— Все! Все!
Все и плясали.
Клавдия Алексеевна принесла новенькую книжку «Круглый год».
— Ребята, объявляю конкурс. Можно петь, плясать, стихи декламировать. Книгу получит тот, кого вы сами назовете победителем.
Оксана спела грустную песню: «Жил в Ростове Витя Черевичкин». У Вити были голуби. Пришли каратели и убили Витю.
Кто-то из четвертого класса сплясал «Яблочко», девочка из первого рассказала стишок-считалку:
Раз-два-три-четыре-пять,
Вышел зайчик погулять.
А что было потом, Федя не запомнил — сам горел. Чего бы, чего бы такое прочитать? И как выйти — перед всеми?
Беспомощно оглянулся.
— Давай! — толкнул его Яшка.
— Еще! Еще! — звала смельчаков Клавдия Алексеевна. — Федя, пожалуйста! Послушаем!
Федя шагнул и остался один в пустом пространстве. Кинулся к елке, чтоб не быть одному, повернулся — и не увидал ребят.
— Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана? —
вскрикнул он отчаянно, но сразу и пришел в себя.
А уж когда дело дошло до полковника, голос звенел, летел в неудержимом восторге:
— Ребята, не Москва ль за нами?
Умремте ж под Москвой!..
Стихи кончились, Федя постоял, приходя в себя, и кинулся через кольцо ребят прятаться.
Кольцо он пробил, но вдруг что-то красное преградило ему дорогу. Поднял голову — Дед Мороз.
Дед Мороз взял Федю за руку и повел за собой к елке.
— Заслужил — принимай награду. Заслужил ведь?
— Заслужил! — закричали ребята.
Дед Мороз взял книгу у Клавдии Алексеевны и подал Феде. Потом хозяин зимы сел возле старичка-гармониста, положил ему руку на плечо и сказал:
— Ребята, в окошко гляньте. Что видите?
— Темнеет, — сказали ребята.
— То-то. Давайте выключим этот свет. (Свет тотчас выключили.) И давайте споем все вместе, тихонько, споем хорошие наши русские песни.
И Дед Мороз зарокотал, как издалека, певучим басом:
Среди долины ровныя,
На гладкой высоте…
Слов ребята не знали, но следующую песню пели все вместе:
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит…
Пели долго с повторением последних строк, гармоника звенела, как звенели бубенцы у ямщиков. Ветер ударял в окна, да так, что окна дрожали. И всем было жалко бедного ямщика.
У Деда Мороза объявилась вдруг лучина. Он зажег ее, и тоненький огонек, затрепетав, потянул к себе. Ребята окружили Деда Мороза, и он сказал:
— А теперь послушайте стихи.
И не шумя, обыкновенным голосом, словно говорил про самое обычное, повел-привел стихотворную речку:
Под броней с простым набором
Хлеба кус жуя,
В жаркий полдень едет бором
Дедушка Илья;
. . . . . . . . . .
Едет бором, только слышно,
Как бряцает бронь,
Топчет папоротник пышный
Богатырский конь.
Ребята не шелохнулись, но тени на стенах покачивались, словно бор пришел в эту большую комнату. Стихи кончились, Дед Мороз вздохнул и сказал:
— Хорошо у вас! Уходить не хочется.
— Так и не уходи! — закричали ребята.
— Остался бы, да в других местах ждут. — Дед Мороз сощурил глаза и оглядел ребятишек. Лучина догорала, стала красной и совсем погасла.
— Свет зажечь? — спросила Клавдия Алексеевна.
— Не надо! У меня чудо есть. Кто здесь самый маленький?
— Я, — выставился Ванечка, меньшой.
Кто-то пискнул:
— Он — не школьник. Он — гость.
— Но точно, что он самый маленький?
— Точно, — согласились ребята.
— Держи! — Дед Мороз дал меньшому какую-то палочку. — Выше подними!
Ванечка поднял руку над головой.
Дед Мороз чиркнул спичкой, поднес огонь к палочке, и палочка эта брызнула звездами.
Все глядели на звезды не дыша, и только Мартынов сказал:
— Бенгальский огонь! У меня дома тоже есть!
Палочка догорела, упали последние звезды, и стало темно. Клавдия Алексеевна зажгла электричество — Деда Мороза не было. Зато на том месте, где он сидел, на стуле, увидали мешок подарков. Все перевели дыхание, не торопясь дыхание перевели. Подарки — хорошо, очень хорошо, но сказка наяву — лучше.
Клавдия Алексеевна принялась раздавать пакеты, как вдруг закричали:
— Пожар!
Ребята бросились к окнам, а кто посмелей, кто не боялся простуды — выскочил на крыльцо.
— За парком горит! — Догадались: Иннокентий, Цветы — Обещанье Плода горит!
И тотчас на крыльцо выбежал сам Иннокентий. Он был в своем одеянии, но шапка на нем была с красным верхом, шапка Деда Мороза.
Огонь стоял высокий и светлый.
— Пропало пять лет труда, — сказал Иннокентий. — Ничего огонь не пощадит.
Федя понял: сгорели диковинные деревянные звери. А у него, у Феди, осталась лягушка на ладошечке.
— Тушить! Тушить! — закричал Федя, но Иннокентий перехватил его.
— Поздно! Поздно, мальчик! Я, кажется, забыл закрыть подтопок… Одна оплошность… Один уголек — и пяти лет труда как не бывало.
