— Что? Не согласен с комэском?
— Товарищ командир отряда, — четко выговаривал каждое слово Романовский, — к Короту вы обращаетесь, как положено, почему ко мне на «ты»?
Корот резко повернулся к командиру звена, хотел что-то сказать, но так и остался с полуоткрытым ртом. Аракелян подносил зажженную спичку к папиросе — спичка догорела в пальцах. Полное лицо Терепченко медленно налилось багровой краской, и он начал жевать нижнюю губу.
— А с выводами, от которых зависит судьба человека, жизнь научила меня не торопиться, — досказал Романовский.
Терепченко давно казалось, что он перестал удивляться всему в людских отношениях. Были случаи, когда мотористы или грузчики самолетов бросали ему непечатное слово прямо в лицо, в момент «плановой запарки» это случалось нередко. Он не обижался. Если же и задевало его грубое словцо, старался не показать вида — эти люди были «низкооплачиваемым дефицитом», могли в любое время бросить работу даже без заявления об уходе. Бывало, когда начальство не стеснялось в интонациях, и в первое время Терепченко переживал унижение, с годами попривык, и брань на него действовала только как хлыст на лошадь. Но вот чтобы «среднее звено», довольно высокооплачиваемое, дорожащее местом и поэтому уязвимое, взбрыкивало по пустякам, из-за тона или не пришедшего по вкусу местоимения, Терепченко понять не мог, слова Романовского застали его врасплох, насторожили.
— Садитесь! — Терепченко поднял грузное тело из-за стола. — За непочтительность не обессудьте. Я почему-то всегда считал, что обращение на «ты» сближает людей. Но воля ваша!.. Корот, Пробкина привезли?
— Так точно!
— Пригласите.
Корот вышел из кабинета и вернулся с Семеном.
— Расскажите, товарищ Пробкин, что произошло? — Терепченко, когда хотел, умел говорить мягко и уважительно.
— Вы все знаете и решение приняли.
— Оно будет зависеть от ваших доводов.
— Командир эскадрильи посоветовал мне приготовить деньги на ремонт.
— И вы не согласны?
— Зарабатываю больше, чем пропиваю, — выплачу.
— И все-таки почему приняли решение сесть у больницы? — спросил Аракелян.
— Больной, которого я вез, симпатичный старикан. Он уже хрипел и готов был повидаться с богом. Мне почему-то захотелось продлить ему жизнь. Пусть подышит еще годков двадцать.
— Скажите, товарищ Пробкин, это вы написали басню, которую парторг снял с доски объявлений в штабе? — поинтересовался Терепченко. — И буквы в посвящении «П. С. Т.» относятся ко мне?
— Он, он. Его почерк! — сказал Корот.
— Ладно! — махнул рукой Терепченко. — Спасибо за критику, Пробкин, она движущая сила нашего общества. Так? Только, если смелый, подписываться надо. Верно? Перейдем к существу дела. Почему не сели на местном аэродроме? Кто дал право? Почему не запросили разрешения по радио на посадку у больницы?
— Сомневался в положительном ответе, а старикан умирал.
— Вас просил сесть поближе врач?
Семен внимательно посмотрел на него, на Корота, на Аракеляна.
— По Правилам это не имеет значения.
— А на колеса можно было притулиться? — Вопрос Корота прозвучал как-то нерешительно, хотя и был произнесен сиплым басом. — Может быть, тогда…
— Тогда бы самолет скапотировал, и от кабины остался блин!
Дверь кабинета приоткрылась:
— Разрешите?
— Я занят! — крикнул Терепченко. — Ну и заварили кашу, Пробкин!
— Все делал, как учили.
— Кто учил? — насторожился Терепченко.
— Ну, например, министр гражданского флота. Недавно читал о его отношении к людям. Впечатляет и достойно подражания.
Терепченко поморщился и пожевал нижнюю губу.
— Ишь ты! Грамотен, баснописец! — выражая поддельное изумление, негромко сказал он. — Идите!
В дверях Семен встретился с секретаршей командира отряда. Девушка, дробно стуча каблуками по паркету, подошла к Аракеляну.
— Вам записка. Передал шофер санитарной машины.
— Спасибо.
Аракелян прочитал записку и положил ее перед Терепченко.
— Пишет начальник областной санитарной станции. Пилот садился по просьбе врача, и они ходатайствуют о поощрении.
— Мое дело, дорогой, служба. Их право благодарить. Дам указание занести благодарность в личное дело Пробкина и накажу его за нарушение Наставления по производству полетов.
— Прощать самовольства нельзя. Разведем анархию. Он мог запросить разрешение по радио…
— Правильно, Корот. И возможно, мы разрешили бы! — вставил Терепченко. — Ваше мнение, Сурен Карапетович, я не спрашиваю, оно, как в зеркале, отражается в ваших главах, и я с ним решительно не согласен. У командира звена происшедшее не переварилось.
— Наоборот!
— Интересно! — живо повернулся Терепченко к Романовскому.
— Жизнь человека дороже погнутых винтов и царапин на железе.
— Это цитата из книги министра?. Хотите придавить меня авторитетом? Разве мы говорим о чьей-то жизни?
— А должны в первую очередь помнить об этом.
— Гибкая позиция! Вы слышите, Корот?.. А если бы Пробкин разбился при посадке?
— Чтобы этого не случилось, он и садился на «живот».
— Ведь тогда бы умер не только больной, а погиб и врач, и сам пилот! — продолжал Терепченко, не замечая реплики Романовского. — Вы, все здесь сидящие, ручаетесь, что в будущем такая посадка не приведет к катастрофе? Класс пилотов разный, а пример заразителен, потому что сдобрен благородством! Подумайте, разберитесь, и вы поймете, что Терепченко не дуб с чином, что он болеет за будущее своих пилотов не менее вас, добреньких!
— Давайте подумаем, — сказал Аракелян. — Пусть и пилоты подумают. А для этого вынесем вопрос на комсомола ское собрание.
— Пробкин не комсомолец, — пояснил Корот.
— Пригласить Пробкина на открытое собрание, — предложил Романовский.
— В управление сообщаю, а с приказом подожду, — сказал Терепченко. — Мнение коллектива всегда полезно послушать, однако замечу: делаю вам, Сурен Карапетович, большую уступку и надеюсь, вы не пустите собрание на самотек… Все, товарищи!.. Сурен Карапетович, минутку! Принесите-ка мне басню этого молодца, хочу сам оценить местные таланты. Подойду объективно, обещаю, хотя признаюсь честно: борзописак не люблю!
Аракелян, остановив Романовского у двери своего кабинета, попросил обождать и через полминуты вынес листок бумаги.
— Отнесите басню командиру.
— Почему я?
— Прочитайте и оцените, как журналист.
— Журналист я еще жидкий… Гм, в посвящении действительно «П. С. Т.» «Гусь лапчатый» — не очень оригинальное название…
Он шею вытянет, шипит в начальственное ухо.
Не про себя он — про других, поглаживая брюхо.
Все гладко делает, тайком:
Подпоит льва, похвалит волчьих деток —