Астры для Мамаева кургана
Дай мне яблоню в садике на окраине города, и с меня достаточно. Я нисколько не нуждаюсь в Ниагарском водопаде…
— Как же вы уедете из Воронежа, не заглянув в Семилуки? Не увидев помидоров с иностранным именем «де барао»? И в совхозе «Астра» нужно вам побывать. Другого такого хозяйства в России не найдете, нет пока…
Игорь Васильевич Жарков — егерь — так искренне сокрушался, что я решил съездить в Семилуки.
Я не заметил, как быстро промелькнули в окне вагона окраины Воронежа. Вот уже мост через Дон. Первый большой мост через большую реку — здесь уже можно и так о Доне сказать.
А сам Дон в этих местах и величав, и спокоен, течет ровно, прямо. Говорят, что название «Семилуки» пошло от седьмой излучины (митрополит Пимен, путешествуя вниз от истоков, столько насчитал). Но от Новомосковска до Семилук значительно больше излучин. А в самих Семилуках никакой излучины нет. Могло, правда, случиться, что река спрямила русло, — не за год-два, а за две-три сотни лет, а имя осталось.
Что же касается помидоров «де барао», то это действительно интересно.
Могли бы вы представить на миг, что на дереве растут арбузы или дыни? Нечто подобное и есть знаменитый сорт помидоров «де барао», выращенный Пантелеймоном Александровичем Масленниковым. Каждое помидорное дерево (если можно его так назвать) вымахало на четыре метра в высоту. Стеблей осталось по два, самых первых и самых сильных, остальные (их было шесть или восемь) хозяин убрал весной. В прошлом году одно такое «дерево» дало сорок килограммов ароматных и сочных помидоров. В мае ударили заморозки — куст стойко их перенес.
Мы с Пантелеймоном Александровичем пили чай в уютном садике — под помидорными кущами. Это даже не садик, а крохотный палисадник, и все в нем ухожено, все радует глаз. Годы у садовода-энтузиаста уже преклонные, но он еще бодр и очень подвижен. Каждый день почтальон доставляет в этот маленький домик около железнодорожной станции сотню-полторы писем. Все просят прислать семян «де барао». Поначалу отвечали всей семьей, а потом пришлось заказать в местной типографии специальную листовку. Ну, и каждому в конверт — по пять-шесть семян…
Этот город не на всякой карте-то обозначен, он родился полтора десятка лет назад в придонской степи. Пришли сюда в 30-х годах геологи, нашли богатейшие залежи редкостных глин: кирпич из них можно калить до двух тысяч градусов. Сколотили на скорую руку бараки, в них жили первые строители завода огнеупоров. А теперь здесь гигант, имеющий мировую славу. Без его продукции не обходится ни одна крупная металлургическая новостройка. Едут в Семилуки заказчики из многих стран Европы и Азии, Африки и Латинской Америки.
Очень прав местный поэт рабочий Павел Мелехин, сказав про Семилуки:
Здесь завод огнеупорный
И народ весьма упорный…
В облике нового города есть что-то сродни подвигу простой русской крестьянки Прасковьи Щеголевой, известной сейчас всей России. Это ей поставлен памятник на крутом берегу Дона. Ей, ее матери и пятерым ее детям, растерзанным фашистами. Самой младшей — Нине — было два года. Осенью 1942 года они приютили у себя советского летчика, выбросившегося с парашютом из горящего самолета, накормили, обмыли раны и указали дорогу к партизанам. Десять разъяренных фашистских солдат и два офицера кулаками, сапогами, рукоятками пистолетов, прикладами автоматов, зубами и когтями озверевших собак пытались выбить из Прасковьи Ивановны, ее матери и малолетних детей показания, куда исчез летчик с советского самолета, но так ничего и не добились. Летчик остался жив и после победы приехал к обелиску поклониться праху русской крестьянки; теперь он — почетный член колхоза «Семилукский». А неистребимый род Щеголевых — ведь у Прасковьи было восемнадцать родных братьев и сестер — в память о подвиге сестры своими руками распахал придонскую целину, заложив совхоз-питомник «Астра». Сказать точнее и вернее — не совхоз, а настоящую «фабрику» цветов.
Я видел буйное разноцветье в питомнике у Иван-озера, любовался георгиновыми плантациями на Красивой Мече, но такого редкостного великолепия, как в «Астре», не встречал нигде. До самого горизонта уходят цветочные поля, переливаясь под солнечными лучами всеми цветами радуги. Вряд ли можно сосчитать все цветы и букеты, что ушли отсюда на праздничные столы и во дворцы бракосочетаний, а еще — и прежде всего — легли к подножию памятников вечной славы, разбросанных по большим и малым городам Европейской России. Астры на Мамаевом кургане в Волгограде отсюда. Флоксы в Ульяновске тоже выращены здесь. А еще — пионы на Марсовом поле в Ленинграде и у памятника генералу Ватутину в Киеве, у обелисков в Соколово и Ленино. Крупнейшая цветочная «фабрика» страны каждый год отправляет во все концы сотни тысяч корней и семян.
