Почти всю жизнь проживший в городе, я плохой знаток лесных следов и запахов, не умею читать «лесную газету» (хоть и зачитывался в детстве книгами Бианки). Помогал лесник. Вот здесь хозяйничали зайцы-русаки, их уже дважды завозили в эти леса с нижнего Дона. А из Томской и Омской областей привезли глухарей и тетеревов — они совсем перевелись в донских верховьях. Из Новосибирской и Вологодской — белых куропаток. Диких кабанов отловили в уссурийской тайге и переправили сюда самолетами. Как водится, птицы и звери прошли, где нужно, карантин и уже обживают лес. Возвращаются лисицы. Запретили охоту — большое дело сделали для Гремячевских лесов. Одно беспокоит — надолго ли?
Как может, человек помогает лесным новоселам. Среди плотного мелколесья расчищена площадка — лиса не захватит врасплох куропаток. Срублены осинки — будет лосям корм.
Но что это? Какой зверь истоптал молодые сосенки, обломал молодые дубки? Оказывается, тоже лось. Я не подозревал, что возвращение в эти леса лося — удивительного реликтового животного, стойко выдержавшего натиск браконьеров и охраняемого суровым законом, — обернется бедствием для здешних лесов. Но это так. Оказывается, если на тысячу гектаров леса имеется пять — семь лосей, они уже вредители сосняка и дубрав. А в тульских лесах почти на триста тысяч гектаров лесных угодий летом 1967 года насчитывали две с половиной тысячи лосей. И приплод их продолжает расти: с двух лет лосихи ежегодно приносят по одному теленку, а с четырех — по два. Поговаривают, что это будет и с дикими кабанами. Отстрел их также запрещен, и разгулявшиеся секачи травят посевы желудей.
Как же получается? С одной стороны, мы призываем беречь лосей и кабанов, завозим их сюда, а с другой — они приносят непоправимый ущерб лесам. Массовый отстрел лосей и кабанов — не выход из положения. Можно, конечно, довести количество зверей до того, что они приобретут и промысловое значение, но не в Гремячевских лесах, которые возрождаются медленнее, чем их обитатели. Не думаю, что Гремячевские леса, как и вообще леса тульские, станут когда-нибудь зоной промысловой охоты. В соседних курских лесах уже убедились в этом. После освобождения их от гитлеровской оккупации, когда там замерла охота, расплодилось столько зайцев, что они свели на нет едва ли не все фруктовые сады. И тогда охотники (особенно демобилизованные фронтовики) объявили беспощадную войну обнаглевшему заячьему племени — и перестарались. В лесах не осталось ни одного зайца.
Все больше поговаривают сейчас на Тульщине о том, что разведение лосей и кабанов хорошо бы поставить не на «дикую», а на культурную основу, создать специальные фермы и хозяйства подобно оленеводческим. Вопросы эти очень сложны, но решать их нужно.
В верховьях Дона есть остатки вырубленных еще в войну лесов: не так просто выкорчевать пни. Может быть, новых посадок и больше, но это еще не лес. Раз пять или шесть переезжали мы вброд с одного берега Дона на другой: местами мелеют донские омуты, перегораживают русло перекаты, — и все это там, где когда-то перегоняли суда с Оки к Азову. Восстановление лесов оживит реки, украсит берега, возродит прекрасные донские ландшафты.
С пенсионером Сергеем Васильевичем Скисовым познакомился я в Северо-Задонске — молодом городке, который вырос на том месте, где во времена Ивана Грозного стоял острог.
Страстный садовод-любитель, Скисов горячо ратует за разумное использование богатств, подаренных человеку природой. Маленький клочок земли возле своего домика Сергей Васильевич сумел превратить в сказочный сад: яблони и груши, сливы и вишни, смородина и клубника, и все по нескольку сортов. Предмет особой гордости Скисова — выведенный им сорт винограда «космический».
Щедрая нива
— А ведь вот и здесь должны быть русалки…
— Нет… Здесь место чистое, вольное.
Одно — река близко…
Ниже Больших Колодезей, куда ни поглядишь, открывается просторная и безлесная равнина. Мелькнет за ветровым стеклом газика низкорослый кустарник, две-три ракиты у озерка или чахлый березняк — и снова степь, без конца и края. Сверкнет вдруг Дон серебром — и дорога тут же скатывается к нему по ложбинке. Потом снова взбирается наверх — и опять открываются широкие дали. Кажется, сколько бы ни ехал по этой земле, так все время и будет: поля, заплатки перелесков на них, поодаль холмы терриконов и корпуса новостроек. Бок о бок живут здесь потомственные горняки и металлисты, химики и хлебопашцы. Тульская сторона, как известно, промышленная, а еще и хлеборобская.
В давние времена была здесь вотчина графа Бобринского — его считали внебрачным сыном Екатерины Второй и Григория Орлова. Императрица-блудница позаботилась о своем отпрыске, отвалив ему поместье с тридцатью тысячами крепостных душ мужского пола, а Павел Первый дал ему титул графа.
Бобринский-младший был страстным картежником и вмиг спустил доставшееся ему наследство. Три своих деревни он проиграл в карты известному уральскому заводчику Демидову. Почти две с половиной тысячи мужиков, разлученных с семьями, были угнаны на Урал. С демидовской каторги никто не вернулся, и осиротели заколоченные избы, заросли бурьяном. За околицей, на юру гнуло к земле тонкие ветлы, да воронье кружило над покинутым жильем.
