Острогожск весь в садах, он всегда славился яблоками. Знаменитый русский путешественник Семенов-Тян-Шанский, как-то приехав сюда, назвал острогожские места самыми живописными на русской равнине. Наверное, он видел и Дивные горы, и Тихую Сосну, и Острогощу, прежде чем так написать.
Над судьбами острогожцев задумывался Ленин, когда писал свой труд «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». Ленин приводит в книге бюджеты двадцати четырех крестьянских семей, живших в Острогожском уезде, и перед читателем встает потрясающая картина нужды и горя.
Потомки крестьян, о которых упоминал Ленин, сейчас живут в пригороде Острогожска — Лушниковке, трудятся в богатом колхозе «Красная звезда». Местные ученые и журналисты написали о них интересную книгу «Прошлое и настоящее Лушниковки». Это удивительно человечные документы. Мы привыкли к тем благам, что дала нам Советская власть, и не замечаем порой, как далеко шагнула нынешняя деревня всего за полвека. Все познается в сравнении, и, ни верное, почаще нужно это делать.
Сегодняшний Острогожск — это телевизоры и радиоприемники в каждом доме, это вузовские дипломы почти в каждой семье. Это книжные новинки, что раскупаются нарасхват. Это пятьдесят пять школ и восемьдесят детских садов. Это первоклассные магазины с богатым выбором товаров (а покупатель теперь стал привередлив: то, что не модно, не купит). А еще это и облик самих острогожцев — земляки Крамского и Кубанева любят красоту, умеют просто и элегантно одеваться (говорят, здешние портные одержали верх над воронежскими в областном смотре), умеют украсить фасады своих домов, а улицы и площади превратить в уютные аллеи.
Что касается славы литературной, то как не сказать еще об одном. Неподалеку от Острогожска родились предки Литона Павловича Чехова. Самый первый Чехов, поселившийся в этих местах, был пришельцем с севера. Иван, Артем, Семен Чеховы и все их потомки в пяти поколениях числом более ста шестидесяти были землепашцами. Дед Чехова, Егор Михайлович, был крепостным. В этих местах родились и дядя Чехова Митрофан Егорович, и отец Павел Егорович.
В глубине России, в неприметных русских селениях, тех, что и на карте-то не всегда отыскать, родились люди, которым суждено было прославить родную землю.
Острогожская девушка Клава Волкова семнадцатилетней ушла на фронт, разведчицей пробиралась в глубокий тыл к немцам. Во время одного из поисков она попала под минометный обстрел, ей раздробило обе ноги. Тяжело раненная, двенадцать суток ползла к своим, перебралась полуживой, обмороженной через Дон. В госпитале принесли на операционный стол умиравшего человека. Врачи спасли Клаву, но пришлось ампутировать ноги. Выписываясь из госпиталя, девушка заказала себе туфли-протезы на высоких тонких каблуках. Врачи переглянулись: «Зачем тебе это, Клава?» — «А чтоб легко было танцевать…» Когда вернулась в Острогожск, никто не догадывался, что у нее нет ног, и многочисленные партнеры, считавшие за честь танцевать в клубе с девушкой в гимнастерке с медалями, даже не подозревали, как нелегко было Клаве вернуться в строй. А она кружилась в вальсе, не отставая от своих подруг. Нужно было много мужества, чтобы найти себе в жизни место, пережить обиды, трудную любовь и равнодушие тех, кто не нюхал пороху. У нее хватило мужества. Клава живет в родной Лушниковке, работает счетоводом, не сидит в президиумах, ее портреты не красуются на щитах у райисполкома, не требует она почестей — разве что вспомнят о ней школьники в День Победы — и не жалуется на судьбу простая русская женщина, у которой есть семья и нелегкие домашние заботы.
Поклонитесь этой женщине!
…Наверное., чтобы рассказать об Острогожске так, как он того заслуживает, следовало пробыть в нем и увидеть больше, чем успел я. Возвратившись из путешествия, всегда жалеешь, что не заметил чего-то очень важного, очень большого. Пусть простят меня за это острогожцы.
Серебряные берега
Живая летопись земли —
Журчит степной родник.
Над ним шумели времена
Несметной стаей птиц,
Над ним седая старина
В жару склонялась ниц.
И четко отражались в нем —
Чиста, светла вода —
И древних ратников шелом,
И красная звезда.
От Георгиу-Дежа до Павловска можно добраться «Ракетой» за полтора часа. Я решил ехать обычным рейсовым теплоходом — причалы через каждый десяток километров, а главное — пассажиры; едет каждый из них на близкое расстояние и непременно про места свои расскажет…
Километрах в пятнадцати от Георгиу-Дежа Дон принимает живописную речушку Нижний Икорец. Высокие скалы из песчаника на берегу, густые леса и полноводье — рыбацкие лодки, играючи, будто щепки, бросает волна. Густо заросший островок Волчий Кут. Сразу за протокой — село Щучье. Это здесь полтора десятка лет назад вымыло в половодье древний деревянный челн, ученые считают, что ему четыре тысячи лет, теперь он хранится в Историческом музее. Необычный челн — из целого дуба толщиной больше метра, длиной восемь метров выдолблен. Дубы такие очень давно перевелись в Придонье.