Одних только астр в совхозе пятьдесят сортов — белые, розовые, сиреневые, фиолетовые цветы, и урожай их снимают круглый год. Самый новый и самый красивый сорт, выведенный в совхозе, — астры «Сентябрина». Его нет еще нигде, первый букет, собранный в прошлом году, подарили гостившим в совхозе женщинам из борющегося Вьетнама. В сентябре, как известно, у вьетнамских братьев праздник Освобождения.
Атом в рабочем комбинезоне
Разве степь ожидала,
Ямщицкая, прежде глухая,
Что когда-нибудь солнцем вторым
На Дону загорится уран?
Теплоход ПТ-1 уходил из Воронежа под вечер. Пассажиров было немного, все больше до ближних пристаней, а, пока добрались до Нововоронежского, осталось пять-шесть: два инженера-атомщика да студенты-практиканты. Наверное, все оттого, что автобус и электричка становятся более удобным средством передвижения, а «Ракета» здесь еще не ходит. Меня же тихоходный «Москвич» с двумя палубами вполне устраивал…
Сразу за мостом открылась широкая пойма. Скоро разольется здесь Воронежское море. Давно обмелела река, и город на голодном водном пайке. Когда теплоход с трудом пробирался через перекаты, а иной раз, зацепив днищем мель, буквально крутился на месте, взметывая ил, казалось невероятным, что в свое время река эта качала на волне грозные сорокапушечные корабли, бригантины, галеры. И все-таки это было. Здесь под стук топора поднимался российский военно-морской флот.
Сколько воды в реке Воронеж? Весной паводковые воды разливаются на десятки километров, затопляя пойму. Удержать бы все это вешнее раздолье, но… В июле — августе река настолько мелеет, что любой через нее камешек перебросит. Семьдесят процентов всего годового стока падает на полтора-два весенних месяца. А город каждую секунду берет из реки до пятнадцати кубометров воды. Да столько же выпивает выше по течению Липецк. Вот почему понадобилось строить море.
Плотина сдержит паводковые воды. Двести миллионов кубометров воды — вот каким намечают сделать объем будущего Воронежского моря! В черте города уровень реки поднимется на пять метров, а разольется море километров на сорок — до самого заповедника. Вот тогда-то придут сюда с моря могучие корабли и баржи, которых давно не видели в здешних местах. И в Воронеже появится настоящая набережная, одетая в бетон и камень.
Минуем Гремячье… Большое село на правом берегу. Зимой 1943 года на его месте было пепелище, вырублены все сады (а они славились далеко за пределами Донщины). Отстроилось село заново, залечило раны и, как прежде, все в садах…
Еще пристань — село Костенки… В районе села при раскопках найдены древние захоронения первобытных людей, часто попадаются кости мамонтов, слонов, зубров, оленей, тигров и даже носорогов.
Все, что найдено в Костенках, хранится в музеях Москвы, Ленинграда, Воронежа. Известный антрополог Михаил Михайлович Герасимов, заинтересовавшись древними погребениями в Костенках, сумел восстановить по черепу скульптурный облик человека, который жил в Костенках, на Маркиной горе много тысяч лет назад. Я видел эту скульптуру — человек смотрит пристальным взглядом охотника, будто желая узнать, с добром или злом приближаемся к нему мы, живущие на земле четыреста веков спустя. У него стремительный разлет бровей, широкие скулы, чуткие ноздри, резко очерченный рот, он готов выйти на поединок с опасным зверем и постоять за себя…
Опускается ночь на реку, вспыхивают голубоватые звезды. Они будут висеть над водой до самого рассвета и только на заре, бесконечно устав, сорвутся в Дон. Упадут и лягут на дно. Но звезды горят не только на небосводе. Сверкает огнями в ночи громадное здание из стекла и бетона на левобережном крутоярье, причудливо ажурное переплетение линий высокого напряжения, уходящих во все стороны. Это — Нововоронежская атомная электростанция.
Я приехал в город Атома глубокой ночью. Спал в гостинице плохо: ждал рассвета. Утром, наспех позавтракав, торопился оформить пропуск на атомную станцию. Ждать пришлось с полчаса, успел обойти поселок эксплуатационников — чистый, опрятный, застроенный благоустроенными домами, весь в зелени. Стройка здесь тоже начиналась с палаток в голой степи, а сейчас вырос современный город. И тополя вплотную окружили корпуса атомной станции, их не погубят клубы черного дыма: в городе не требуются ни уголь, ни нефть, ни дрова.
У проходной мне любезно предложили белый шелковый халат, докторскую шапочку и… обыкновенные галоши. Гость не должен вынести со станции даже случайную «пылинку». Меры безопасности здесь продуманы до мелочей, предусмотрена любая случайность. Если вдруг понадобится, автоматические устройства мгновенно остановят реактор. Впрочем, случайности исключены: с 30 сентября 1964 года, когда первый блок станции дал ток, их ни разу не было. Служба дозиметрии надежно стоит на страже здоровья энергетиков, непрерывно производит замеры воды в Дону и почвы в окрестностях станции. Земельные угодья вокруг станции вполне безопасны для посевов и для выпаса скота.