Иннокентий прошел в школу и скоро опять появился на крыльце, в шубе, в ушанке, с узелком.
— Прощайте, дети! — сказал он. — Сгорела одна сказка, но сказочник жив-здоров, значит, будет другая сказка. Самая новая.
Иннокентий повернулся и пошел в сторону реки. Федя метнулся было за ним, но на пожаре затрещало, и Федя невольно обернулся, загляделся на сноп искр, на кровавое облако над пожарищем. Облако было похоже на коровье вымя, и оно кровоточило.
Когда Федя повернулся бежать за Иннокентием, старика успела поглотить ночь.
Цура запрягал лошадь.
Николай Акиндинович Страшнов сдал дела новому лесничему Горбунову и теперь перебирался с семьей в соседнее лесничество, с понижением. Теперь он — объездчик, начальник трех лесников. Новое место называлось Красенькое.
— Под снегом не больно разглядишь, а летом, говорят, и впрямь красиво, — сказал отец.
И еще Федя знал: новое жилье — на кордоне. Дом на две семьи. У соседей есть дети. Школа в деревне, до нее километра три, лесом и полем.
Не будет рядом Кука, Яшки, Оксаны не будет, Лильки, но и Мартынова тоже.
Федя пошел отпустить лисенка.
— Никому не оставлю. На шкуру убьют.
— Отпускай, — сказал отец.
Все вышли во двор. Федя заглянул под крыльцо. Лисенок поднял уши, смотрел остановившимися блестящими глазами.
— Дурной, — сказал Федя. — Ты все боишься меня.
Кинул лисенку припрятанный в рукаве кусочек мяса. Лисенок и не поглядел, ждал, когда Федя уйдет.
— Скорее! — сказал отец.
Федя отворил дверцу и отошел в сторону. Лисенок сидел.
— Пугни его, — предложила мама.
Но тут рыжий огонь пролетел по двору, взметнул утреннюю порошу, махнул через утонувший в снегу сруб и замер. Федя сделал шаг за лисенком — вдруг да повернет, — но лисенок оскалил белые зубы и пошел, пошел через парк, а за парком был овраг.
— Ну, вот и все, — сказал отец.
Странно в пустой комнате. Она еще тебя любит, но уже чужая. Ждет других жильцов. И ты ждешь — другого жилья.
— Ну, присядем! — сказал Николай Акиндинович.
Сели на оставленные пеньки, ящики. Бабки Веры не было, она первая обживала новое место. Уже перевезли сено, перегнали корову Красавку и телку Жданку.
Мама смотрит на отца, отец на маму.
— Пора! — сказал отец.
Все поднялись.
— Стой ты, норовистая! — неслось со двора.
Цура унимал застоявшуюся лошадку.
Глава четырнадцатая
Последний день каникул — первый день на новом месте.
Федя бежит по узкой, утонувшей в снегу тропинке, бежит, словно у него есть важное дело. Нет у него дел, нет у него друзей, не знает он, куда ведет тропинка. А бежит потому, что шагом идти хуже, обязательно оступишься и начерпаешь полные валенки снега.
Бело! Глаза жмурятся сами собой, слезы навертываются, но впереди еловый лес.
Федя ныряет под зеленый полог — и словно в погребе: темно, тихо, стволы, как плесенью, схвачены изморозью.
Снег под ногами хрустит, свистит, словно по стеклу ходишь.
Федя видит — он стоит в кольце. Ели растут кольцом. «Заколдованное место!»
И вдруг лес взорвался страшными ругательствами. Федя кинулся назад, к свету. Утонул в сугробе, но полез, полез, взметая искры, взбивая снежную пену, и опять ухнул, по самую грудь…
Старческий мужской голос без передыху, забирая выше и выше, выводил диковинное ругательство:
— Ах, да колом перешиби, да поперек глотки встань, чтоб волчьи твои зеньки повыскочили, да расколоти гром золотые твои пяточки.
На «золотых пяточках» ругатель набрал воздуха и взъярился пуще прежнего:
— Ах, да пропади твоя ползучесть, подол срамотной, да перебрех-брехучий-песобрешущая сорока-треска, золотые пяточки.
Человек опять смолк, собирая силы для вдохновения.
— Кузьму слушаешь? — спросили сверху.
Федя вздрогнул. На тропинке стоял краснощекий, крутолобый, нос картошкой — пожалуй, сверстник.
— А кто это? — кивнул Федя в сторону ругателя.
— Кузьма. Жена его, Нюшка, Золотые пяточки, родить собирается. Четвертого. И все — от Ивана Ветрова.
Федя кое-что понял, а кое-что нет.
— Он чего, — спросил Федя, — Кузьма этот, в лесу живет?
— Ничего не в лесу, в дому. Пойдем поглядишь.
— Пойдем, — Федя вылез из снега на тропинку.
Паренек и впрямь ровесник, ростом чуть-чуть повыше.
— Отряхнуть?
— Отряхни.
Мальчишка стал крутить Федю, поколачивая шапкой.
— Не дерись.
— А ты терпи! Придешь домой мокрый, мать хуже налупит.
— У меня мать не дерется.
— А моя легка на расправу. Жуть нервная… Да ведь и то — трое нас: Василий, Карп и я. Не слыхал про Василия?