Ниже Щучьего Дон разливается еще шире, а над поймой возвышаются меловые горы. Посмотреть со стороны — похоже на колыбель. Село так и зовется — Колыбелька. А напротив — Прияр, и точно: селение под крутым глинистым яром. Не в этих ли глинах искали лет триста назад серебряную РУДУ?
Берега эти и впрямь похожи на серебряные — потемневшие меловые скалы, круто нависшие над водой. За поворотом откос вдруг обрывается — и вновь расстилается пойменная долина. Издалека слышится песня — не хор, два или три голоса выводят приятную незнакомую мелодию. На верхней палубе ее вдруг подхватывают, наверное, знают слова. Пока взбираюсь по трапу наверх, уже можно разобрать:
Люблю вас, хрустальные воды донские,
Прохладу тенистых садов…
Я думал — молодежь, а пели пожилые, и среди них старик с окладистой бородой подтягивал фальцетом. Сели в Колыбельке, едут в Белогорье на рынок.
— В Колыбельке все бабы — певуньи, — поясняет матрос. — Я сам из этого села, хор у нас знаменитый, еще до войны в Москву приглашали. И песни сами сочиняют, Виктор Васильевич Козинцев, учитель наш, музыку пишет.
А на палубе уже слышалась другая:
Кручи меловые,
Вербы над водой,
Край ты мой счастливый,
Край ты мой родной…
С 1919 года существует в Колыбельке народный хор. Основал его отец Виктора Козинцева — тоже учитель. Многие из песен, сложенных здесь, вошли в репертуар Воронежского народного хора, хора имени Пятницкого. А колыбельские певцы слагают новые, и вся жизнь их неотделима от песни.
Я заметил на палубе коренастого человека с Золотой. Звездой на потрепанном лацкане, он тоже пел вместе со всеми. Когда теплоход уже причаливал к Костомарову, матрос из Колыбельки шепнул мне: «Наш председатель сельсовета, Шевцов Василий Никитович…»
Не в каждом селе председатель сельсовета — Герой Советского Союза. Потом жалел я, что не мог сойти на берег в этом серебряном песенном селе, не познакомился ближе с такими интересными людьми…
А теплоход шлепал лопастями дальше. Открывается слева могучий, метров до восьмидесяти в ширину, Битюг. Даром, что название лениво-тяжеловесное, а река бурливая и быстрая. Но принимает ее в свое лоно Дон и будто сразу укрощает.
Бурлив Битюг, да мелководен, и хоть рос на берегах его вековой лес, но кораблей здесь не строили. Весь был он на плотинах с мельницами. Подошло другое время — отжили свое водяные мельницы, отпала в них нужда, но вот ломать плотины, наверное, не следовало.
— У нас все больше поговаривают, что пора плотины восстановить, — рассказывает на палубе агроном из Лосева. — Сваи и сейчас еще сохранились, дубы росли в этих местах крепкие. А не стало плотин — и пойма высохла, сена не та, что прежде.
Меловые откосы все ближе подступают к берегу, приходится высоко задирать голову, чтоб разглядеть вершины. Блеснуло солнце в ущелье — навалом лежат у самой воды кирпичи, тоже из мела. Специалисты считают, что мел здешний не хуже ракушечника. В окрестных селах дома и изгороди сложены из мелового камня.
Пещеры здесь такие же, как и у Дивных гор. Даже более дикие. Случается, уйдет ватага мальчишек, заблудится один и блуждает дня три, пока не отыщут его в лабиринте. Приезжали как-то сюда чехи, удивлялись: «Русская Мацоха…»[2]
В пути люди знакомятся быстро. Всю дорогу от самого Георгиу-Дежа рассказывал мне о здешних местах пожилой человек очень интеллигентного вида. В Белогорье, сходя на берег и прощаясь, подал руку: «Будем знакомы, Калашников Тихон Васильевич, учитель и вроде бы летописец. Историю родного Белогорья пишу…»
Здесь часто гостил Рылеев у героя Бородинской битвы полковника Михаила Григорьевича Бедряги, человека редкого ума. В Белогорской церкви Рылеев и венчался с Тевяшовой. Он был очень привязан к этим местам. После казни мужа Наталья Михайловна Рылеева поселилась в Белогорье, сохранив для России рукописи и книги поэта. Дома Тевяшовых давно уже нет в Белогорье: фашистские оккупанты не щадили ни одного дома в селе.
В летописи села осталось имя Степана Ендовицкого, он служил на «Авроре». Белогорцы первыми на воронежской земле установили у себя Советскую власть, многие из них служили у Буденного. А сам Калашников был секретарем первого сельского Совета…
Теплоход задерживается у причала недолго. Прощальный гудок — и снова в путь. Еще раз окидываю взглядом живописный беспорядок белых хат, разметавшихся вокруг старенькой церквушки, вижу прощальный взмах руки «местного Нестора» — Тихона Васильевича, и вот уже Белогорье скрывается за лесными дубравами.
Это не просто дубравы. Отсюда начинается Шипов лес. По-тюркски «шип» — значит «высокое место». Холмы здесь крутые, сплошь укрытые густыми кронами дубов. Это тот самый лес, который Петр Первый называл «золотым кустом государства Российского». В Шиповом лесу, между прочим, создан был по указу Петра «Государев зверинец», и в нем на поле содержались редкие