Спустя лет тридцать или двадцать Аракчеев повелел отдать эту пустошь военным поселенцам. Старожилы помнят о трагической судьбе солдата Василия Шабунина. В Озерках стояла солдатская рота, командовал ею офицеришка, боль-той охотник до вина и баб. И перечить ему никто не мог: роптали солдаты втихомолку, но побаивались. И все-таки нашелся один храбрец — Шабунин. Не испугался — все высказал самодуру. Офицер с кулаками на него бросился, а солдат в лицо измывателю плюнул. Шабунина предали полевому суду.
Весь крестьянский люд тогда в округе взбунтовался, бабы поклоны перед иконами клали, за солдатика молили. А мужики посмелее в Ясную Поляну двинулись, — это ведь рядом. Просили графа Льва Николаевича Толстого за Анику-воина вступиться. Лев Николаевич выступал на суде защитником. Но Шабунина приговорили к расстрелу.
Толстой не успокоился, послал челобитную царю. Примчали стражники царскую депешу — не казнить Шабунина, а его уже расстреляли.
Это по легенде так, но в жизни было иначе. Не помиловал царь Шабунина. Зарыли его стражники как бездомную собаку в степи. А ночью мужики тайно укатили с хозяйской мельницы жернова да и положили на солдатскую могилу. С той поры повелось: чуть стемнеет — на камне вспыхивали огоньки: шли крестьяне к вечерне, сворачивали к заветному камню, свечу мученику поставить.
Не пропал подвиг Шабунина, берегут о нем память в здешних местах. У рощи стоит высокий мраморный обелиск с высеченными словами: «Здесь покоится тело солдата Василия Шабунина, расстрелянного 9 августа 1866 года. Защитником его на суде был Л. Н. Толстой».
На землях графа Бобринского, орошенных крестьянскими слезами и кровью, после Октября 1917 года родились первые на Тульщине сельскохозяйственные коммуны — «Новая жизнь», «Новый мир», «Путь Ильича», «Шаг вперед», «Ударник», «Комбайн»… Создавали их рабочие-двадцатипятитысячники с Тульского патронного завода, с московских фабрик. Ехали сюда вопреки кулацким выстрелам, вопреки клевете и провокациям обреченных классовых врагов. Трудным был у них хлеб, почетная пришла сегодня старость. В «Объединении» — знаменитом на всю область колхозе, вобравшем в себя прежние карликовые коммуны, — я видел на многих рубленых избах красивые мраморные доски: «Здесь живет семья почетного колхозника…» Высоко полощется у правления алый стяг, поднимаемый в честь трудовых подвигов селян, на щит у флагштока вписаны фамилии самых достойных. Идет такой человек по селу, на него и люди по-особенному смотрят, и глаза у них доброй завистью светятся.
А бывает и по-другому. Возродили в колхозе старый-престарый обычай. Соберутся подводить итоги соревнования и преподносят отстающему бригадиру… раскрашенного деревянного петуха. Помнят еще, как подносили в старину нерасторопному увальню-соседу петуха, чтобы тот разбудил и взбодрил его. И помогает…
Возродили старый обычай женщины. Они тут и хозяйки, и заводилы, потому что «Объединение» — чисто «женский» колхоз. Мужики многие, как ушли на фронт в сорок первом, так и не вернулись — почти во всех избах «похоронки» берегут, все еще надеются, что ошибка… А те, что помоложе, подались на химический комбинат: заработки легче. Вот и получилось почти что «бабье царство». Женщины — бригадиры и агрономы, женщина — председатель. И какой председатель! Екатерину Иосифовну Елсукову знает вся Тульщина. Знает как толкового агронома, Героя Социалистического Труда, делегата партийных съездов, депутата Верховного Совета, члена областного исполкома.
Не таким простым делом оказалось найти ее. Елсукова с утра до ночи на ногах — сама точно белка в колесе и людям сидеть не дает. А отними у нее каждодневные заботы да хлопоты — и не будет жизни. Теперь, когда хозяйство окрепло, многих из города потянуло обратно, к земле. Что ж, Елсукова принимает. Только бригаду или ферму такому уж не доверит: хоть и мужчина, а ненадежный…
— Видели фильм «Председатель»? — сказала нам Елсукова, когда мы наконец разыскали ее. — У нас тоже всякое бывало. Тоже коров подвязывали на веревках. Идут, случалось, рабочие на гипсовый рудник, а мы им навстречу, коров поднять просим. А в войну и того хуже. Тракторы ремонтировали, станок запустить нечем. Колесо с веялки приспособили, ручку приделали. Спрашивает токарь: «Ну, бабы, кто сегодня вместо мотора?» — «Давай я покручу…» Так вот и работали. Молодежь-то сейчас и не представляет, как все добывалось…
«Объединение» — богатый колхоз. Овощи и молоко — главный «конек» Елсуковой. Это здесь в предпоследний военный год старая колхозница Евдокия Нефедовна Лебедева побила мировой рекорд по урожаю капусты — двести тонн с гектара! — и получила Государственную премию. Правда, позже чуть совсем не перевели капусту: засадили все кукурузой да горохом. Теперь уже и прежние лебедевские рекорды по капусте перекрыты, и не только по капусте. Помидоры и картошка в колхозе тоже отменные. Стадо на фермах крепкое: больше двух тысяч литров молока от каждой коровы надаива